Прошло почти полгода с того дня, как Ризли решился съехаться с живым призраком в одном доме. И если для Нёвиллета ничего ровным счетом не изменилось, для медиума этот шаг перевернул всё его бренное существование с ног на голову.

Всё началось с покупки новой мебели и рассерженного голоса Клоринды, которая была недовольна тем, что теперь в её квартире есть склад старого барахла старшего брата. Ризли в ответ только отмахнулся, ссылаясь на то, что это только временная мера, но в день, когда всю заказанную фурнитуру, новые диваны и столы привезли на порог, пришлось покупать большой торт в знак извинений за причинённые неудобства. По крайней мере, теперь у Сиджвин была полноценная уютная комната.

Первое время жить с Нёвиллетом, более не скрытым за пеленой межмирья, было действительно сложно. Мужчина не нуждался во сне, поэтому даже по ночам медиуму слышалось, как тот ходил по дому, читал книги, тихо перелистывая старые странички, или просто сидел в темноте в углу комнаты, наблюдая за спящим Ризли. Привыкшего к соседству с мёртвыми экзорциста это вовсе не напрягало, а под конец второй недели и вовсе стало успокаивать, поэтому мысли о том, чтобы делать замечания или просить перестать, погибали ещё в зародыше. В конце концов, если самому Нёвиллету хоть как-то легче от подобных занятий, Ризли только рад.

Затем Нёвиллет стал намного сговорчивей. Впервые, когда он сам подошёл и завёл разговор о мире за пределами дома, медиум готов был приковать его к себе наручниками и посадить рядом, чтобы настрой на диалог не смел даже думать о том, чтобы покинуть эту светлую красивую голову. И хоть в очередной раз проклятый больше слушал, чем спрашивал, удовольствия обоим это принесло более, чем достаточно. Забавно, но несмотря на скудные навыки Нёвиллета вести повседневные беседы, заговорились они до самого утра, вплоть до момента, пока Ризли, роняя голову ему на плечо, не заснул прямо в процессе.

Возвращение медиума в церковь служители приняли как несмешную шутку. И если отбросить все ругательства и обещания, что ещё одна такая выходка, и на работу Ризли отправится прямиком к Богу, можно было вполне утверждать, что все были очень рады. Особенно один из наставников экзорциста, к которому тот сразу обратился с расспросами, почти позабыв про вежливое приветствие. Описать случившуюся с Нёвиллетом чертовщину, при этом не упоминая, что приходилось прибегнуть к ритуалу призыва мёртвых выходило очень скудно. Ризли правда умел врать, делал это с ювелирной точностью и каким-то особым шармом, заставляющим уверовать в любую несусветную чушь, но, когда дело доходило до особенных людей, всё мастерство испарялось как призрачная сущность на солнечном свету. У наставника не нашлось ответа, как снимать настолько сильные проклятья, но советы его наталкивали на определённые мысли.

Самый интересный и вполне разумный из них – попытаться напоить Нёвиллета водой.

Главное правило всего тёмного мира – если что-то находится под запретом, значит, это что-то определенно несёт для него опасность. И раз проклятье запрещало пить любую жидкость, то стоило попытаться нарушить несколько негласных границ.

Сначала Ризли просто проследил, как именно тьма не подпускает к мужчине воду: она испаряла её на ничтожном расстоянии от губ, словно влага лилась куда угодно, в любые миры, лишь бы не в рот Нёвиллету, забирала прямо из-под носа, дразнила, но не давала желаемое. Тогда медиум попытался дать ему кубик льда, но ситуация обстояла ещё хуже – проклятье не давало собственному теплу мужчины нагреть лёд, и тот так и не смог растаять. Что-то не позволяло воде подойти к нему, словно находились они с ней на совершенно разных уровнях, к которым определённо нужен был какой-нибудь мост. И пока Ризли днями напролёт, сидя в пыльной библиотеке старого храма, ломал голову, как его построить, наставник однажды пришёл к нему и предложил очень интересную мысль.

«Ты же проводник в другие миры. Наверняка сможешь с этим что-нибудь сделать.»

Точно. Это же было так очевидно. Кто, если не он, способен служить той нетронутой проклятьем чашей, из которой сможет испить запертая душа? Стало даже как-то обидно, что Ризли не додумался до этого самостоятельно. Всё же, говоря о том, чтобы коснуться Нёвиллета губами, медиум определённо был на первом месте среди желающих. И плевать, что кандидатом он был единственным.

Дома его идею восприняли, как и все идеи до этого – молча и с пониманием. Нёвиллет, казалось, готов был позволить делать с собой всё, что угодно, если это хоть как-то поможет экзорцисту на пути к его спасению. В конце концов, хуже положения, в котором он прожил не одну сотню лет, уже вряд ли что-то найдется. Ризли довольно долго стоял с полным стаканом напротив сидящего на диване мужчины и не мог решить, с какой стороны подступиться. Стоило ли тоже сесть рядом или нависнуть сверху будет удобнее, да и как вообще начать эту нелепую процедуру – мысли щебетали в голове раздражающим скрипом, заставляя устало выдохнуть и залпом набрать воды в рот.

Взгляд кварцевых глаз был серьёзен, с маленькой толикой предвкушения, когда Ризли, опираясь одним коленом на диван, приподнял за подбородок бледное лицо Нёвиллета и прикоснулся к холодным губам своими.

Честно сказать, тяжело было понять, кому тогда принадлежал удивленный выдох, граничащий с полустоном. Как и ожидалось, вода неосквернённым ручьем лилась из приоткрытого рта медиума в чужой, впервые за столько лет достигая горла Нёвиллета. Чувств в запертом между мирами теле стало вдруг слишком много, словно новорождённая бабочка увидела всю красоту своих расписных крыльев. Он так давно не слышал, как бьётся собственное сердце, как звучит дыхание и судорожный глоток воды, достигнуть которой не случалось уже очень долгое время. Кажется, что он даже чувствовал, как она льётся внутри него. Вмиг потеплевшие руки сами потянулись к щекам Ризли, сжали их очень крепко, снова не контролируя силу пальцев, губы прильнули ближе, почти впились, едва не стукаясь зубами о чужую десну. Хотелось ещё, жажда выворачивала буквально насквозь и заставляла тянуться выше, к единственной надежде её утолить. Ризли едва дар речи не потерял от такого напора – даже дышать не получалось, не то что отпрянуть. Ему казалось, что Нёвиллет вот-вот высосет из него душу, но почему-то оттолкнуть его в этот момент совсем не хватило силы. И нет, ему вовсе не было больно, всего лишь тяжело стоять и держать равновесие.

Остановить Нёвиллета пришлось, когда во рту самого медиума начало пересыхать, а руки на щеках сползли к плечам и тянули вниз, едва не роняя всё тело на себя. И если сам Ризли был абсолютно не против, несколько секунд бессовестно пользуясь опьяневшим состоянием проклятого и превращая их крепкое прикосновение губ в подобие жаркого поцелуя, то, зная Нёвиллета, тот после этого будет очень жалеть. И кого из них – вопрос тоже весьма занимательный.

— Легче, — улыбался медиум, отпрянув от чужого рта и отметив на краю сознания, как красиво пытался отдышаться Нёвиллет, потерявший контроль над собой, — ещё есть полстакана.

Мужчина ничего не отвечал ещё около пяти минут, пытаясь прийти в себя и вспомнить хотя бы собственную фамилию. Голова кружилась так сильно, что тяжело было разобрать, в какой стороне находится Ризли, а в какой он сам. Трезвеющий разум потихоньку выстраивал пазл, яркой картинкой напоминая, что именно сейчас произошло и по чьей вине. Звёздами перед глазами показывал красные отметины на чужих щеках и шее в виде пальцев, слегка опухшие губы и сбитое дыхание – всё в Ризли отпечаталось жгучим клеймом на памяти и заставляло стремительно опустить взгляд. Нёвиллет в тот день больше не проронил ни слова, а после и вовсе исчез на трое суток, оставив аккуратно повешенный на крючок возле зеркала в ванной янтарный амулет. Медиум не стал давить и звать его обратно. Кто знает, насколько тяжело переносить новые изменения в себе и собственном теле, когда всю жизнь провёл между мирами мёртвых и живых. Всё-таки, как бы приятно ни было целовать Нёвиллета, Ризли не забывал учитывать практическую пользу и отметил для себя, что краснота на щеках проклятого вполне служила добрым знаком на пути к его вызволению. Значит, тело всё ещё может функционировать и отзываться хоть какими-то чувствами.

Когда Нёвиллет вновь вышел из своего укрытия и появился в проходе застывшей бледной статуей с книгой в руке, Ризли не упустил из виду, что дышит тот теперь намного заметнее, а моргает и того чаще. От того, чтобы прокомментировать это вслух, медиум кое-как удержался, но едва ли сам Бог смог бы остановить его, когда за обедом Ризли вдруг предложил:

— Мы можем повторить. Вода действительно тебе помога…

— Не нужно, — перебил Нёвиллет, и даже с другого конца комнаты было заметно, как эстетично острые кончики его ушей едва порозовели, — я прошу прощения, что утратил тогда контроль над собой. Мне не стоило так своевольно… в общем, не утруждай себя. Уверен, есть другой способ.

О, если бы он знал, насколько Ризли не утруждался в тот момент. Должно быть, сбежал бы в тот же миг, забыв про сковывающее его проклятье в этом доме.

— Как хочешь, — спрятал он ухмылку в чашке чая, специально делая глоток громче положенного.

После этого в размеренный образ жизни медиума вошла неординарная привычка подстрекать Нёвиллета совершать какие-нибудь странные и глупые действия. За время работы в храме Ризли перечитал не одну сотню священных писаний, древних инструкций по изгнанию нечисти, мемуаров чокнутых ведьм с манией заклинать людей на вечные мучения, записей о способах наложения и снятия проклятий, и каждый из них теперь пребывал в очереди на применение в домашних условиях. Конечно, своя доля веселья в этом тоже находилась, но по большей части Ризли действительно старался помочь. И хоть о проклятье Нёвиллета не удалось найти никакой информации, импровизация всегда являлась неотъемлемой частью экзорцизма.

Сначала медиум каждое утро большими бутылями возил святую воду домой, чтобы в ванной пытаться омыть Нёвиллета с ног до головы. На его просьбу раздеться, чтобы не намочить рубашку и брюки, проклятый даже отвечать не собирался. Ризли искренне пытался тогда сдержать разочарованный выдох, но то ли усилий приложил недостаточно, то ли вовсе не успел предпринять меры, звук всё равно коснулся слуха Нёвиллета и, к величайшему изумлению медиума, тот снова едва заметно улыбнулся краешками розовеющих с каждым днём губ. Ко всему прочему, сквозь мокрую белую рубашку тоже было всё вполне заметно, так что проигравшим себя в этой небольшой афере Ризли не чувствовал от слова совсем.

Затем к ежедневному омовению пришлось добавить ритуалы очищения и заклинания разрыва печатей на латыни, которые медиум бессовестно спутывал и забывал проговаривать какие-либо слова. И как ни странно, кажется, даже такие кривые и косые практики помогали потустороннему миру отпускать душу Нёвиллета на своё законное место. Тактика используй всё, что на уме, и одно из этого обязательно поможет, работала вполне себе эффективно. Со временем Нёвиллет даже смог разглядеть среди вечного мрака лучи восходящего солнца. По началу показывался только рассвет, а затем и вовсе весь белый день. Ризли часто замечал, как мужчина стоит возле окна и смотрит на небо, которое больше не скрывалось за тёмной завесой потусторонней реальности, и что-то снова больно сжималось в груди, как тогда, в их первую встречу, но медиум даже под дулом пистолета не смог бы разобраться в чём дело.

Восхищение в глазах Нёвиллета казалось ещё более святым, чем вода в роднике за восточной стеной храма. Кристально чистое, переливистое, настолько возвышенное, что за всю жизнь служения в церкви до него не дотянешься. Да, Ризли никогда не уповал на помощь Бога, но с недавних пор готов был усердно молиться, чтобы солнце светило каждый день.

Чем ближе Нёвиллет был к миру живых, тем отчетливее светилась благодарность в его взгляде. Болтливее проклятый, к сожалению, не стал, но медиуму вполне хватало их ежедневных бесед ни о чём и обо всём на свете, в которых мужчина открывался ему с ещё более привлекательных и завораживающих сторон. Например, несмотря на то что Нёвиллет большую часть своего существования прожил в четырёх стенах старого дряхлого домика, его начитанность и эрудиция поражали своими запасами знаний в бесконечно симпатичной и не менее умной голове. Современный мир для жителя прошлых веков был таким же тёмным царством, как и то, в котором его заперли проклятьем, но, тем не менее, настолько базовые вещи как телефоны, интернет и прочая стандартная техника, без которой не обойтись человеку в нынешнем веке, были ему вполне знакомы и понятны. Ризли даже облегчённо выдохнул, понимая, что не придётся объяснять, как и для чего они работают.

С каждым днём, проводя уже привычные обряды вызволения живой души из запертого загона скверной порчи, тело Нёвиллета всё больше начинало прикрепляться к миру людей. Видеть его уже можно было без амулета на шее, слышать отчётливо, а чувствовать с помощью дара, наоборот, становилось блекло и неразборчиво. Тёмная сила постепенно отпускала его из своих грязных костлявых ладоней. Ризли порой чувствовал, как сам вынуждает её разжать пальцы, позволить уйти, покинуть уродливую пустошь, где нет солнца и вечного покоя. И пусть меры он предпринимал достаточно радикальные, результат действительно стоил того.

Вскоре на месте одной решённой проблемы возникла другая: Нёвиллет все ещё не мог потреблять пищу и пить воду, а про сон и вовсе не было речи. Внешняя оболочка была уже полностью возвращена в мир живых, но душа до сих пор терялась где-то на переходе, путалась в порогах и не могла найти путь домой. Ризли предложил попробовать испить его крови, чтобы проклятье вдоволь наелось и на некоторое время утратило бдительность, но впервые на его памяти Нёвиллет ответил категорическим отказом.

«Я не кровожадное животное, Ризли. Если нет других вариантов, я буду более, чем доволен остаться в нынешнем положении.»

Медиум на это только рассмеялся и пожал плечами, обещая, что к этому разговору они ещё вернутся. И в один прекрасный день сдержал своё слово.

— Я ведь тоже это попробую, не стоит так волноваться, — сказал Ризли, когда вновь встал перед сидящим на диване Нёвиллетом со стаканом в руке, — если тебе будет легче, то в тот раз меня всё устраивало.

Проклятый сверлил медиума сосредоточенным взглядом ещё с минуту, прежде чем устало выдохнуть и согласно кивнуть.

— Пожалуйста, прекрати это, если тебе станет больно или омерзительно, — попросил он, откладывая книгу и приподнимая голову, чтобы встретить лукавую усмешку Ризли.

Что в стакане даже спрашивать не хотелось. У медиума виднелся свежий порез на предплечье, а рядом на тумбочке стоял открытый бутылёк со святой водой. По крайней мере, радовало хотя бы то, что его не заставляли пить концентрированную кровь, выдавая это за томатный сок или придурковатый алкогольный коктейль под названием «кровавая Мэри».

Иногда Ризли улыбался действительно слишком похабно и хищно. Его действия сквозили прямотой, а слова и вовсе были лишены обмана, но почему-то под таким непристойным взглядом, с которым медиум тянулся к губам Нёвиллета, появлялось ощущение загнанности в ловушку. Проклятый не был уверен наверняка, было ли это просто собственным миражом, появившемся из-за личностных переживаний и новых неизведанных чувств, или в самом деле Ризли сплошь состоял из намёков и двойных смыслов. И пока он пытался понять, во что склонен верить больше, медиум уже нависал над ним и прикасался к губам так нежно, так невесомо, что в голове не сразу пришло осознание – он ждал, когда Нёвиллет откроет рот. И на то, чтобы не выполнить безмолвную просьбу не было ни единой причины.

Вкус святой воды с лёгкой примесью чужой крови был довольно специфичен, но жаловаться на столь редкую в его жизни влагу было бы очень невежественно. Нёвиллет, к своему же удивлению, чувствовал, что совсем не теряет над собой контроль. Видел всё слишком ярко, ощущал чужие губы на своих слишком реалистично и впервые подумал о том, что Ризли очень хорош собой. До сих пор ему казалось, что это всего лишь теплящаяся в груди благодарность за спасение жизни, но только сейчас в полной мере наступило осознание, что места в его сердце стало намного меньше из-за бессовестно расположившегося в нём медиума.

— Ты молодец, — шептал Ризли в самые губы, когда отпрянул, чтобы вновь набрать воды в рот, — ещё немного.

Слишком давно почти погибшее между мирами тело не чувствовало лёгкой дрожи в коленях. И будь Нёвиллет тогда на ногах, те тотчас же подкосились бы прямо на месте.

Очень скоро к нему вернулись базовые человеческие потребности спать, есть и пить, которые мужчина теперь мог выполнять и без чужой помощи. По началу от еды сильно тошнило, кружилась голова и терялось равновесие, стоило преподнести ко рту хоть что-то сытнее, чем вода или чай. Жёсткая диета заняла действительно много времени, но, когда Нёвиллет впервые за долгое время смог распознать на языке вкус жареного мяса, на глаза предательски навернулась хрустальная слеза. Ризли решил не тревожить чужое счастье вперемешку с удушающим чувством утраты целой жизни за пределами нормального мира. В конце концов, мужчина и так не был искусен в выражении искренних эмоций, а сейчас, должно быть, и сам для себя не мог до конца в них определиться.

В доме с того момента стало немного тесно и непривычно тепло. Могильная стужа исчезла почти сразу, как Нёвиллет пристрастился к готовке. И пусть все его любимые блюда в основном представляли из себя супы, стряпня получалась действительно очень вкусной. Ризли уже даже и не вспомнит, когда последний раз прикасался к плите с какими-то иными намерениями, нежели просто поставить чайник. Спальное место тоже нашлось довольно быстро: диван был раскладной, а желание Ризли делить с Нёвиллетом постель не покидало его с самого первого дня, как они познакомились. Знал бы, что всё обернётся таким образом, заказал бы себе односпальную кровать вместо просторной софы, на поверхности которой между ними можно было и слона уложить. Ещё и Нёвиллет, как на зло, всегда поворачивался спиной и отодвигался к самому краю. Конечно, всё дело было в банальной вежливости, но осадок каждую ночь всё равно оставался.

Приезжать домой с работы и знать, что тебя там встретят не только трупы, было очень здорово. А ещё Ризли уже почти позабыл, как выглядят комнаты с выключенным светом. Тепло, уют и вкусный запах приготовленного к его приходу чая – к этому, оказывается, очень легко привыкнуть. Медиум даже подумал, что совсем не хочет искать способ стереть проклятье, не дающее Нёвиллету покинуть пределы дома. И несмотря на это, каждый день пытался обучить мужчину реалиям современного мира. Новые законы, общественные морали, правила поведения и прочие банальные вещи для того, чтобы выйти в люди, Нёвиллет усваивал с неподдельным интересом и поражающей скоростью. Однажды он даже попросил Ризли купить ему новую одежду, подходящую для этого века, и хоть классика, в которой мужчина был запечатан, была бессмертна и вполне себе очень красива, медиум воспринял идею с пылающим энтузиазмом. А потому вскоре и своим гардеробом пришлось делиться, благо новый шкаф был большой и вместительный.

Жить с Нёвиллетом прекрасно. Разговаривать с ним, пить чай по утрам перед работой и вечером после неё, ложиться спать вместе и просыпаться чуть позже него, сквозь сон улавливая звон тарелок на кухне. Шутить и видеть сдержанную улыбку на красивом лице, не омрачённом больше несчастьем и мертвецкой бледностью. Слушать размеренный убаюкивающий голос, смотреть в кошачьи кварцевые глаза. И касаться. Мимолётной случайностью или целенаправленно, разных мест и в разное время. Кажется, у Нёвиллета руки от природы холодные. Ризли в этом уверен, потому что каждый день, принимая чашку чая из них, пытался дотронуться до чужих пальцев. В этом была своя романтика, сестра говорила однажды, что у тех, кто живёт с ледяными руками, как правило, горячее сердце. Медиум не сомневался, для него и весь Нёвиллет горячий, даже если от холода чужих ладоней иногда мурашки ползут по спине.

Один раз, придя пораньше с работы, Ризли заметил, как мужчина на кресле расслабленно дремал, освещённый бледными лучами солнца из приоткрытого окна. Длинные волосы небрежно спадали распущенными прядями прямо на лицо, и медиум не удержался: подошёл ближе, аккуратным движением руки отвёл их назад, собирая за спиной в лёгкую копну, а затем начал заплетать косу, поддаваясь какому-то сентиментальному порыву касаться подольше. Мягкие локоны белоснежным песком рассыпались сквозь пальцы, послушно струились друг за другом, поддавались чужим движениям, подобно шёлку ласкали кожу. Ризли украсил их черной лентой и хотел было закрепить короткие пряди на голове небольшой заколкой, когда вдруг увидел, что чужие глаза были открыты. И, судя по отсутствию в них хотя бы малейшего намёка на сонливость, уже довольно давно. Нёвиллет аккуратно перекинул косу себе на плечо, рассматривая чужую работу, и невесомо провел по ней пальцами.

— Ты очень искусен в этом деле, — сказал он тогда, доверяя свою заколку в руки медиума, чтобы тот завершил задуманное.

— Ну, у меня есть сестра, — кинул оправдание Ризли, вплетая украшение в волосы.

— Младшая?

— Да. Для меня она всегда будет мелкой. Но, вообще-то, я старше всего на три года, — он засмеялся, благодаря все известные ему высшие силы за то, что Клоринда чудесным образом не оказывается за окном и не слышит этого, иначе близость к этим самым высшим силам уже не была бы такой призрачной, — надо будет вас познакомить. Кстати, как думаешь, сколько тебе лет?

— Не знаю, стоит ли считать года, что я провёл в том мире, за мой возраст, — Нёвиллет задумчиво посмотрел на своё отражение в настольном зеркальце возле кресла, — пусть будет столько, на сколько выгляжу.

Ризли лишь беззаботно хмыкнул, опираясь локтями на спинку кресла, и встретился с чужим взглядом в зеркальной поверхности. Забавно, но ему впервые не хотелось игриво подмигнуть, когда зрительный контакт стал перерастать из секундного в минутный. В такие моменты обычно говорят что-то тёплое, возвышенное и, возможно, даже романтичное, но у медиума на это явно не был подвешен язык. Да и перспектива просто смотреть в красивые глаза его более чем устраивала. Всё же взгляд у Нёвиллета был сногсшибательный. Манящий, завораживающий, почти пьянящий. Как наркотик приучал к себе, заставлял желать больше и чувствовать адскую ломку, если прожить хотя бы день без него. Иной раз Ризли ловил себя на мысли, что он и правда зависим от этого человека, но, честно говоря, тяжело считать это плохой привычкой, когда после появления Нёвиллета в его жизни определённо всё пошло на лад. Повседневная рутина переставала неподъёмной тяжестью ощущаться на теле, работа в храме не угнетала своей опасностью, а возвращаться домой по вечерам и вовсе вошло в список тех малочисленных вещей, которые могли порадовать медиума. Казалось, даже воздух вокруг становился чище, и хоть звучит это больше как бред смотрящего на мир через розовые очки сумасшедшего, Ризли определённо не исключал тот факт, что с некоторых пор начал им являться.

***

Припаркованная возле дома машина громким щелчком оповещает своего хозяина о том, что двери её заперты и находятся под надёжной сигнализацией. Из зашторенных окон на кухне привычно льётся свет, заставляя лёгкую ухмылку без разрешения появиться на обветренных губах. Ризли очень спешит – предвкушения у него на сердце сейчас столько, что можно ненароком потерять сознание прямо на пороге перед входной дверью. Весенняя прохлада мерзким ознобом только подбадривает зайти в дом побыстрее, благо не пришлось рыться в карманах в поисках ключей. Медиум уже и не помнит, когда последний раз Нёвиллет запирался.

Лампы в коридоре включать не хотелось – хватало и того света, что тускло льётся из приоткрытой двери на кухне. Ризли всё равно долго здесь не задерживается, наспех за пятки скидывая обувь и вешая по пути в ванную пальто на крючок. Собственное отражение в зеркале глупо улыбается в ответ, когда экзорцист раздевается и делает пару вдохов и выдохов в попытках успокоить мельтешащие мысли в голове. Под тёплым душем, конечно, накатывает небольшая сонливость, всё же рабочий день выдался довольно насыщенным, но, вытирая сырые волосы пушистым полотенцем и натягивая приготовленную заранее домашнюю одежду, к горлу снова прикатывает ком, не дающий из раза в раз прокрутить предстоящий разговор с Нёвиллетом.

Кухня встречает его ярким светом и теплящим запахом чая с лимоном. Ризли хотел было зайти дальше порога, но останавливается, когда перед глазами предстаёт до боли умиляющая картина: заснувший за столом Нёвиллет, подпирающий щёку рукой над струящимся паром из чашки. Будить очень не хочется, но то, что он собирался ему рассказать, было намного важнее чужой усталости.

— Тяжёлый день? — тихо спрашивает Ризли и улыбается, когда на него поднимают взгляд, — могу себе представить.

— Прости, я не услышал, как ты пришёл.

Мужчина моргает пару раз, прогоняя дрёму с тяжелых век, и выпрямляется на стуле, обратив внимание на настенные часы. Медиум не удерживает хищного прищура, когда замечает у него слегка влажные волосы и неплотно запахнутый махровый халат, открывающий заманчивый вид на ключицы. Ризли часто мечтал о том, чтобы Нёвиллет ходил в этом халате, не надевая под него домашних брюк, да и, в принципе, белья тоже, встречал бы в таком виде и говорил что-то вроде заезженной фразы из порнофильмов «чай, кофе или, может, меня?». Уж от последнего медиум бы явно не отказался, но довольствоваться пока приходится малым.

— Странно, обычно мой грохот и мёртвого разбудит.

Нёвиллет слегка улыбается, убирая нависшие пряди со лба, и поднимается из-за стола, чтобы взять успевший остыть чайник и поставить его на плиту.

— Значит, мне повезло, что я ещё не умер.

Ризли усмехается, выключает конфорку и садится на нагретое место перед мужчиной, заставляя обратить на себя внимание. Терпит немой вопрос в чужом взгляде ещё пять секунд, а затем складывает руки на груди и сдаётся.

— У меня есть хорошие новости. Очень хорошие.

Казалось, интригу, которую выдерживал медиум долгими паузами, можно было потрогать пальцами. Нёвиллет мог похвастаться поистине железным терпением, но почему-то от Ризли не мог утаить и грамма своего любопытства. В глазах, в машинально сжимающихся руках, в напряжённой позе или судорожном глотке – в любом его проявлении медиум легко смог бы распознать чужую заинтересованность, даже лишившись зрения.

— Не думаю, что они станут ещё лучше, если ты будешь томить, — не выдерживает Нёвиллет, опираясь поясницей на тумбу позади себя.

— Я просто подбираю слова, — бессовестно врёт экзорцист, — скажем так: скоро ты сможешь выйти из дома.

В кварцевом взгляде разбивается целый мир. Осыпается засохшей гуашью на пол, как если бы краски в стеклянных банках вдруг стали ненужными. Нёвиллет выглядит очень растерянно, и медиум даже отставляет весь свой весёлый запал, что таился на душе пару минут назад. Неверие, сомнения, радость и необъяснимая печаль разными оттенками и цветами отпечатываются у него на лице, не давая сосредоточиться хотя бы на чём-то одном. Ризли слегка хмурится, даёт небольшую паузу, а затем продолжает:

— Я нашёл способ освободить тебя от этого места. Ритуал недолгий, но проводить его придётся несколько раз и… — он прерывается, заметив, что его почти не слушают, — эй, ты в порядке?

— Да, — кивает Нёвиллет и переводит взгляд на окно, — просто немного…

— Не верится? Я тоже сомневаюсь, что сработает на сто процентов, но попытаться стоит.

— Не в этом дело.

Мужчина грустно улыбается и выглядит словно керамическая скульптура, слепленная руками одинокого человека. Хрупкий настолько, что, казалось, ещё одно слово, и разобьётся вдребезги, оставив после себя только пыль и острые осколки, порезаться о которые можно даже не прикасаясь. Мир за пределами дома бесконечно огромен. Нёвиллет уже совсем и не помнит, как он выглядит, пахнет или звучит, но отчего-то в душе расцветает приятное волнение, будто встретиться он собирается с давней любовью всей своей жизни, а не с просторными улочками шумных городов и деревень.

Ризли не спрашивает его в чём дело, он ведь не идиот. Он, кажется, понимает Нёвиллета даже больше, чем самого себя. Читает как открытую книгу, чувствует любую перемену настроения и, наверное, даже наперёд знает, что он скажет или сделает, хоть и не обладает даром предвидения, как у сестры. Может быть, это и есть доверие между людьми, когда любой твой шаг искренний и оттого досконально изученный, потому что обманывать совсем не имеет смысла. Ведь Нёвиллет тоже может рассказать о Ризли намного больше, чем сам медиум способен вспомнить о себе.

— Я совсем не знаю, как отблагодарить тебя, — спустя целую бесконечность говорит Нёвиллет и отчего-то легко улыбается.

— Вкусным ужином, горячим чаем и ежемесячной арендной платой, — смеётся Ризли, опираясь локтем на стол, и встречает чужой нечитаемый взгляд, — ладно, я просто шучу. Знаешь, иногда я вполне могу позволить себе поработать за «спасибо».

Он прикрывает глаза, чтобы спрятать неуверенность в собственных словах, потому что с Нёвиллета хотелось попросить намного больше. Шутки про другой способ оплаты за жильё и вовсе застревают в горле. Медиум недолго успокаивает свой сарказм и похабный юмор, сидит в умиротворяющей темноте за собственными веками всего несколько секунд, а когда открывает их, без испуга встречает чужой взгляд в опасной близости от своего лица. Как в их первую встречу – нос к носу, обмениваясь ровным дыханием, только на этот раз без тени сомнения и недопониманий.

Ризли успевает улыбнуться перед тем, как встретить тёплые губы своими. Он уже касался их неоднократно, целовал, прикрываясь маской бескорыстной помощи, но впервые это происходит в такой обстановке и с подачи самого Нёвиллета, который нависает над медиумом, опираясь ладонью на стол. Холодные пальцы ласково проводят по щеке, больше пытаясь найти контакт с кожей, нежели действительно притянуть к себе ближе. Спускаются ниже, к шрамам на шее, любовно прижимаются к ним ладонью, слегка прячась за воротником домашней рубашки, и с невесомым нажимом заставляют откинуться на спинку стула. Ризли повинуется беспрекословно, словно только и ждал, когда над ним покомандуют. И хоть Нёвиллет делал это безмолвно и, скорее всего, даже без какого-либо подтекста, жар в груди постепенно начинал набирать обороты.

В какой момент поцелуй стал намного глубже и слаще медиум знает с точностью до секунды, но из вредности не признается даже самому себе. И чувствуя, что ему отвечают с такой же отзывчивостью, останавливаться не видит смысла. В его принципах было брать всё, пока дают, и едва ли сейчас настал тот самый момент, когда нужно вспомнить о существовании совести.

Кажется, Ризли не пользовался ею с самого детства.

— Знаешь, я передумал, — шепчет он прямо в поцелуй и дёргает краешек пояса на чужом халате, развязывая его и открывая взору оголённую грудь за распахнутыми махровыми полами, — одного «спасибо» мне явно не хватит.

Ловит лёгкую усмешку губами, вновь льнёт ими к чужим, хватаясь руками за крепкие мышцы на талии, сминает бока, тянет на себя, поднимаясь ладонями на поясницу.

— Я не подразумевал никакой пошлости, — напоминает Нёвиллет, и, вопреки своим словам, увереннее нависает над медиумом, почти прижимая его к спинке стула, а заодно и стене позади него.

— Знаю, — игриво тянет Ризли, убирая спадающие длинные пряди мужчине за спину, — а я вот подразумеваю.

Медиум уже давно привык, что всю ответственность за любые непристойности и неприличную речь скидывают на него. И хоть по большей части инициатором подобных вещей действительно становился именно он, сейчас можно было с уверенностью сказать, что Нёвиллет жестоким образом его подставляет. Не может человек, что сейчас буквально вдавливает Ризли спиной в стену и целует с таким обжигающим напором, не подразумевать никакой пошлости. Потому что возбуждает это неимоверно, и медиум готов собственной честью поклясться: дело вовсе не в том, что он сам заводится с полуоборота.

Нёвиллет невзначай расстёгивает пару пуговиц на домашней рубашке экзорциста и старается полностью игнорировать блуждающие по его телу руки, наглеющие с каждой секундой всё больше. Одна остервенело водит по спине, изредка поднимаясь к острым лопаткам, чуть царапается, надавливает и щипает бледную кожу, вторая же и вовсе не знает стыда – оглаживает напряжённый живот, сминает грудь в ладони, спускается ниже и хватается двумя пальцами за кромку домашних брюк, слегка оттягивая их на себя. Ризли заинтересованно прерывает поцелуй и пытается заглянуть туда, но его запястье перехватывают быстрее, чем он успевает открыть глаза.

— Нет, — отрезает мужчина и отводит чужую руку наверх, прижимая к стене над головой, — не на кухне, Ризли.

Медиум хитро прищуривается, широко лижет шею Нёвиллета до самого подбородка и заканчивает слитое движение лёгким поцелуем в губы.

— А если однажды…

— Не сегодня.

Спорить не получится при всём желании, но, честно говоря, Ризли и не настаивал. Для него чудом является уже то, что ему позволяют касаться чужого тела в таком ключе, сминать кожу, сжимать тугие мышцы и исступлённо целовать, проникать языком в рот, ластиться к груди, словно пушистый кот после долгого крепкого сна.

В какой-то момент всего этого становится и много и мало одновременно, а затем и вовсе всё исчезает, потому что Нёвиллет выпрямляется, вынимает руки медиума из-под своего халата, направляется к выходу из кухни, слегка задерживаясь на пороге и давая понять, что нужно следовать за ним. Ризли не удерживает усмешку, когда сам поднимается со стула, немного теряя равновесие от резкой смены положения, и догоняет мужчину в проходе, почти выталкивая его в коридор и вжимая в стену с глухим стуком. Впивается в губы с яростным желанием, набрасывается словно демон – внезапно, нещадно, с животным инстинктом растерзать и съесть прямо на месте. Нёвиллет немного жмурится, чувствуя тупую боль в спине из-за неприятного столкновения, но противиться совсем не собирается. Он сам сказал, что не на кухне, а всё остальное Ризли вправе воспринимать как ему заблагорассудится. Мужчина терпит чужую настойчивость ещё пару секунд, прежде чем беззлобно усмехнуться и отвернуть голову в сторону, открывая доступ для поцелуев только к щеке и шее.

— Я прошу лишь немного терпения, — говорит Нёвиллет и не удерживает блаженного вздоха, когда чужие ласки достигают чувствительного уха.

Ризли плотоядно облизывается, но покорно даёт вести себя спиной вдаль по коридору. Шаг вторит шагу, сбитое дыхание отражается эхом от стен, а сам медиум немного теряется, потому что свет в спальне никто не включил, и приходится довольствоваться только тусклым отблеском лампы из приоткрытой двери на кухне. Когда под ногами чувствуется край дивана, Ризли позволяет Нёвиллету надавить себе на грудь в немой просьбе лечь на него спиной. Устроиться поудобнее, подняться выше и раздвинуть ноги, чтобы чужое тело было максимально близко и ощущалось каждым участком кожи. Мужчина нависает над ним со слишком нежным и ласковым взглядом, словно они не трахаться здесь собираются, а признаваться в вечной любви. И хоть медиум был бы только за, говорить такие вещи всё равно предпочитает в трезвости ума, а не когда возбуждение между ног трётся о напряженный пах сверху.

— Видишь, — одобрительно улыбается Нёвиллет, заметив, как присмирел под его руками Ризли, — это было так просто.

Он ведёт холодными пальцами по его шее, спускается к расстёгнутому воротнику и продолжает вытаскивать пуговки из петель, чтобы наконец оголить грудь и живот, не утруждаясь снимать рубашку полностью. Медиум под ним вновь пускает руки в ход, перемещает их вниз, к поясу брюк, тянет, вжимает за бёдра в себя, почти до боли давит и притирается в неторопливом темпе. Дразнится и рискованно выбивает остатки терпения, словно дурная привычка лезть на рожон касается не только работы с изгнанием демонов.

Нёвиллет мягко проводит носом по вздымающейся груди и прижимается к ней лбом, вслушиваясь в дыхание. Сердце там внизу, под рёбрами, стучит очень громко, как радостный пёс лает своему хозяину при встрече: машет хвостом, скулит, трётся мокрым носом о подставленную ладонь и бросается под ноги, чтобы быть ещё ближе. Иногда Ризли действительно похож на собаку. Кажется, будто ему хватит и просто любить за двоих, лишь бы изредка гладили по голове и не бросали на улицу. Нёвиллет часто ловил на себе его верный взгляд, чувствовал, как тот скучает по нему, и должно быть, если бы подставил руку, он тотчас бы лизнул её в порыве собачьей ласковости.

Кожа под ладонями грубая и неровная. В темноте почти не видно, но гадать не приходится:

— Даже здесь так много шрамов.

Нёвиллет с болезненной нежностью касается пальцами, боится надавить, потому что выглядят они такими страшными и ужасными, словно дотронься сильнее, и те сразу же откроются и запачкают всю постель кровью.

— Я приму жалость, только если ты оближешь их все, — отшучивается Ризли и откидывает голову на подушку, всматриваясь в белоснежный потолок.

Он не ждёт, что его воспримут серьёзно, но чуть не давится собственным вдохом, когда чувствует, что Нёвиллет касается одного из шрамов на груди губами. Эти раны совсем плотные, грубые, в них почти не осталось нервных окончаний и отзывчивости, но почему-то под чужими поцелуями горят пламенем намного более жарким и жгучим, чем то, в котором сжигают грешников в аду. Ризли не знает, хочет ли опускать взгляд и видеть, как Нёвиллет лижет косой шрам на животе, переходящий в талию. Его откровенно ведёт уже от самого факта, что ему это уродство не противно. Не отталкивает, не заставляет отвести глаза в сторону, не вызывает слезливой жалости и желание поговорить об этом подробнее. Нет, эта жалость совсем другого рода. Быть может, именно такая, какая была у него самого, когда он впервые встретил проклятого человека, прожившего века взаперти между мирами.

Пока Нёвиллет целует его тело, гладит ладонями бёдра и разводит их ещё шире, чтобы освободить для себя больше места, Ризли убирает ему волосы за ухо, чтобы те не мешали никому из них: медиуму – щекоткой, а Нёвиллету длиной и невольным попаданием под губы. Он немного собирает их в хвост, зарывается пальцами в мягкие волны и млеет, когда мужчина касается поцелуем низа живота. Волосы вообще были одной из самых возбуждающих вещей в Нёвиллете, и в своём нескромном списке Ризли ставил их где-то между глазами и упругой задницей, когда тот занимался уборкой или спешно нагибался к нижним ящикам во время готовки.

Где-то там, возле края домашних штанов кончается граница целомудрия и начинается незримая линия греха. Медиум никогда не был фанатом святости, грешил за свою жизнь он очень много раз и порой без должного уважения к заповедям, но с Нёвиллетом сейчас почему-то вспоминаются когда-то наизусть выученные для экзамена у наставников предписания библии. Особенно те, что касались мужеложства и всегда вызывали неприкрытую насмешку у недобросовестного служителя храма.

Держать длинные волосы в руке медиум готов был вечно, но чужие ласки стремительно опускались ещё ниже, и Ризли решил позаботиться о наступающем на пятки неизбежном будущем. Пальцы разжимают собранный хвост, позволяя нескольким прядкам упасть Нёвиллету на щеку и себе на живот, бёдра приподнимаются вверх, слегка притеревшись напряжённым членом под брюками к чужой шее, и медиум, не глядя, тянет нужный ящик возле дивана, достав оттуда небольшой бутылёк смазки.

— Ты хранишь такие вещи в одном комоде с крестом?

Ризли опускает взгляд вниз на расположившегося между его ног Нёвиллета и роняет бесшумный смешок.

— А что? Думаешь, если они будут лежать в другом месте, то Бог никогда не узнает, что я собираюсь заняться сексом с мужчиной?

Нёвиллет выдыхает с нескрываемым презрением и тянет кромку чужих штанов вниз до середины разведённых бёдер.

— Полагаю, я зря спросил.

Медиум уже открыто смеётся, положив флакон рядом с руками Нёвиллета, и приподнимается, позволяя раздеть себя полностью. Собственный возбужденный член прижимается к животу, колени снова разводятся в стороны под напором чужих ладоней, из одежды на Ризли лишь расстёгнутая чёрная рубашка, которая уже давно сбилась ему за спину и напоминает о себе только сковывающими рукавами на плечах. Лицо Нёвиллета слишком близко к паху, медиум с немым намёком немного изгибается вперёд, но разочарованно выдыхает, когда холодные губы касаются только внутренней стороны бедра. Оказывается, дразнить здесь умеет не только Ризли. И пока он внутренне претерпевал болезненную волну возбуждения от вида беловолосой головы возле его члена, Нёвиллет без предупреждения широко лижет его от основания до самой головки, прижимая её к всполошено поднимающемуся и опускающемуся от напряжения животу. На губах застыл прерывистый короткий стон, который скрыть не получилось бы даже в подушке.

У Нёвиллета настроение переменчивое, словно погода в марте. Иной раз он будет медлить, пока не доведет до сумасшествия и наворачивающихся на язык вежливых просьб продолжить, а порой даст всё и сразу, не заботясь о том, что этого может быть слишком много. Ризли задушено ёрзает в попытках дёрнуться выше, пройтись стволом по мягкой щеке и, возможно даже, спровоцировать на ещё одно движение чужого языка, но Нёвиллет вспоминает о лежащей возле него смазке и берёт бутылёк в руки.

— Останови меня, если будет неприятно. Я не очень хорош в этом.

Ризли трёт руками лицо, не с первого раза перерабатывая сказанные ему слова.

— Не то, чтобы я разбирался, — говорит и встречает недоверчивый взгляд, — подумай, сколько интима было в моей жизни при условии, что я буквально вижу мёртвых везде, кроме этого дома и церкви.

Нёвиллет вновь нависает над ним и целует в губы, прерывая чужой сарказм.

— Надеюсь, ничего такого в церкви ты не делал.

Ризли улыбается в поцелуй и вновь ведёт руками по груди мужчины, сжимая её ладонями и потирая пальцами твёрдые соски.

— Хах, мне даже интересно, что для тебя более приемлемо: получать искреннее удовольствие, пока на тебя смотрят трупы, или дрочить в церкви.

Нёвиллет решает оставить вопрос без ответа и молча приподнимает одну ногу медиума, чтобы отвести её в сторону и открыть вид на полностью расслабленное и податливое тело под ним. Иногда Ризли действительно невыносим. У него слишком непонятный характер, взбалмошный юмор и неприкрытое противоречие в каждом слове. Порой Нёвиллету кажется, что над ним бессовестно насмехаются, обманывают или просто веселятся за счёт его незнания каких-либо вещей современного мира, но глаза у медиума всегда настолько честные, что все сомнения утекают сквозь пальцы. Разбиваются где-то в невысказанных словах, падают на дно и не восстают оттуда до тех пор, пока Ризли опять не скажет что-нибудь мудрёное с лукавой улыбкой на губах.

Мужчина ведёт ладонью по груди медиума, запинается кожей о бугры затянувшихся шрамов, давит пальцами на расслабленные мышцы живота и легонько проводит в опасной близости от возбуждённой плоти, где-то между основанием и тазовыми косточками, заставляя податься к ласкающим рукам и жалобно выдохнуть в неистовом предвкушении. Ризли пытается не показывать, насколько ничтожна та слабая нить, на которой держатся все остатки его терпения. Наверное, Нёвиллет и правда не хотел изводить его, но своей осторожностью и деликатным подходом даже к таким вещам только усугубляет сладкую пытку, заставляя пристыженно прикрывать тыльной стороной ладони половину лица.

Ризли сам приподнимает одну ногу и держит её под коленом, прижимая ещё выше и недвусмысленно намекая на собственное желание продолжать. И Нёвиллет понимает его быстрее, чем они оба ожидали. Он одним сильным рывком за чужие бёдра придвигает медиума ближе к себе, пару раз проводит по его члену ладонью, распаляя и самого себя тихой хрипотцой, сорвавшейся с губ Ризли во время стона, и раскрывает бутылёк смазки, щедро выливая жидкость на свои пальцы. Он подвисает на пару секунд, когда чуть выпрямляется и окидывает распятого на кровати экзорциста кварцевым взглядом, а затем решается озвучить то, что вертелось в голове с того самого момента, как только снял с него штаны.

— У тебя красивые ягодицы, — наклоняется вновь и целует низ живота, головку прижатого к нему члена, лижет основание и прикусывает мягкую кожу без шрамов на внутренней стороне бедра, — ты очень хорошо сложен, прекрасное тело и лицо. Ты уверен, что хочешь…

— Отдать это тебе? Да, более чем уверен, — прерывает чужие дифирамбы Ризли и жмурится, сжимая себя у основания, чтобы не спустить раньше, чем всё успеет начаться, — забирай всё. Назад не приму.

Нёвиллет прячет и без того едва различимую улыбку, и хоть не произносит этого вслух, всем своим видом говорит «спасибо». Оглаживает пальцами расслабленное отверстие между ног, слегка надавливает, пробуя протолкнуть внутрь, снова растирает смазку по промежности и входит на одну фалангу одним безобразно медленным и нежным движением. Целует грудь, прикусывает ключицу, томно лижет шею под ухом с отблёскивающими от света луны серёжками, а затем встречает чужие нетерпеливые губы, что с новым напором и срывающимся с них стоном впиваются в его собственные. Ризли целуется так, словно сражается на ринге. Настойчиво, с неописуемым рвением и желанием победить, хоть никто и не планировал сопротивляться. Нёвиллет всегда сдаётся без боя, потому что не видит смысла останавливать настырный язык в его рту, так приятно и головокружительно ласкающий чуть не до потери сознания и звёзд перед глазами. Ему бы самому сейчас не потерять самообладание, собственный член всё ещё неприятно упирается в домашние брюки, и приходится непристойно потереться им об удачно подставленную коленку медиума, лишь бы не чувствовать эту всепоглощающую тесноту и давление. Ризли, судя по хищному блеску в глазах, вовсе не против, наоборот, тянется свободной рукой к чужому возбуждению, прижимает его ладонью, гладит, прослеживая пальцами очертания ствола, выпирающей головки и яиц, а затем забирается под край белья и проводит по всей длине кожа к коже. Нёвиллет сдавленно мычит в поцелуй, проталкивает в него ещё один палец до последней фаланги, и старается развести их внутри, растягивая тугие стенки ещё шире. Снова добавляет немного смазки, чувствует чужие руки повсюду на своём теле, виноградной лозой расползающиеся по открытым участкам кожи на груди, на плечах под рукавами халата, на спине, шее, бёдрах и снова на твёрдой плоти под брюками.

Нёвиллету думается, что будь Ризли в самом деле собакой, тот загрыз бы его до смерти, пытаясь добраться до сердца.

Комната утопает в невыносимом жаре и теряет сквозняки в плотно закрытых окнах. Дышать почти невозможно, душно, как в тот самый день, когда Ризли только приехал сюда, и сейчас бы действительно не помешала та скверная способность Нёвиллета холодить могильной стужей все стены в доме. Потому что пока его прикосновения лишь больше распаляют. Ризли кажется, что выглядит он сейчас очень жалко, со сбитым дыханием, наверняка красными щеками и неподдельной похотью в тускло-небесных глазах. Нёвиллет очень правильно давит внутри, очень приятно ласкает снаружи, и от него совсем никуда не деться, потому что за спиной – мягкая обивка нерасстеленного дивана, а прямо над ним, накрывая почти всем своим телом и закрывая их от остального мира вокруг спадающими прядями белоснежных волос, нависает сам мужчина. Если говорить совсем откровенно, то и сбегать Ризли никуда не хотел. Из всех желаний, терзавших в этот момент его сердце, намерения уйти даже не существовало. Не говоря уже о том, чтобы остановиться на полпути.

После третьего кивка и прямой просьбы перейти к следующему шагу, медиум постепенно начинал терять рассудок. Внутри него уже свободно двигалось три пальца, и он уверен, что протолкни Нёвиллет ещё и четвертый, тот вошел бы без особых препятствий. Всё нутро скручивало от болезненной судороги возбуждения, выворачивало от желания, туманило рассеянный взгляд и не давало сконцентрироваться на собственных чувствах, потому что было их настолько много, что впору по-волчьи взвыть и по-кошачьи изгибаться.

— Всё, — задушено шипит Ризли, поднимается на диване и опрокидывает на своё место Нёвиллета, оседлав его бёдра, — знаешь, от твоей медлительности намного больнее, чем от недостаточной подготовки.

Нёвиллет недоверчиво щурится, громко сглатывает, когда тело на нём беспощадно проезжается задницей по члену под брюками, и кладёт обе ладони на чужие бёдра, по-хозяйски сжимая кожу на них пальцами.

— Прости, — кивает на замечание и сдавленно выдыхает, почувствовав, как руки медиума юрко заползают под кромку белья и приспускают его вместе со штанами, не утруждаясь снимать полностью, — если я буду торопиться, то всё быстро закончится. Не хочу, чтобы это выглядело так, будто я тебя использую. После всего что ты для меня сделал…

— Используешь? Мы хотим друг друга, — в подтверждение своих слов он трётся пару раз своим членом о чужой, выбивая из горла томный выдох, — но даже если бы ты захотел меня использовать, спроси, буду ли я против.

Нёвиллет не удерживает лёгкой усмешки и встречает новый поцелуй в губы, не дающий даже вопрос задать. Медиум и правда своенравный, мужчина не хочет даже думать о том, что творится у него в голове. Мыслят они явно совсем другими категориями и на колоссально различимых уровнях.

Ризли решает, что условности на этом окончены, приподнимается на коленях, направляя член Нёвиллета в себя, и аккуратно опускается, придерживаемый руками за талию. Смазки для него действительно не пожалели, сухой разрываемой боли не чувствовалось совсем, только необъяснимое ощущение заполняемости. Немного скользкой, всепоглощающей, не дающей толком разобрать, приятно ли это, когда внутри оказывается что-то намного твёрже и толще длинных музыкальных пальцев Нёвиллета. Торопиться сейчас даже для него сулит последствиями, поэтому приходится порядком потерпеть, прежде чем член заходит до основания, а бёдра мужчины окончательно встречаются с ягодицами Ризли.

На то, чтобы привыкнуть к размеру и непривычным чувствам уходит немного времени. Нёвиллет не успевает даже толком взмокнуть от чужой узости и болезненного давления на своей плоти, когда медиум вдруг снова приподнимается и опускается уже более плавно вниз, слегка не доставая до полной длины. Рваный стон режет слух, и руки на чужих бёдрах машинально сжимаются сильнее, потому что возбуждение теперь находится на таком возвышенном пике, что почти невозможно дышать. Развратные звуки хлюпающей смазки между их телами, едва различимый скрип дивана, тяжелое дыхание, разделённое на двоих – Нёвиллет совсем не мог понять, что из этого заводит его больше. Он смелее поднимается навстречу толчками только тогда, когда медиум уже без опоры ладонью на его живот скачет быстрее, больше пользуясь руками, чтобы вновь начать ласкать тело под собой: сжать грудь пальцами, подняться к шее, наклониться и поднять лицо Нёвиллета за щёки для глубокого поцелуя, а затем снова выпрямиться.

Ризли объезжает его так, словно всю жизнь готовился к этому моменту и теперь отдаёт себя без остатка. Двигается остервенело, позволяет сминать ягодицы, оттянуть их слегка в стороны и насладиться своим голосом на особо чувственных и резких толчках. Стонет больше низко, немного хрипло и очень редко, но Нёвиллет даже думать о том, чтобы жаловаться, не собирается. Его откровенно ведёт от того, как приятно ощущается на себе тяжесть чужого тела, его движения, плавные изгибы юркого языка, что снова норовит залезть в рот и свести с ума окончательно. Мужчина слегка поднимается на локтях, садится, облокачиваясь на руку позади себя, и лижет подставленную шею, плечи, спускается к груди, прикусывает сосок, ласково зацеловав его после секундной дерзости, и чувствует, как Ризли неконтролируемо дёргает его за волосы.

Медиум ускоряет темп на члене, насаживается резче, быстрее, держится за чужие плечи в молчаливой просьбе побыть для него опорой, а затем устало улыбается, когда чувствует, что уже близок к концу. Он берёт чужую руку, тянет к себе, целует несколько пальцев, а затем широко облизывает ладонь и опускает её вниз, касаясь покрасневшей головки и кивая, когда Нёвиллет обхватывает ствол полностью, начиная надрачивать ему в такт собственным толчкам.

Ризли беззастенчиво кусается, кончая в его ладонь. Больно, почти до крови и саднящих губ. И если сам он совсем этого не замечает, то Нёвиллет спешно вытаскивает член из туго сжимающегося нутра и изливается следом из-за переполнивших всё ещё слабое после цепких лап многовекового проклятья тело чувств. Некоторое время комнату оглушает только сбитое дыхание и периодические звуки коротких поцелуев, которыми они обмениваются в порыве разморенного состояния. Ризли скидывает с себя рубашку на пол, мучаясь от жары, и пытается не представлять, каково сейчас Нёвиллету, который был практически полностью одет, за исключением распахнутого халата.

Медиум ёжится от порыва лёгкого ветерка и резко оборачивается, всматриваясь в коридор, где всё ещё тускло отсвечивала лампа из кухни. Странное секундное ощущение, будто там что-то прошло или стояло, а может и вовсе появилось на несколько мгновений и исчезло, но Ризли определенно заметил. Блёклый фантом, который он видел уже несчётное количество раз за всю свою жизнь. Он выглядел как его сестра, потому что именно она и появлялась в таком образе, когда заглядывала в будущее и оставляла свой мимолётный взгляд на судьбе, заметить который может только человек с экстрасенсорным зрением.

Так значит, то, что Клоринда тогда увидела и не хотела рассказывать, было…

Ризли прыскает от смеха и под немой вопрос в чужом взгляде падает Нёвиллету на грудь. Вслушивается в чужое сердцебиение под ухом, стараясь успокоиться и не думать о том, как будет смотреть в глаза сестре и знакомить её с Нёвиллетом после этого. Благо увидеть она успела не так много, но где-то на подкорке обиженно бьётся мысль, что, вообще-то, девушка могла и рассказать.

Всё же судьба действительно идиотская штука, от которой убежать можно только в могилу. И, заранее зная, что ждёт всех людей в загробном мире, Ризли бы не стал так рисковать и рваться на тот свет. Ведь судьба у него оказалась вполне себе интересной. Красивой, с завораживающим томным голосом, длинными пальцами и кварцевыми глазами. Острыми коленками, мягкими волосами и доброй душой, за которой тоже прячутся нехилые черти, хоть и по сравнению с чертями медиума выглядят святыми ангелами.

Ризли поднимает голову и нависает над Нёвиллетом, обращая на себя его внимание.

— Ты же любишь меня, да? — спрашивает вдруг серьёзно, с холодным отблеском небесных глаз в пасмурную погоду.

Мужчина честно кивает в ответ, но для уверенности произносит:

— Да.

— Тогда, если я сниму проклятье, запершее тебя в этом доме, останься со мной.

В голосе нет ни единой вопросительной ноты. Лишь немая надежда, что он всё понял правильно и не просит невозможных вещей. Нёвиллет томит ещё долгие пару секунд, а затем по-доброму, так мягко и тепло улыбается, что в груди щемит от заполняющей сердце взаимности. О, если бы Ризли так умел улыбаться, должно быть, жить ему было бы намного проще.

— Я не собирался никуда уходить, — невесомо гладит по голове, отмечая на краю сознания, что у медиума, в общем-то, тоже очень пушистые и послушные волосы, если с ними вежливо обращаться, — если ты позволишь, я проведу с тобой остаток всей своей жизни. И это не только потому, что я тебе ею обязан.

Слова о любви застревают в горле, ровно как и замершее сердце Ризли. Всё-таки у него правда не был подвешен на это язык, а давить из себя слезливые признания и вовсе не входило в планы. Он уверен, Нёвиллет и без этого знает. Нутром чувствует, видит насквозь, потому что в глазах этих в самом деле есть что-то демоническое и потустороннее. Настолько призрачное, неуловимое, что ни один призыв тёмных миров не покажет, что там за чертовщина творится, и повезло, что медиум не любил работать сверхурочно.

Ризли целует его тыльную сторону ладони и думает о том, как же странно всё устроено в этом мире. Он всю свою сознательную жизнь верил в то, что собственные силы принесут ему только горе и неудачи, но, как вышло, то самое счастье, которое он так долго искал, подарил ему именно этот проклятый дар. Безвозмездно и, скорее всего, навсегда, потому что у Нёвиллета уже был шанс отказаться, а теперь отпускать его никто не собирается. И хоть дорога, которую избрал для себя медиум, слишком извилистая и неровная, идти по ней не в одиночку уже не кажется чем-то невыносимым.

Да, она точно ведёт их на запад. Но Ризли готов смириться и с этим, потому что Нёвиллет однажды вспомнил, как всю жизнь мечтал о доме возле моря.