He never came

Была душная затхлая ночь.

Лунный свет лениво опоясывал ветхие кровли домов, жидко струился по окрестностям, кое-где поросшим бурьяном.

Он стоял у стены зловонной рушащейся лачуги и нездоровым взглядом пожирал особняк, вырисовывающийся вдали, на холме.

Ночь, и так дарившая мало света, казалась густейшей смолой из-за темных пятен, выступающих перед его глазами.

Он медленно задыхался, прижимаясь виском к ненадежной и грязной стене.

Он решался.

В округе стояла идеальная тишина, и только его голову бомбардировали истошные самодовольные окрики жалкого дяди, в данный момент валяющегося без памяти на загаженном сажей полу.

— Мерзкая потаскушка! Опозорила наш род, прыгнув в койку к этому маглу!

Когда-то он верил, что его отец был волшебником. Но жестокая реальность разодрала это не подкрепленное фактами верование в клочья.

— Перед тем как сбежать к нему, обокрала нас! Стащила медальон Слизерина!

Эту бедную осыпающуюся хижину, в которой выросла его мать, язык не поворачивался назвать домом.

— Мужа захотела! А он и правильно поступил, обрюхатив ее и бросив! Наскакалась, шлюха!..

Он перестает дышать на несколько секунд, отчего дыхание становится еще более разорванным и громким. В слабо подрагивающей руке крепко сжимает дядюшкину волшебную палочку, боясь, что та может выпасть.

Окна далекого роскошного особняка черны — его зажиточные обитатели, должно быть, давно спят сном младенца, не зная ни холода, ни голода, ни бедности.

Перед его глазами против его воли плывут красочные образы, попеременно сменяясь серыми и гнетущими.

Вот — его отец организует веселое застолье, с редчайшими деликатесами и дорогущей выпивкой. Вот — его мать скитается в старых лохмотьях по нечистым проулкам, выискивая кроху хлеба, которую можно было бы положить в рот.

Вот — его отец находит какую-то красивую шлюху, которая с упоением целует его в губы и доставляет небывалое удовольствие, массируя его кожу. Вот — его мать сидит в какой-то мрачной клетке, одна, замерзая, из последних сил обнимая себя и утешительно гладя округлившийся живот.

Вот — его отец вальяжно развалился на мягком диване, грезя о новых городах и, может быть, странах, которые в новом году посетит. Вот — его мать издает последний вздох, больше не в силах бороться с нищетой и своей заброшенностью.

Вот — его отец со спокойной совестью живет своей жизнью, наслаждаясь достатком и положением холостяка, позволяющим ему развлекаться с какой угодно женщиной, менять их, как перчатки. Вот — он сам, маленький и забитый, опустошенно смотрит в окно приюта, убивающего душу не хуже дементора, и грезит о том, как когда-то несуществующий отец-волшебник придет и заберет его…

И все тщетно.

Магл по имени Том Риддл никогда не собирался приходить за ним.

Хоть и знал о его существовании.

Хоть и знал, что его сын обречен влачить жалкую жизнь, где каждый день — новое трудновыполнимое задание на выживание.

Сирота Том Риддл шумно выдыхает и с новой решимостью сжимает отобранную у дяди-алкоголика волшебную палочку. Ловко отталкивается от обветшалой стены и, испепеляя одержимым взглядом высокий ухоженный особняк, отправляется в путь.

Деревня молчит, покрытая ласковым лунным светом. Под ногами послушно мнется земля.

Он встретится наконец с безразличным маглом, зачавшим его. Он выяснит, что заставило того создать его, не признав своим, не взяв на себя ни малейших обязательств. Что заставило того отбросить их с матерью, как милую испанскую куклу…

Этот гнусный мужчина подарил ему свою впечатляющую внешность — но Сироте Тому Риддлу красота не нужна. Теперь он собственноручно лишит себя ее, сдерет, как позорное фамильное клеймо. Он больше не хотел быть связан с мужчиной, выгнавшим его мать на холод, сознательно бросившим ее на верную погибель. Он больше не хотел быть связан с мужчиной, обрекшим его самого на горькую судьбу сироты.

Но все же один прощальный подарок Сирота Том Риддл для своего Недо-Отца и убийцы своей матери сделает.

Возмездие.

Острое, сокрушительное и всегда попадающее в цель — находящее своего адресата.

Его зубы сжимаются до скрипа, пока он идет по тропинке, очерченной неровным швом невысоких кустарников.

Самообладание вновь возвращается к нему. К еще минуту назад часто бьющемуся сердцу приливает удивительное хладнокровие.

Все чувства немеют.

Все, кроме одного.

Жажды разрушения.

Знать, что эта свинья счастливо похрюкивала, валяясь вверх тормашками у очага, в час, когда его мать умирала, — невыносимо. Знать, что этот откормленный хряк вовсю наслаждался свободной жизнью, пока он сам отбивался от наглых приютских ублюдков, — невыносимо. А знать, что он на протяжении всего своего существования боготворил такого отъявленного подонка, — смертельно опасно.

Он не сможет дальше жить, пока не отрежет его от себя, не вырвет его из себя, не обесценит и не перетрет в порошок, не изничтожит.

Взобравшись по отлогому холму за считанные минуты и даже не чувствуя усталости, Сирота Том Риддл останавливается у широкого крыльца и глядит сначала на массивную толстую дверь, а затем — на злую луну, как кажется, распластавшуюся на черном небе в недоброй усмешке.

Он вдыхает пряный аромат ночи, который дает ему силы, и уверенно произносит, не скрываясь: «Алохомора».

Защита столь прекрасного особняка слишком проста и смехотворна для настоящего волшебника — дверь тут же отпирается. Непризнанный наследник и отвергнутый сын беспрепятственно входит в безмолвный дом, охваченный дремой.

Но он пришел сюда не для того, чтобы ощутить себя значимым; не для того, чтобы похвастаться своими умениями перед маглами. Он пришел сюда, чтобы вызвать главного обидчика своей матери на разговор. Посмотреть в его глаза. Услышать правду и, быть может, оправдания.

Сирота Том Риддл вздрагивает от собственных мыслей. Он хочет услышать оправдания? Но какие тут могут быть оправдания?

С большого обеденного стола с адским грохотом, способным разбудить мертвого, падает хрустальная ваза с хризантемами.

Буквально через минуту наверху слышится шум.

Он не тушит фонарь. Он не боится, что мужчина, породивший его, в конечном итоге застрелит его из ружья или другого холодного оружия. Он слишком отчаянный и холодный, чтобы бояться.

Магл Том Риддл осторожно спускается по ступенькам, прижимая к груди револьвер. Застывает, видя его, уголки губ приподнимаются как будто в оскале. Он трезв, сознателен и — невероятно! — поражен.

Сердце Сироты Тома Риддла вновь ускоряет свой ритм, кровь приливает к его щекам.

— Узнаешь меня? — единственное, что он спрашивает сухим — без капельки любви — голосом.

— А как же, — раздраженно изрыгает из себя высокомерный мужчина. — Ты не получишь от меня ни единого стерлинга! Убирайся!

Нечто наподобие боли запульсировало в его грудной клетке, хотя он и убеждал себя, что сохраняет предельную хладнокровность.

— Я пришел не за деньгами, — так же сухо отвечает он, сверля владельца дома пронзительным взглядом. — А за объяснениями.

Слова сами вырывались у него изо рта — сам он ничего не делал. И притом слова строгие, требовательные.

Потревоженному мужчине они не понравились.

— Какие объяснения нужны отпрыску ведьмы?! — зашипел на него в исступлении владелец дома. — Я никогда не хотел ребенка! На кой черт ты мне сдался?! Это все она! Обманщица и нищебродка! Она что-то со мной сделала! В здравом рассудке я бы ни за что не связался с такой уродиной! Она ведьма! Это она тебя хотела, но не я!

Жилы вздулись на шее Сироты Тома Риддла. В ушах он слышал свой бешеный пульс.

— Ты спал с ней, — сурово выплюнул он. — А потом, когда она забеременела, выставил за дверь. Она тебе тоже стала не нужна. Игрушка для удовольствий сломалась? А она затем умерла, едва успев родить меня. А я все детство провел в приюте, надо мной издевались. Тебе было плевать.

— Мне и сейчас плевать! — разъярённо взревел владелец дома. — Почему я должен нести ответственность за ребенка, которого от меня хотела какая-то мошенница и ведьма?! Я НЕ ХО-ТЕЛ ТЕ-БЯ! ТЫ МНЕ НЕ НУ-ЖЕН!

Как будто огненная плеть ударила Сироту Тома Риддла по щеке, оставив расползающуюся по всему телу жгучую пощечину. Он прирос к месту, не смея двинуться, но стиснул еще сильнее волшебную палочку в руке.

Он ожидал всего, чего угодно. Что бесчестный мужчина начнет оправдываться и заискивать. Что тот до конца будет притворяться, что не узнает его. Но он никак не ожидал, что его биологическому отцу будет настолько плевать, и что тот так сильно будет убежден в своей правоте.

Наверху послышались неспешные шаркающие шаги. Владелец дома обернулся.

— Том, кто это? — раздался трескучий старческий голос.

— Бастард от той проклятой ведьмы! — только и был ответ.

— У, сучье отродье. Пусть немедленно выметается из моего дома и не марает мне пол! Чужаки не будут ступать на мою территорию! — этот хриплый, но яростный крик был дальше и, очевидно, принадлежал самому старшему мужчине в особняке.

— Так тебе правда не жаль? — с тенью глупой надежды спросил Сирота Том Риддл.

— Жаль?! Мне?! Эта ведьма сломала мне жизнь, разрушив мои отношения с… красивой девушкой!

Какое-то внутреннее чутье подсказывало ему, что этот высокомерный, состоятельный и, без сомнения, похотливый хряк врёт.

— Дай посмотреть на него, — кое-как пропихнулась пониже пожилая женщина. — Твоя копия, — не без изумления озвучила она очевидный факт. — Да, она далеко зашла, желая заполучить наше поместье.

Последние слова стали для Сироты Тома Риддла спусковым крючком. Кое-как он мог ещё вытерпеть свое унижение, но несправедливое унижение своей отчаявшейся матери — ни за что на свете.

Он предвидел, что будет реветь. Но ни один звук не вырвался из его глотки. Он заносил волшебную палочку безмолвно, энергично и методично.

Первым по лестнице скатился ублюдок, отрекшийся от них. Старуха намеревалась кричать, но он был быстрее. Брезгливый старик со взрывным характером пал в самую последнюю очередь, успев выпустить несколько ругательств.

Он не ходил по дому и не обыскивал его.

При большом желании он мог не расправляться с ними, а подчинить своей воле, заставить их поделиться имуществом, которое было бы его по праву, не будь он никому не нужным бастардом.

Но он этого не сделал.

Он не взял из богатого особняка ни одной монеты.

Потому что не хотел брать ничего, что принадлежало ненавидимому им человеку.

Потому что ничто из того, что лежало на лакированных полках, не могло насытить его, утолить его голод.

Потому что изначально он приходил не за этим.

Он покинул дом, спустился с крыльца и вновь посмотрел на темное небо.

Луна была все тем же злобным пятном, вот только небо отчего-то излучало неизъяснимую, ни с чем не сравнимую и безутешную печаль.