💮
Если б мне стать маленьким, как цветок лютика,
Мне бы и то не найти выхода.
– Ты видел когда-нибудь, как горят люди?
Внутренне он даже усмехнулся – вот уж, кого об этом спрашивать, – но внешне заинтересованно дожидался продолжения. Вряд ли мальчик говорит о том, о чём он думает.
– Я про, – пацан понюхал маленький белый цветочек, что вертел в руках всё это время. – Про души. Мама говорит, что, когда горят души, это видно издалека.
– Твоя мама, видимо, очень мудрая.
– Она очень добрая. Она говорит, что, когда я вырасту, моя душа обязательно озарит тысячи людей. Представляешь? Даже в нашем городке нет столько!
– Хм, – он подпёр щёку кулаком, опираясь локтем о колено. Мальчишка продолжал вертеть цветок и болтать ногами. – Разве твоя мама не запрещала тебе общаться с незнакомцами?
– Ты ведь приезжий, верно? Она говорила, что кто-то приехал к нам пару месяцев назад. Я бы хотел познакомиться с тобой раньше, но я боялся.
– Ага.
– Но я уверен, что вы хороший человек!
Он слабо улыбнулся внешне. Мальчик был так юн и глуп.
Земли вокруг туманные, кто эти люди
И сколько чего мной было выпито?
– Нет, дитя, я не видел, как горят души. Я сомневаюсь, что у людей они есть.
Мальчик впервые поднял на него свои лучистые голубые глаза и замер с открытым ртом. Удивлён, значит. Он лишь развёл руками.
– Пойдём! Я покажу, покажу!
И, прежде чем он успел что-то сказать, мальчишка спрыгнул с лавки и потянул его за подол плаща, так что ему ничего не оставалось, кроме как подняться и идти следом.
День стоял тихий и светлый. Рыжее и белое солнце стояли высоко, но, кажется, почти не грели землю под собой. Вокруг раскинулись низкие деревянные домики, а где-то вдали слышался детский смех.
Городок был небольшой – всего-то сто с лишним жителей. Такие крохотные поселения встречались то тут, то там на всей планете, но, кажется, люди не стремились объединяться в большие группы. Возможно, они были счастливы сами по себе.
Слишком хорошо, слишком идеально. Им на пути попадались мужчины, женщины, старики и старушки в разноцветных нарядах. Каждый был занят своим делом, но все почему-то этому делу были рады. Они улыбались, живя простой жизнью, и грустили, когда эта жизнь заканчивалась.
Всё как у всех. Ничего особенного.
– Мы пришли!
На площади стоял высокий столб с ленточками. Дети бегали вокруг него, норовя их запутать и порвать, но почему-то никто не ругал их за это. Они прыгали и смеялись, кто-то падал, вскакивал и бежал дальше. Взрослых вокруг почти не было.
– Видите, видите?
– Нет, – он снова пожал плечами. – Пацан, что в этом такого?
– А вы приглядитесь повнимательнее.
Он сделал вид, что прищурился, но картинка не поменялась. Люди были просто счастливы. Всё как всегда.
– Да не глазами, – засмеялся мальчишка и ткнул его в грудь. – Душой смотрите. Сердцем.
– Это как? – он слегка склонил голову на бок.
– Мама говорит, что у всего живого есть души. И, если хорошо послушать и посмотреть, то можно услышать, как они говорят, и увидеть, как они горят.
Он фыркнул, не считая такое испытание достаточно вменяемым, чтобы суметь его выполнить, и уже хотел уйти, но вдруг поменялся свет.
Лучи упали иначе, освещая детей, крыши домов и траву под ногами. Что-то вспыхнуло между цветными ленточками, среди дыма, идущего из труб, и отразилось в смеющихся глазах мальчика.
Что-то поменялось. Что-то случилось – и смех детей отразился колокольчиками, затерялся среди облаков в рыжем небе под двумя солнцами. Поднимающаяся от земли пыль змейкой пробежалась мимо каждой травинки, шурша и свистя едва слышно, растворяясь среди старых досок низеньких домишек.
Вижу, горит изба,
А за избою — двор,
А за двором — площадь с людьми.
Вижу, горит трава,
А за травой — забор,
А за забором — весь этот мир.
– Слышно теперь, да? – он даже слегка вздрогнул, отходя от непостижимого транса. – Видно?
– Это… странно.
– Души говорят и горят. Нам лишь нужно понять это самим. Держи, – мальчик протянул ему что-то. – Мама назвала меня в честь этого цветка. Лютиком.
– Лютик, – повторил он, машинально принимая подарок. – Спасибо…
Пацан уже убежал. Унёсся, как ветер, затерялся среди детей и их смеха. Он же остался стоять, бережно вращая в пальцах цветок, наблюдая, как просвечивают под солнцем прожилки на белых лепестках.
Странное чувство. Тёплое, новое, мягко уносящее его прочь от места, где он есть, и от того, что он должен сделать. Выбивающееся неприлично далеко, чтобы его можно было проигнорировать и оставить, как есть.
Он остановился. Встал на миг, как вкопанный. Следом маленький цветочек выпал из его ладони, рассыпаясь на лепестки.
Прозвучали взрывы, и тихий светлый день обратился горящим адом.
Всё тёплое было безжалостно перемолото в жерновах непреклонной машины ассимиляции.
Если кругом пожар,
Я не хочу бежать.
Я говорил с огнём,
Мне ничего не жаль.
Он слышал крики, но больше не видел света. Кто-то подбегал к нему, намереваясь ударить или схватить за руки, но он всё игнорировал.
Там, за моей спиной,
Вместо беды — покой.
Всё было правильно, но его глаза почему-то замерли на столбе с обугленными ленточками – слишком тихом, слишком не таким.
Кажется, позже он видел среди людей макушку Лютика, который когда-то рассказывал ему что-то про горящие живые души.
💮
Время заканчивалось. Отсчитывал последние часы стремящийся к нулю таймер, что был заведён ещё позавчера. Он не чувствовал по этому поводу ничего – так было правильно. Уместно. На благо его самого и всей его расы в целом.
Пасмурное, тяжёлое небо накрывало богом забытый город. Бетонный муравейник с полчищами нелюдей, денно и нощно обустраивающими свои крохотные норки.
Он стоял посередине обжитой гостиной, и всё его внимание было сосредоточено только на таймере, что неуклонно отсчитывал последние часы его не-жизни.
Если б мне стать искренним, как дитя малое,
Бросить дела, в молитве сложить,
Но колесо вертится — стылое, сталое,
А в колесе — вся моя жизнь.
– Кибер, ты что-то будешь?
Он дёрнул головой – из кухни выглядывал Художник. Саша, кажется. Называть его по профессии было как-то логичнее и приятнее.
– Я не ем, – не сегодня, по крайней мере.
– А, ну… – так и не найдя, как продолжить фразу, Художник юркнул обратно на кухню.
Он ведь так и не сказал ему, что скоро всё закончится.
Не-жизнь превратилась в сплошной нигилизм, что Художника, похоже, не устраивало. Организм просто не мог понять, что это значило для машины. Для него это было ясно, как день – выживание всегда было для органиков на первом месте. Отказаться от жизни означало сдаться.
Возможно, в этом есть доля правды.
– Так и будешь стоять? – это был Базз, что развалился на спинке дивана.
– Ты ведь тоже машина, – он наклонил голову к плечу излюбленным жестом. – Какая у тебя программа?
– Программа? – по-кошачьи посмеялся кот. – Очень прямолинейно.
– Не хочешь – не говори, – он пожал плечами и всё же сел на кресло, подстраиваясь под атмосферу вокруг себя. – Я не из интереса спрашиваю.
– Вот как, – кот вальяжно потянулся и снова разлёгся, чувствуя себя прекрасно. – Программа… Давно я не слышал подобного.
Начался дождь. Капли вежливо забарабанили по стеклу, словно прося разрешение войти, которого им никто не дал.
– Программа… Я кот. Вот моя программа.
– Лаконично.
– Что ещё нужно? – Базз словно бы пожал плечами. – Я кот эмоциональной поддержки. Должен делать всё, чтобы моему человеку было комфортно.
– Что-то не похоже.
– Киб, поддержка это не всегда «быть милым» и «бегать хвостиком». Это разное. И слишком сложное.
Таймер продолжал свой отсчёт. Он замолчал и больше ничего не спрашивал, переведя взгляд с кота на дождливое окно. Вскоре пришёл Художник. Вскоре он лёг на диван и вскоре он заснул, убаюканный стуком капель.
Не-жизнь быстро подходила к концу. Ему нужно было идти. Художник сделал для него многое безвозмездно, так что он не собирается увлекать их за собой в небытие.
Он поднялся с кресла и посмотрел на чёрную макушку Художника. Органик весь сжался от свистящего сквозь щели окна холода, инстинктивно ища тепло в самом себе. Так-то, это было не его дело, но небольшое проявление заботы можно списать на «ты мне – я тебе».
Он снял с кресла плед и наткнулся на наблюдающий взгляд кошачьих глаз. Приоткрытого глаза, точнее. Он посмотрел на плед в своих руках.
Это неправильно. Всё, что ему нужно сделать – это уйти. Далеко и навсегда. Он машинально сложил плед, ровненько, уголок к уголку.
«Слишком сложное».
В конце концов, так будет лучше всем, и он не испытывает ни малейшего сожаления по этому поводу.
Дождь прекратился, и сквозь тучи впервые за несколько дней упали рыжие лучи солнца.
Он медленно подошёл к окну. Город окрасился бликами и отражениями всюду, куда падал его взгляд. Нелюди закрывали свои зонты и открывали миру разноцветные наряды, делая муравейник немного ярче и лучше.
Он увидел мальчишек, что принялись прыгать по лужам, и их родителей, что полушутя ругали их со стороны. Он увидел, как лучи играются с каплями, застрявшими в ветках деревьев и в паутине проводов. Из убежищ вылетели городские птицы и выбежали бродячие животные, стремясь урвать первые за последние несколько дней горячие лучи солнца.
Капли медленно стекали по стеклу и отбрасывали радужную тень на журнальный столик, кресло и лицо Художника.
В квартире было тихо. И светло. И почему-то очень, очень тепло.
Я запишу слова — и, вроде бы, ничего,
И в пустоте вспыхнет на миг:
Двор, где горит трава, а за травой — забор,
А за забором — весь этот мир.
«Программа – это разное. И слишком сложное».
Он не заметил, как закончился таймер, а он всё ещё стоял у окна со сложенным пледом на руках. Художник спал, а Базз загадочно молчал.
Если кругом пожар,
Я не хочу бежать.
Я ухожу в туман,
Мне ничего не жаль.
Кибер подошёл к дивану и кинул свёрнутый плед Художнику в ноги. Саша мгновенно проснулся и сонно заозирался, пока его удивлённый взгляд не сошёлся на машине.
– Что-то не так?
– Да нет, – Кибер усмехнулся. – Вспомнилось кое-что. Собирайся, пора починить меня и покинуть эту забытую Разумом планету.
– Я думал, ты не хотел улетать… – Художник медленно поднялся, словно не до конца обрабатывая происходящее.
– Время этого нежелания вышло три минуты семнадцать секунд назад, – легко пожала плечами машина. – Теперь я настроен выжить во что бы то ни стало. По пути расскажу. Подъём!
– Вот жеж, как будто одной гиперактивной машины мне было мало… – бухтя, вылез из нагретого места Художник.
Кибер тем временем намеревался опустошить всю кухню на предмет чего-нибудь съестного.
Там, за моей спиной,
Вместо сумы — любовь.
💮