Взять верную ноту

Лес глух и темен. Деревья сливаются в единую безликую массу, через которую Персей пробирается, не видя дороги. Ноги еле волочатся, задевают все корни, топают и шуршат так громко, будто бы специально. Услышьте меня, придите, вцепитесь в горло, выпотрошите, разорвите на кусочки, загрызите-

Никто не откликается.

Кажется, грызть умели только волки – грызть, выгрызать, перегрызать. За друг друга, за свободу, за жизнь.

Их теперь нет: зубы сточены, ошейник надет, осталось будку найти – и все. А Персей уходит, поджав хвост.

Хочется выть, но в пустоту – ни к чему.

Персей идет еще долго, а лес и ночь все длятся и длятся. В конце концов усталость наваливается тоннами, и он падает на землю побитой собакой. Земля холодная. А он раньше и не замечал – всегда было жарко, знойно, раскалено, так, что на месте стоять невозможно.

Перегорело. Холодно.

Персею глухо и темно, а небо насмешливо ясное – над головой миллиарды миллиардов звезд рассыпаются яркими веснушками. Чудятся мягкая отстраненная улыбка и переливчатый смех, голос, растекающийся о легендах – про монструозную Гидру, про своего любимца Пегаса, про, конечно же, Персея.

– Давай сыграем! Я – Андромеда, а ты будешь меня спасать, - листва шуршит будто бы не от ветра.

– Да ты сама кого угодно спасешь, – Муза фыркает громко, задорно.

– Тогда просто догони меня! – и толкает его со всей силы, чуть не сбивая с ног. Поймать ее не составляет труда, но вертится в руках она ловко, заезжая локтем то по животу, то по ребрам.

…Они болят вполне реально, наверняка под одеждой расцвели синяки.

Вырваться у Музы все-таки не получается, и в конце концов они оба падают, смеясь, смеясь, смеясь…

Персей рукой проводит по земле, закапывается в нее – под ногти сразу же попадает грязь, острые песчинки щиплют царапины на руках, скребутся о кожу. Воспоминания отступают.

На периферии зрения маячит купол, хотя, вроде бы, столько шагов уже пройдено прочь от этого города. Кажется, его отстраненное голубое свечение теперь только сильнее. Ну и пусть. Ненависти не осталось, перегорело. Только горечь, что могилы дорогих ему людей он не увидит.

А у нее могилы и вовсе нет.

– Что же ты медлишь? Она же позвала тебя! В небо! – у Икара взгляд – из осколков и лопнувших капилляров. Интересно, у Персея такой же сейчас – красный и в разрезах развалившегося мира?

Да, небо. Там ее могила.

Икар… Икар пусть летит, ближе к звездам, ближе к Музе. Персей уже полетал, Персею на небе не место – там, в конце концов, свой есть, другой не нужен. Земля ближе – сырой тяжелый запах, твердость, уверенность. А под землей, наверное, тепло, как и в родной землянке.

– Чего разлегся? Нашумел-напыхтел – чудо, что тебя еще никто не сожрал! – твердости и уверенности в собственном голосе ни грамма, только глупая бравада. Сил «подбодрить» ему хватило только на Икара, на себя же он слабо тявкает. – Или ты этого и хотел? Правда помирать собрался? Как благородно!

– Не сдохну, – ощетинивается на грани привычного оскала, и на секунду в глазах снова ярко. – И никому не позволю.

«Больше» он не договаривает. Возможно, до лагеря он не дойдет, и его правда сожрут – на осторожность сил не осталось. Возможно, Изгои ему в лицо плюнут (и будут правы). Возможно, ни черта у него не выйдет, и он все-таки удавится на ближайшем суке.

Персей заливается смехом – дурным и болезненным. От него горло сразу забивает мокрота, следом – кашель. Возможно, сейчас ему стоит перестать думать о вероятностях. Холодно все-таки. Надо развести костер.

Встает Персей с трудом – ломит все тело – и оглядывается. Рядом обнаруживается сухой куст, от которого он без сожаления отламывает добрую половину. То, что надо – вспыхнет быстро.

В куртке он нащупывает старую, найденную в Пустошах зажигалку. Хранил ее на крайние случаи, сегодня – как раз такой. Язык пламени от нее маленький и дрожащий, но даже он опаляет пальцы теплом. Трещащий костер в миг согревает замерший нос.

Персей шмыгает.

В голове пусто. Вокруг тоже, возле – только гитара. «Будет ли она его единственной (вынужденной) спутницей теперь?» вгрызается в мозг. Но нет желания от мысли отмахнуться. Будет – ну и пусть. Хорошая компания.

Персей тянет руку к гитаре. Она, к удивлению, цела. Натянуты струны, изгиб нежен, блики пламени ласкают древесину. Только на боку – длинная, но неглубокая царапина. Вот и все, что осталось, вот и единственное напоминание о распластанном на земле теле.

Бард грел не хуже костра.

(А Персей спалил).

Гитара одним своим видом поет песни – костровые легенды, светлые сказки и глубокие притчи. Персей проводит пальцами по струнам. Они отзываются нестройно, но мягко, позволительно, наставнически, гладя по спутавшимся грязным волосам ладонью.

– Я могу научить.

– Зачем? Разве это поможет нам выжить?

– Поможет остаться человеком, мой любимый волчонок, – и морщинки в уголках глаз хитрые-хитрые, а следом – рассказ про лады, про аккорды, мажорные и минорные. Персей злился, не слушал и ничего не запоминал. Тогда это действительно не имело значения.

Перехватив гитару поудобнее, он обнимает корпус, проводит рукой вдоль по грифу, зажимает струны и что-то бренчит, несвязное и бессмысленное.

Персей не умеет играть.

Но обязательно научится.