— Химено-семпай… Можно мне сигарету?
Аки спрашивает почти пустым голосом, но в нём чувствуется напряжение — и это совсем не удивительно, учитывая обстоятельства. Она сама умудряется держать лицо невозмутимым лишь потому, что нельзя новобранца пугать своими же эмоциями. Она его семпай, как-никак... Закалённая опытом и видом смерти, сильная. А то, что она всё ещё ходит на могилы погибших напарников и проводит там долгие часы, — совсем не важно.
— Не ты ли говорил, что та будет первой и последней? — Химено хитро щурит здоровый глаз и заставляет себя усмехнуться, чтобы хотя бы сделать вид, что всё в порядке и жизнь продолжается. Аки то ли не замечает искусственности, то ли возмущается словам — и недовольно фыркает, шумна выдыхая воздух.
— Мало ли, что я говорил… Не хотите — не надо.
Он отворачивается, и Химено перестаёт улыбаться, глядя на его напряжённые плечи. А потом всё же достаёт из кармана пачку сигарет и протягивает ему. Аки сначала не замечает, поэтому приходится коротко пихнуть его пачкой в плечо, чтобы обратил внимание.
— Спасибо, — звучит как-то неестественно, но она решает ни про что не спрашивать. И так понятно.
Они выполнили задание — но потеряли товарищей. В нос всё ещё бьёт запах крови людей и разрубленной плоти демонов. Будет ли вообще что-то естественным сейчас?
— Зажигалка есть? — спрашивает Химено, когда он достаёт сигарету из пачки.
— Есть, — следует немногословный ответ, и она тоже берёт сигарету, небрежно пряча пачку назад в карман. Спрашивать, зачем она ему, если «курение кости портит», даже мысли не появляется.
— Ну, тогда мне тоже подожжёшь.
Он не отвечает — молча достаёт зажигалку и резко проводит по колёсику, помогая зажечь сигарету сначала ей, а потом и себе. Химено с удовольствием затягивается — и чувствует, как мысли уходят прочь.
Их работа без этой привычки уже давно стала бы пыткой. Хотя не то чтобы сейчас сильно лучше... Но грудь как будто перестаёт сжимать болью и печалью, когда лёгкие окутывает вредный дым.
В стороне слышится кашель, и Химено поворачивает голову с уже почти спокойным взглядом. Аки давится горьким дымом, с непривычки вдыхая слишком много, — и с удивлением она замечает на его глазах слёзы. Не такие, которые появляются невольно от неприятного вкуса или физической боли, нет. Эти слёзы крупные, настоящие, от души и по душе, слёзы отчаяния и бессилия. Она честно не помнит, когда видела такие в последний раз. В общебезе плакать как будто все уже давно разучились.
— Я… Вдохнул неудачно, — оправдывается Аки, рукавом вытирая слёзы, которые течь не перестают, звучат даже в голосе, который дрожит, надламывается. Химено не отвечает и молча отворачивается, выдыхая струю дыма куда-то в небо. И позволяя ему и дальше притворяться, что мокрые дорожки на щеках — и правда результат одного лишь противного вкуса никотина на языке. Может, ему так проще.
Вот же глупый… Думает, что сигарета, — хорошее прикрытие для слёз. Словно из-за того, что его увидят вот так, скорбящим по ушедшим товарищах, будут считать слабым и неспособным бороться. Глупый…
Это же наоборот хорошо. Значит, не всё человеческое в нём захватила ненависть. Пока что.
«Интересно, — думает Химено и прикрывает глаз, слушая, как чужое дыхание всё же сбивается, становится совсем рваным — и уже точно не из-за дыма. — Как скоро разучишься плакать ты?»
А потом ловит себя на мысли, что не хочет знать ответ на этот вопрос.