Свалка, куда их сгоняют днём, встречает их таким зловонием, что некоторые метаморфы начинают жаловаться на головную боль уже после нескольких минут нахождения в отходах по самое колено. Рейчел даёт чёткий приказ: найти всё, что может смахивать на улики. Колчеку (да и остальным) её логика ясна, будь они преступниками, всё лишнее и выдающее с головой тоже кинули бы на свалку. От жары здесь всё плавится в один большой вонючий ком, слезятся глаза, и Джейсон отчаянно старается не думать о том, что, стоит напрячь зрение, и можно увидеть копошащихся в мусоре червяков. Кларисса рядом брезгливо дёргает руками, шипит под нос «только попадись, тварь, и я тебе это припомню», где-то сзади недовольно ворчит Ник. Мёрвин с Джоуи элегантно откосили, сославшись на накопившиеся в их отсутствие дела, остальные участники процесса роются в перчатках, покашливая от спирающего аж в горле запаха. Людям легче ненамного, но зато они хотя бы не различают каждую нотку в этой смрадной какофонии. От неё кружится голова, тлеет потихоньку нервная система, сгоревшая после ввинтившихся в нос ароматов, оставивших после себя онемение в ноздрях. Может быть, организм экстренно отключает все органы чувств, чтобы не грохнуться в обморок, Колчек совсем не против. Ещё неделю после этого он не будет чуять ничего, как потерявшая нюх шавка. Счастливчики, отправленные проверить окрестности, возвращаются ни с чем, разочарованные неудачей «мусорщики» вразнобой ругаются и кряхтят — для них это означает копание в свалке ещё пару часов минимум. Кто-то начинает выть, что ему больше не можется, кто-то даже хлопается на землю, где-то на другой конце кого-то рвёт — Джейсону слышно и без обострённого волчьего слуха, свалка приличная, но не настолько большая, чтобы растягиваться на многие километры.

Посыльный Рейчел приходит чуть позже, рявкает «вольно», и вся эта толпа, отпихивая друг друга, спотыкаясь о железки, резво перепрыгивая через мусор, рвётся к душевым на базе. Джейсон мчится едва ли не впереди всех, но люди уступают оборотням и метаморфам ненамного, выкрикивая проклятья и понося́ «ебучих нелюдей». Ебучие нелюди отвечают свистом и улюлюканьем, залетая быстрее в душ. Колчек усердно трётся мочалкой, не будь он оборотнем — содрал бы себе всю кожу к хренам, так она только краснеет и остаётся горячей даже после того, как он вылезает на свет божий, уже намного более чистый, чем был до этого. Люди выходят из душевых весёлые, оборотни и метаморфы — с кислыми физиономиями, прекрасно понимая, что легонько пованивать от них будет ещё пару дней. Иногда развитые чувства это проклятье. Колчека, как само собой разумееющееся, Рейчел приставляет к семейству Османов с двумя напутствиями: не ебись и не еби мозги. Джейсон и не собирался делать ни то, ни другое, прекрасно понимая, что Рейчел, хоть и поймёт, но вразрез правил идти не будет. Это Колчеку нечего терять, она же добивалась своего кровью, потом и стёртыми в труху нервами.

Османовский волчонок забавно морщит нос, когда Джейсон с Клариссой забирают их у конвоя, куксится, недовольный запахом, но придётся ему потерпеть, ничего не попишешь.

— Где тебя так жизнь поносила? — шутливо замечает иракский волк, морщась коротко, прямо как сын, но не стараясь держаться подальше.

— На кладбище улик, — буркнув, Джейсон ловит внутри недовольство поморщившимся Османом и закатывает глаза, больше на себя, чем на вопрос. Волчонок бормочет что-то на арабском, нарочно не переходя на английский, так что Колчек клацает зубами в его сторону напровсяк, чтобы не забывал, что здесь ему не детский сад и вошкаться с ним никто не будет.

— Не огрызайся, — Салим смотрит с укоризной, затем переводит взгляд на волчонка, клокочет ему что-то такое же упрекающее. Волчонок этому явно не рад, но от отца не отходит, только фыркая и продолжая неразборчиво бормотать. Кларисса прикрывает ладонью усмешку, рассказывает Осману про поиски улик и охуенное ничего в итоге. Они обмениваются вежливыми репликами, разводя небольшую светскую беседу, Колчек же подруливает к подотставшему волчонку и идёт рядом с ним, никак не заговаривая. У волчонка костлявые запястья — ещё не успел набрать вес — и запах по-прежнему горчит подозрением и страхом, сердце бьётся неровно, но зато уже нет никакой крови. Если напрячь слух, можно уловить более ровное сердцебиение его отца, который, по-видимому, в какой-то степени даже наслаждается этими прогулками. Их выбила Рейчел, аргументировав, что ребёнка бесчеловечно запирать и нелепо разлучать с родителем после спасения. Колчек чудом избежал головомойки, открестившись аргументом «это стратегия», хоть наказание за самоволку всё равно придётся нести, и копание на свалке это только начало.

Волчонок бубнит себе нос, так что Джейсон не сразу понимает, что тот обращается к нему.

— Ты глухой, что ли? — цыкает пацан уже громче, привлекая внимание Колчека.

— Не глухой, — огрызается Джейсон, у него нет настроения расшаркиваться. Они замолкают. Кларисса с Салимом болтают уже оживлённее, обсуждая какие-то научные теории, Осман рассказывает ей про «солнечные» и «лунные» буквы.

— Прекрати на него пялиться, — Колчека отвлекают раздражённым шёпотом, — что тебе вообще от нас нужно?

— От тебя ничего не нужно, — язвит Джейсон и сдерживает желание показать язык.

— А от папы, значит, да?

— От него тоже не нужно.

— Ну да, а то я глухой, слепой и тупой, — хмыкает волчонок, сверля Колчека неприязненным взглядом. Ишь говна какая, его спасли, а он туда же, мнение какое-то выдвигает в вопросах, в которых не разбирается. Нос не дорос во взрослые дела соваться, и всё равно суёт, — я вижу, как ты чуть ли не хвостом виляешь, когда его видишь!

Джейсон сдерживает рвущееся наружу рычание, делает глубокий вдох через нос и выдох через рот, отвешивает мальцу лёгкий подзатыльник. Вместо тысячи слов. Волчонок тявкает растерянно, а Колчек спотыкается, увидев взгляд обернувшегося к ним Салима. В нём нет ни капли тепла, наоборот, от холода в карих глазах можно обжечься. Вот же ж блять.

— Не трогай Зейна, — мягкий тон звучит как предупреждение.

Джейсон сопит, но от своего поступка не открещивается, мол, я не я и хата не моя, она с краю, ничего не знаю, прекрасно понимая, что он бы тоже взбесился, если бы его ребёнка кто-то левый по затылку хлопнул. Его мама могла так подраться за него, что приходилось вызывать адвокатов, дабы замять дело или выбить себе право на меньшую сумму компенсации.

— Прошу пардону, — Джейсон касается козырька кепки и снимает её коротко, как джентльмен из тысячи восемьсот пропащего года. Свои пять копеек вставляет и Кларисса:

— Он больше не будет.

— Хорошо, я вам верю, — Салим кивает коротко и поворачивается вперёд, возобновляя прерванный разговор со Стоукс. Волчонок хмыкает победоносно, но его ухмылка пропадает, когда Колчек бормочет очень тихо:

— Вот бы и ты знал, когда нужно остановиться.

— Я знаю, — цедит малой сквозь зубы, однако Джейсон кривит губы:

— Да ну? Тогда не лезь, куда не просят, ты ничего не понимаешь.

— Он мой отец, я его знаю дольше, чем ты.

Почему-то это бесит Колчека так сильно, что он сжимает винтовку и прибавляет шаг, оставляя троицу позади.

— Ну и чё ты свинтил? — Кларисса плюхается рядом на песок, стряхивает с чёрного хвоста налипшую грязь и шевелит ушами, проверяя округу. Вокруг и нет никого практически, они за пределами базы, сидят неподалёку под деревом. Местечко ему посоветовал Джоуи, добавив «если кто сунется с задушевными разговорами, самое то их там проводить, у нас тута с Натаном всё началось», и умотал искать Мёрвина. Теперь Гомес практически каждый час проверяет местонахождение своей гюрзы на грани заевшей не по его вине привычки. Джейсон отщёлкивает пальцем какой-то камушек, лежащий рядом с его бедром, и цокает:

— Да подзаебало это всё.

Что именно «всё», он не уточняет. Только Стоукс шмыгает носом, швыркает бутылкой по траве и опирается спиной о дерево:

— Не знала, что «всё» у нас нынче волчонок.

Колчек стонет раздражённо, закатывает глаза:

— Ну только ты не начинай, пожалуйста, мне мозги разве что ленивый не полощет. Джейсон то, Джейсон сё, Джейсон, познакомься с ним поближе, Джейсон, не приближайся к нему. Заебали.

— Я пока только первый вариант слышала, — тигрица подпихивает его локтем дружелюбно, явно пытаясь подбодрить, и зевает, — не кисни.

— Да я бы с радостью! — Колчек подскакивает на ноги, мечется пару шагов, затем садится снова, со свистом выдыхая сквозь зубы. — С какой радостью я бы сбросил это всё!

— Какое именно «это всё» ты хочешь сбросить? Салима или американское гражданство?

— Не знаю! Не знаю я, — Джейсон сцепляет руки вместе, упирается на них лбом. Сквозь жилет не чувствуется особо, но Кларисса всё равно гладит его по спине. — Понятия не имею. И спросить не у кого.

Колчек поднимает голову и подтягивает колено, чтобы поставить на него подбородок. База отсюда выглядит совершенно уродливо: сборище металла и тента среди песка. Отврат полный. Если напрячься как следует, можно увидеть отжимающегося Салима под надзором Кея. Вот это уже лучше.

— Как ты думаешь, — собственный голос кажется слишком тихим, но такое вслух не спрашивают обычно, — он мог бы быть достойной, резонной причиной уйти в гражданские?

— Не ебу, мы с женой обе служим, здесь мне тебе сказать нечего, — Стоукс суёт в рот какую-то травинку, покачивая её зубами. — Только ты не с той перспективы на всё это смотришь. Если так и будешь доискиваться только логики и рационала, никогда ничего не решишь. Баланс должен быть. Сердцем думай тоже.

— А оно не ебёт, о чём думает, — Колчек прячет нос в сгиб локтя, наблюдая.

— Сначала ты должен разобраться, что ты к нему чувствуешь, — Кларисса цокает языком и недовольно оглядывает Джейсона. По лицу видно: ей не очень хочется заниматься чужими драмами, но её жена выела бы ей мозг за отсутствие сплетен и желания помочь ближнему своему, так что Стоукс терпеливо ждёт, когда у Колчека заработает мозг. За этим-то скептицизмом всегда можно прийти к ней: Ник, Джоуи и Мёрвин подзаебали своими подмигиваниями и всезнающими мордами (разве что «тили-тили тесто, жених и невеста» не пели), у Рейчел, несмотря на все заверения, была огромная каменная стена в виде долга перед базой и перед родиной, с Эриком Колчек пересекался нечасто и поймать его было практически невозможно.

— Не знаю, — зато честно. Он правда не знал. Салим вызывал целый ворох чувств и вдобавок был как запретное яблоко в Эдемском саду. По логике не надо, но очень хочется. И что-то подсказывало Джейсону, что пойдёт он по стопам Адама и Евы, как только окончательно удостоверится в прочности своего желания. — Много всего.

— Лады, — Кларисса по-кошачьи стучит хвостом по песку, скрещивает ноги по-турецки и крутит запястьем, побуждая Колчека продолжить, — опиши мне его, для начала. Какой он для тебя?

Получается какая-то ёбаная психотерапия. Джейсон представляет себе Салима.

— Надёжный, наверное. Упорный стопудово, тоже с этим связано. Что ещё… Умный как-то дохуя, он иногда разговаривает такими оборотами, либо я их не знаю, либо они устаревшие дофига. Но звучат красиво. Настырный, зараза.

— Но тебе это нравится.

— Но мне… короче, да, — Колчек опирается локтем о колено, мусолит пальцами кепочный козырёк, размышляя. Про Османа совершенно точно не сказано и половины, нужно проговорить побольше, чтобы понять самому. Джейсон рисует свободной рукой круг на песке, добавляет ему уши. Затем тело. У Салима бока охуенные. — Сдобный он.

Кларисса кашляет, поперхнувшись водой из бутылки, смотрит на Колчека, как на умалишённого:

— Что, прости?

— Сдобный, — как можно неразборчивее бурчит Джейсон. Что она, с первого раза не услышала, что ли? И так всё понятно должно быть. — Ну, ты его фигуру видела? Сожрать хочется.

Колчек показывает руками, что хочется сожрать, получается, что всего Османа целиком — в принципе, недалеко от правды. Салим как-то умудряется в себе сочетать кажущуюся мягкость с твёрдыми мышцами, Джейсона каждый раз этим контрастом с ног валит практически от непреодолимого желания мять, пока не найдётся мягкое местечко. Сложно противостоять тому, чего тебе недодали, с детства хлеща по морде жёсткими жизненными реалиями; Колчек не жалуется, но мысленно добавляет в копилку салимовых плюсов и это.

— Ага, — глубокомысленно говорит Кларисса, плотно закручивает крышку бутылки и отставляет её в сторону, видимо, на всякий случай. Джейсон мечтает о том, как можно было бы засунуть в такую же бутылку все эти переживания, закрыть и забыть под палящим солнцем, чтобы они там стухли. Или закрыть там Салима. Нет, Салима нельзя, у него волчонок. Лучше закрыть там весь этот песок, и базу, и американское правительство, и жить преспокойно где-нибудь… где спокойно. Ничего конкретного, только абстрактное «хочу покоя» лет с семи.

— Э, не уплывай, — Кларисса свистит коротко и резко сквозь зубы, вынуждая Колчека поморщиться. — Раз начал, так продолжай.

— Продолжать что? — Джейсон смотрит на неё удивлённо: вроде всё сказал, что смог. Судя по взгляду, вместо волка Стоукс видит сейчас рядом с собой барана, таращившегося на новые ворота, но Колчек правда не понимает, а что ещё? — Что ещё? — так и говорит, поскольку Кларисса пока ещё преисполнена надежды на продолжение. Надежда быстро тухнет, тигрица вздыхает и подпирает висок кончиками пальцев:

— Ну и что тебе мешает с ним сойтись? Он, как я понимаю, твоя пара. На горизонте больше никого нет… Нет никого же? — Джейсон мотает головой, Стоукс продолжает. — Никого нету. Что конкретно, кроме очевидных причин, тебе мешает? Я тебя не так долго-то на самом деле знаю, но уже убедилась, что если тебе что-то присрётся, то ты вцепишься в это зубами не хуже полицейской собаки. Даже если полный пиздец. За Зейном же ты побежал? Побежал. Шансы нулевые были? Близки к тому. Значит, тебе мешает какая-то хероборина, которая влияет не извне. Не то, что он вражеский солдат, не то, что у него ребёнок есть уже, а что-то ещё. Колись.

— Да иди ты нахер! — Колчек вскакивает на ноги, не собираясь отвечать на эту муть. — Всё, сеанс окончен. Не буду я колоться! Нечего там колоть, не дрова!

— Да ты не дрова, ты бревно самое настоящее! — Кларисса подскакивает тоже, хлещет хвостом по бокам и скалит клыки. Пусть скалит. Её никто не просил соваться. — Сам нахер иди, только не дойдёшь, потому что за тебя с этим никто разбираться не будет, нет сантехников, чтобы твоё внутреннее дерьмо разгребать!

Стоукс пихает его плечом, проходя мимо, чуть не снося с ног, Джейсону же хочется крикнуть вдогонку, что волк слабее льва и тигра, но в цирке не выступает. Он его устраивает. Пришла и давай его сеанс психотерапии проводить, ёбаный в рот, как будто сам не может держать всё под контролем. Колчеку вообще надоело до пизды, что его держат за какого-то пиздюка, не способного в себе самом разобраться. Он и не способен, знает сам хотя бы потому, что при мысли о Салиме поднимается целый ворох всякого, как верно подметила Стоукс, «внутреннего дерьмеца».

Салим не хочет сражаться, он устал и хочет покоя, только донимает всё равно почему-то Джейсона, который даже спит беспокойно. Салиму бы дом где-то подальше отсюда да сына в университет отправить. Он рассказывал Колчеку вполголоса на «допросах» — Зейн молодец, в Великобританию поступил, на факультет, который хотел. Учитывая, что на оборотней квота среди уже немаленькой конкуренции обычно составляет хуй без масла, Зейн молодец вдвойне. Джейсон в своё время учился и работал изо всех сил, чтобы оплатить обучение, здесь же даже помогут финансово, как угнетаемой категории из неблагополучной страны; хоть какие-то плюсы от этой заварушки есть, хотя формулировка ебануться можно. Что они знают, эти лощёные англичане, о том, что происходит за морем? Ничего дальше своей чашки чая не видят.

Джейсон моргает изумлённо, осознавая внезапно, что злится снова за Салима как тогда, в столовой. Осман, кажется, всё переносит со спокойной улыбкой. Колчек так не умеет.

Иракский волк уж точно в цирке не выступает. Он держится в стороне, а если его вытаскивают на манеж — исполняет свой номер так грациозно, что даже дрессировщикам становится стыдно, но всё, что ему в действительности нужно, это не клетка, а собственный дом. Джейсон не сказал Клариссе, потому что не понял раньше, однако есть в Салиме, кроме надёжности, ещё одна прекрасная черта. Он не агрессивен, при этом не слаб и умеет отстаивать то, что ему дорого. Там, где Колчек прошёл бы, оставляя после себя выжженные гневом следы, Осман идёт твёрдо, отпечатывая подошвами собственный путь.

Он даже простил Джейсону ту подставу с ударом. Наверное. Не простил бы — не разговаривал, верно? Нельзя затаить на человека обиду и общаться с ним, как прежде, продолжать ухаживать. А если нет? Если Салим просто не показывает свои настоящие чувства, умело их скрывая? Оборотни мстительны, но почему-то Джейсон не верит, что Осман способен кому-то мстить. Он скорее из тех людей, которые взглянут на обидчика со снисходительным прощением и двинутся дальше. Чем пытаться попасть пальцем в небо, лучше убедиться самостоятельно.

Колчек находит иракского волка довольно быстро: даже среди мешанины запахов в застоявшемся от жары воздухе Османа легко учуять, достаточно лишь пару раз потянуть носом.

— Здорóво, — Ник, приставленный к пленнику надзорщиком, скалится ехидно, едва завидев Джейсона. Салим опускает на место штангу и, не в пример Кею, улыбается куда более дружелюбно:

— Привет. Ты к Нику, я так полагаю?

Оскал Кея становится невыносимо бесячей ширины, когда Колчек, выплюнув какую-то затесавшуюся в рот песчинку, качает головой:

— Не. Я к тебе.

Сразу видно, кто в детстве упивался бразильскими сериалами и сейчас страдает от острой нехватки любовной драмы. Джейсону эта драма не нужна, но не быть вовлечённым не получается.

— Что-то с Зейном? — Осман напрягается, Джейсон перехватывает его взгляд, пробежавшийся по базе в поисках сына, и вскидывает ладони:

— Нет, с Зейном всё в порядке. Он сейчас с Клариссой. Это касается тебя.

Плечи Салима не расслабляются ни на секунду, наоборот, приподнимаются выше, будто иракский волк готов защищаться от атак. Джейсон осознаёт во второй раз, что лучше не делает, хлопает Османа по плечу:

— Расслабься. Это ничего страшного. Только отойдём в сторонку.

— Я всё равно вас буду слышать, — Нику хочется дать по ебалу, однако, скрипя зубами, Колчек пропускает это замечание мимо ушей (что затруднительно, учитывая развитый слух) и под локоток отводит Салима к ближайшему пустому дому. Осман только дёргает бровями, не понимая, что происходит, и тем не менее следует за Джейсоном.

— В общем, — извиняться по какой-то причине ещё сложнее, чем в детстве. Не то чтобы в детстве Колчек дофига извинялся перед кем-то, этому мама его не научила. Она учила защищаться, учила, как понять, когда следует напасть, а вот научить просить прощения забыла. Наверное, потому что сама не умела как следует. Ни фруктов, ни домашней еды здесь не найти, в парк развлечений не сгонять тем более, так что Колчеку остаётся только самый болезненный путь.

— Я это, — Джейсон подавляет глупое желание перекатиться с пятку на носок, будто ему пять лет, только дёргает нервно козырёк кепки. Никовское «Ну давай, хорош сиськи мять» в паре сотен метров отсюда не помогает совсем. «Пошёл нахуй», бормочет Колчек в ответ.

— Это ты мне? — Салим изумлённо вздёргивает брови. — Для этого позвал?

— Что?.. Нет! Нет, — какого чёрта поступки имеют последствия, и какого хера за них потом нужно отвечать. Осман всё ждёт, а Джейсон из себя и слова выдавить не может. Сука. Надо было порепетировать, что ли, перед каким-нибудь зеркалом, чтобы не выглядеть сейчас так жалко. — Помнишь, я тебе врезал?

Салим кивает, не подумав и пары секунд, и то, с какой скоростью он это делает, только убеждает Колчека: не простил, хоть и не сказал. Несчастную кепку дёргают снова, когда Джейсон выдавливает:

— Извини. Ну, за это. Я не хотел.

— Выглядело вполне осознанно, — даже с развитым слухом Колчек едва-едва улавливает шутливую нотку, всё равно кривится виновато. Оно и было осознанно.

— Ну, да, я сделал это специально, но не думай, будто мне охереть как понравилось тебя бить, — Джейсон фыркает. Да, он тупой и в панике не нашёл выхода лучше, чем бить свою захваченную в плен пару. Но это казалось тогда лучшим решением, чем идти под трибунал. Что угодно лучше, чем разбираться с собственным правительством по поводу того, почему тебя может тянуть к вражескому солдату.

— Я рад это слышать, — Салим приподнимает уголки губ. Вроде не злится, даже расслабляется, берёт Колчека за руку, сраный иракский волк, — извинения приняты.

— Хорошо, — Джейсон не знает, что ещё сказать. Бесконечно сложная задача оказалась легче лёгкого. Зато теперь на душе не так погано, точнее, погано всё ещё ввиду всей ситуации в целом, но перед Салимом не стыдно уже. Он, вон, ему руки опять гладит, будто утюг какой-то, а не волк, и стоит напротив, никуда не собираясь. А перед Колчеком стоит проблема: завершить разговор официально или постоять так пару минут, притворяясь тупым? Волчья часть толкает, конечно, ко второму, разум говорит «пиздуй работать, пока очередное наказание не схлопотал». И то верно. Джейсон уже собирается руки из чужих ладоней вытянуть, когда Салим бормочет тихо:

— Хорошо, что ты извинился. Мне было больно.

Одной фразой опрокидывает всю уверенность Джейсона, втаптывает в песок, заставляя сжать пальцы и тут же выдернуть их резко.

Салим хочет покоя. Колчеку, с разъёбанной в хламину башкой, нет места в его жизни.

— Джейсон?

— Я, это, пойду. Мне работать пора.

Джейсон уматывает на другую сторону базы, подальше от иракского волка, жалко только, что от собственных мыслей не сбежишь. Извинился, а всё равно во рту кислый привкус вины, а может, это просто изжога; в любом случае, Колчека мутит не от жрачки в столовой, а от себя самого. Херова херня вся эта связь, пара эта, Джейсон в такое не играл, не умеет и играть не будет. Может быть, Салим ему и ложится на душу мягким одеялом — он Осману разве что как матрас с гвоздями.

— Господи боже, лейтенант, — Рейчел закатывает глаза при виде Колчека так сильно, что в какой-то момент Джейсон видит только белки на долю секунды. Выглядит это жутковато, зато помогает сосредоточиться не на воспоминании о растерянном лице иракского волка. — Что опять?

— Нет ли какой-нибудь миссии… не на базе?

Кинг дёргает бровями, стукнув кружкой о столешницу:

— Есть. На филиале. Плюс-минус полтора часа езды отсюда. Нашим пешком час с небольшим, — чай пахнет пустырником, что вполне понимаемо, но совершенно нестерпимо. — Я, конечно, могу тебя туда направить, но зачем? Ты нам нужнее здесь. Как минимум из-за Османа, который идёт на контакт только с тобой, когда дело касается важных данных. Это мы уже проходили, а ситуация может быть срочной. Второго нападения на базу так и не случилось, что делать, непонятно. Я его вызываю к себе, даже по-арабски с ним разговариваю, но он, сука, только улыбается и говорит что-то общее. Даже давить на него не получается.

Давить — это напоминать, что она альфа отряда. Показывать авторитет. Салим и этому не подчиняется?

Рейчел поднимается, обходя стол, и встаёт возле Джейсона, скрестив руки на груди, но взгляд у неё не враждебный, просто уставший и обеспокоенный.

— Что у вас там происходит?

— Ничего не происходит, просто заебался здесь торчать, — Колчеку не впервой стоять на своём. Чьи-то догадки и додумки не его ёбаная проблема. Если у них нет прямых доказательств, что он что-то делает из-за Салима, то и обвинить его позже будет не в чем. Кинг, судя по выражению лица, думает, что он дюже наивен, однако цокает языком:

— Не бегай потом ко мне жаловаться.

Джейсон вообще никому никогда не жалуется. Так что Рейчел может быть спокойна, выписывая ему направление на другую базу; Кинг же, вопреки нетерпению Колчека, ничего из этого делать не собирается. Она только оглядывает его сверху вниз… и спрашивает будничным тоном:

— У вас с ним был секс?

Нихуя себе вопросики. Джейсон хмурится озадаченно, не понимая, причём тут это:

— Мэм?

— Трахался ты с ним?

Колчек моргает, всё ещё пытаясь отыскать причину, по которой Кинг могла бы понадобится эта информация, и, надо же, не находит. Нахрена ей надо? Рейчел трёт переносицу пальцами, поправляет вечно заделанный пучок и спрашивает снова, но теперь с интонацией, с которой обычно мамы обращаются к неразумным детям:

— Ты с ним делал туда-сюда? — и, сложив пальцы на одной руке в колечко, второй делает характерные движения.

— Я понял, о чём ты, — огрызается Колчек, он же, бля, не какой-то умственно отсталый и не пятилетний ребёнок, чтобы не знать, о чём она говорит. Другое дело, что информацию Джейсон всегда выдаёт неохотно, если не понимает, для чего она нужна. — А тебе зачем?

— Уж не думаешь ли ты, что мне прям охуеть нечем заняться, кроме как спрашивать, кто с кем ебётся, — альфа скалит зубы, обдавая Колчека полным раздражения запахом, — пытаюсь разобраться, насколько всё плохо. Впрочем, по тебе и так понятно.

— А чё спрашивать тогда? — ворчит Колчек и сваливает из кабинета, когда Рейчел наконец подписывает эту грёбаную бумажку. «Насколько всё плохо», ага, как будто у них вообще что-то может быть хорошо. Джейсон проебист высшего уровня, все его отношения даже в мирное время заканчивались хуйнёй.

Самое главное — удаётся слинять, избежав прощаний. Прощаться с отрядом было бы терпимо, прощаться с иракским волком — невыносимо, поэтому Джейсон сваливает под покровом ночи с рюкзаком и направлением, и никто его в этот раз не останавливает. По протоколу надо бы заявиться днём, чтобы, не ровен час, не расстреляли сослепу в темноте, так что приходится ныкаться в ближайшей выемке в скале, которая находится от другой базы на достаточном расстоянии. Выемка небольшая, но прекрасно подходит в качестве однушки на ночь. Раздевшись, Джейсон перекидывается, сгребает одежду носом в одну кучу и бухает сверху рюкзак; пожалуй, это даже будет помягче казарменной койки.

Относительная мягкость, впрочем, не помогает заснуть. Мысли в голове вертятся, крутятся, шебуршатся, что песчаные мышки, которые бегают у Колчека под носом, посчитав его не опасным. Он и не опасный для них, пока жрать не захочется, но даже тогда мышами он перекусывать не будет — бешенство и сорок уколов в живот, или, тем паче, чумка, ему вообще ни к чему. У оборотней иммунитет лучше, чем у людей, однако это не значит, что они вообще непобедимы. Хотя, Джейсон бы променял хороший иммунитет на возможность выключать мысли по желанию. У людей это как-то получше получается, у него же воет внутри волком из-за того, что слишком далеко ушёл от пары. Это нормально вообще? Так и бывает? Или он, как всегда, самый неудачливый лох на всей планете Земля? И спросить-то не у кого, в силу секретности, разведённой Джейсоном вокруг его с Салимом связи — перебздеть в любом случае лучше, чем недобздеть. Кларисса помогла не сильно, к Рейчел с Ником не пойдёшь. К остальным оборотням Колчек бы тем более не сунулся с таким вопросом, стукачей и среди их зоопарка полным-полно, из тех, кто реально верит в то, что их предназначение быть винтиком в системе, и неважно, что система эта их не любит. Джейсон вообще в детстве хотел стать пожарным, а никак не лежать в песке, прикрывая нос хвостом, чтобы не замёрзнуть. Ирак вообще страна крайностей: днём жарко пиздец, вечером холодно пиздец, живи без золотой середины как хочется.

У тебя есть своя золотая середина, подкидывает мозг. Колчек фыркает, не закатывает глаза только потому, что волчья ипостась не позволяет. Не устроены волки так, чтобы глаза закатывать, а жаль. Зато устроены так, чтобы думать об оставленном на той базе Салиме. Он скучать будет, наверное. Или, по крайней мере, с него станется Джейсона отыскать и снова донимать. Зачем-то. Неужели связь заставляет Османа каждый раз идти к Колчеку, вражескому солдату, неужели, если бы был выбор — он или кто-то ещё — Салим бы его выбрал? Очень вряд ли. Что вероятнее, Салим себе придумал какую-то версию Джейсона, более-менее похожую на реальность, и дал связи закрепиться на этом образе. Если бы можно было узнать по запаху, врёт ли Осман, было бы намного проще (Джейсон бы с ума сошёл его нюхать каждый раз).

Да сука. Ёбаный мозг. Заткнись и спи.

Мозг не слушается, заснуть получается только под утро.

Часовые оглядывают его с подозрением, однако стоит только помахать волшебной бумажкой перед носом, и его впускают без проблем.

Командует этой базой препротивный долбоёб, который целых полчаса допрашивает Джейсона, зачем он припёрся (с направлением-то!) и какого хуя, собственно, хочет. Колчек прячет клыки и изо всех сил спокойно отвечает на каждую доёбку, не срываясь — это прогресс.

Который летит ко всем ебеням на следующий день. Люди вокруг чепуха ебаная, у одних нет мозгов, у вторых вдобавок нет чувства долга.

«Я домой уезжаю, к жене» — да шёл бы ты нахуй!

«Можете подписать, пожалуйста, вот это?» — в самый, блять, подходящий момент!

«Лейтенант, не хотите с нами?» — не хочет, сука, но приходится идти, иначе совсем пена изо рта пойдёт. Что с ним, Джейсон не понимает, но корчит его знатно, вплоть до того, что приходится выйти за пределы базы и раскрошить парочку небольших деревьев в щепки. Зарабатывает занозы, которые потом ноют под ногтями, не добавляя умиротворения в его и без того ёбаную жизнь. Не помогает и жрачка: сухая, с примесью какого-то редкостного говна (только сейчас Джейсон начинает ценить жратву у них на базе, которую кровью и потом требует Рейчел), совершенно непрожевабельная — в жидком-то виде! Голод она не утоляет, скорее, отбивает его напрочь, так что к вечеру хавать не хочется совсем. Даже песок тут другой, ещё более сыпучий и ебучий, хотя, казалось бы, в одной песочнице все ковыряются. Морды кругом если не счастливые, то стабильно спокойные, будто им живётся дохуя охуенно, пока они там свои жопы срывают. У них и брифинги тошнотворно-раздражающие, тянутся что твоя жвачка, заставляя Колчека сдерживать желание постукивать носком ботинка. Со своими хоть не так уныло, можно перекинуться шутейками или заткнуть Мёрвину хлеборезку, если слишком разгоняется, здесь же все будто интеллигентные до пизды, даже смешно. Джейсон вытаскивает себя к обществу насильно, борясь с желанием заныкаться в своём кабинете и не вылезать, чтобы никому ненароком ебало не расквасить. Костяшки реально чешутся, подстёгивая, но Колчек помнит, что не только перед собой ответственность несёт. Выходит в дежурство, отгоняя от себя воспоминания о их с Османом первой встрече, и едва не давится воздухом, когда под утро видит Зейна, целеустремлённо прущегося по направлению к базе. Колчек отдаёт приказ не стрелять, перемахивает вниз и шагает навстречу, хмурясь.

— Тебе что здесь понадобилось? — шипит он на волчонка, ухватив за плечо, чтобы развернуть в другую сторону. Малец, зараза такая, упирается пятками в землю, взрывая её подошвами; Джейсон кидает взгляд на расхлябанные кроссовки и отпускает его. Не хватало ещё без обуви пацана оставить. — В другой плен захотелось?

Зейн поджимает губы обиженно, огрызается в ответ:

— Нет! Но смотреть, как мой папа из-за такого хмыря, как ты, закисает, тоже особой охоты нет!

— Причём тут Салим? — и что подразумевает волчонок под «закисает»? Скучает, наверное, как и ты, мстительно подкидывает внутренний волк. Джейсон привычно отмахивается от этой мысли. Зейн же скалится ехидно:

— Да ты и впрямь тупой! Мелков недодали, морпех?

Колчек правда не планировал вымещать агрессию на волчонке. Но Зейн оказывается последней каплей, переполнившей чашу терпения.

— Эй, эй, эй, эй! Спокойней! — младший Осман не пугается колчековской трансформации, уворачивается от клацнувших зубов, раз, второй, и прихлопывает оборотня по морде с двух сторон, не давая ему раскрыть пасть. Для волчонка у него достаточно силы, чтобы удержаться, стиснуть волчью морду покрепче — оборотень мотает головой, пытаясь освободиться от неожиданной ноши, только елозит лапами по песку.

— Приходи в себя давай, морпешина, — ворчит Зейн, пыхтя от натуги. Всё-таки удерживать взрослого оборотня это не хухры-мухры, если тебе только пару месяцев назад исполнилось восемнадцать. Американский волк дёргает башкой ещё пару раз и, кажется, смиряется со своей участью (или боится навредить, хрен его знает). Зейн не особо хочет разбираться, что там в голове у свалившегося в их жизнь морпеха. Но он, вроде как, не самый бесячий и периодически даже адекватный, так что Зейн участливо похлопывает его по морде и вполголоса произносит:

— Давай не придурай, американец, а лучше возвращайся на базу.

Приход Зейна ощущается, как приход реальный, когда Джейсон, отвалив в свою казарму, переодевается после перевоплощения. Главную информацию он всё же не забывает: Салим закисает. Что бы это значило? Настроению Османа и так вряд ли способствуют серебряные наручники, постоянный конвой и отсутствие нормального местечка для поспать. Почему волчонок решил, что виноват в этом Джейсон? С другой стороны, иракскому волку, вроде как, нравится его общество, и раз уж всё остальное Зейн поменять не в состоянии, можно хотя бы Колчека притащить. Звучит логично.

И, что ещё логичнее, где-то ближе к вечеру его выгоняют с усталым «лейтенант, при всём уважении, заебали рычать на всех, пиздуйте обратно». Не такой уж долбоёб этот их командующий, хотя бесит всё равно.

Расстояние до родной базы кажется куда более коротким, чем от неё, такой уж закон подлости. Джейсон почему-то не идёт, бежит, хотя никакой спешки вроде бы нет, всё равно отчёт Рейчел сдавать только завтра-послезавтра. Ноги сами несут его вперёд, перекидываться не решается только потому, что рюкзак потом не хочется от слюней отстирывать, у них тут нет роскошных химчисток, только вода и мыло (опционально).

Первым в нос ударяет запах. Кружит голову, напоминая внезапно, как плохо было без него. Затем — Джейсон видит Салима. В сумерках виден только силуэт, но этого достаточно. Быстрее. Ближе. Нужно-нужно-нужно-нужно-нужно…

— Джейсон.

Тихий голос только будоражит, губы тёплые, не хватает. Салима нужно больше, нужно-нужно-нужно, можно даже не дышать…

— Джейсон.

Сознание проясняется так же неторопливо, как Колчек оставляет поцелуи на губах, замедляется, сосредоточившись не на количестве, а на качестве. Мягко. Тепло. Его держат за талию, а вокруг вкусно пахнет. Хорошо. Спокойнее. Почти все поцелуи не остаются без ответа, но его продолжают окликать. Зачем? Джейсон отстраняется, не открывая глаз, иначе всё это исчезнет. Всё это, даже ладони, которые бережно держат за щёки:

— Джейсон, ты в порядке?

В полном. Он целовал Салима.

Он целовал Салима. Он не в порядке.

Блять. Блять-блять-блять-блять. Не нужно было.

Выступы на стене царапают ладони, когда Колчек соскальзывает ими вниз и отступает на несколько шагов. Салим напротив такой зацелованный, такой обеспокоенный и нихрена не понимающий, что Джейсону ничего не остаётся, кроме как съебаться побыстрее, пока ещё чего-нибудь не вытворил.

Утром Джейсон просыпается, как после жестокой попойки: голова трещит и раскалывается, в рту сухо, а всё тело ломит, будто ему семьдесят, а не (уже) тридцать, вдобавок, херачит какой-то тревогой без явных на то причин.

— Чувак, ты в порядке? — Джоуи оглядывает его хмуро, телепает языком, вызывая у Джейсона рябь в глазах, — выглядишь херово.

— Спасибо, — шипит Колчек в ответ и без дальнейших разговоров по душам отправляется к Рейчел, надеясь, что хотя бы она не будет тыкать его мордой в и без того хуёвое состояние. Кинг вскидывает брови при виде Джейсона, больше похожего на вампира, чем на оборотня, но только напоминает ему про отчёт, который нужно написать.

— Вы ещё не нашли убийцу?

Рейчел вспоминает пару секунд, про что спрашивает Колчек, потом мотает головой:

— Да какое там. Как будто реально какие-то духи пустыни это сделали. Ни следа. И не появлялся больше, но на авось мы надеяться не можем, я усилила охрану у Османов. Если так и не поймаем, может, хоть не обнаружим ещё пару трупов в ближайшее время.

Отчёт писать трудно. Головная боль стихает только до определённого уровня, становясь гудящим в черепной коробке, давящим на виски фоном ко всему, что делает Джейсон. Буквы то становятся нечёткими, то обретают такой контраст, что лучше бы и дальше оставались размытыми. Прогулочка до свалки не помогает, даже (неожиданно, правда?) делает хуже. В таком состоянии ничего не учуять, не найти, да и земля вытоптана как следует солдатскими сапогами. Не покидает Колчека ощущение, что не всё так просто в этом никому не выгодном убийстве, но на нет и суда нет, без улик и указывать не на кого. Даже своей больной башкой Джейсон понимает, что преступление совершил не человек, а кто-то из оборотней или метаморфов, однако где искать, вне базы или изнутри, у него нет ни малейшего представления. Эта проблема занимает его ещё потому, что проблемы поменьше кажутся намного тяжелее. Например, пульсирующая головная боль это явный признак отходняка от слишком интимного взаимодействия с парой после отсутствия оного, как объяснила ему Кларисса, дав обезбол. Взаимодействия-хуействия. Об этом Колчек не знал и предпочёл бы не знать дальше, чтобы не вспоминать свой позор. Накинулся на иракского волка, как течная сучка, господи прости. И съебался потом, как последнее ссыкло. От самого себя заебался неимоверно. Обезбол помогает ненадолго, и сдавать отчёт Джейсон идёт уже вполне бодрым шагом.

Пока не встречает Салима. Упс. Или блять? Подходящих слов больше не находится, Колчек мешкает, не зная, пройти мимо или хоть поздороваться, но Осман сам машет ему рукой, и теперь игнорировать не получится.

— Привет, — и идёт рядом, сволочь, будто так и надо. Джейсон вообще ничего не понимает. Будь он Салимом, он бы себе по роже нахлестал, плюнул и обходил за три километра, а этот улыбается дружелюбно. Чокнутый.

— Привет, — а что ещё говорить? Извиняться пока он не созрел, это Джейсон точно знает. А когда он не созрел, лучше не извиняться, а то выйдет ещё хуже. Проверено на личном горьком опыте.

— Куда идёшь?

— К Рейчел.

— О, я тоже, — надо же, какое совпадение, — как продвигается расследование?

Эту тему Колчек готов поддержать, только недолго, благо, комната, где сидит Рейчел, от них совсем недалеко. Ничего нового, наверное, Салим и не узнает, но может, чего нового откопал, пока Колчека не было на базе? Не может же быть всё настолько плохо. Они останавливаются в коридоре, не доходя до кабинета Кинг каких-то пару десятков шагов. Судя по приглушённому бормотанию, она там не одна, а в компании Кея, и Джейсону хватает тактичности не врываться с ноги, иначе эти двое мозг ему выебут. А так хоть с Османом есть шанс поболтать вне допросной.

— Бля, заебался я уже, как будто ёбаное привидение ловлю, — Колчек зевает от души, потягивается и разминает плечи, бросив взгляд на Салима. — Точно никаких идей, кто бы мог их так разделать под фарш? Из наших я никого не знаю, у кого могли бы такие коготочки быть.

Салим качает головой и подходит ближе.

— Понятия не имею, — тёплая ладонь ложится на прогиб поясницы. Осман мажет кончиком носа по ушной раковине, вжимается едва ли не губами куда-то в самую мочку. Колчек каменеет, но не поэтому, Салим лапает его намного вежливее, чем мог бы, а Джейсон не кисейная барышня, он американский морпех, морпехи от прикосновений не тают.

Просто «я», еле слышное, на выдохе, окатывает холодной волной вместе с затесавшейся мыслью о том, что это даже горячо. Смешивается со странной радостью — значит, Салиму с его волчонком ничего не угрожает.

— Тискаетесь? — наконец вышедший из кабинета Ник лыбится, уже готовый подстёбывать, и морщится демонстративно. — Я бы предпочёл не знать, как от тебя сейчас пасёт.

— А мне нравится, — вставляет Салим.

А Колчеку не нравится. То есть, нравится. И нет. Джейсон шугает обнаглевшего иракца, примостившего подбородок у него на плече. Ответ на вопрос потянул за собой следующую цепочку вопросов, на которую односложно не ответишь, но и перед кабинетом Рейчел об этом говорить не хочется: у Кинг слишком хороший слух. И развитое чувство долга.

— Если ты не против, я пойду первым, мне нужно кое-что обсудить с вашим командиром.

Колчек кивает («да пожалуйста») и остаётся стоять, переваривая новость.

Зачем Салим это сделал? С одной стороны, это вроде как… Блять, да это делает конечности чуть-чуть ватными от осознания, что есть кто-то, кто не стерпит оскорблений в сторону Джейсона точно так же, как Джейсон не стерпит в сторону Османа. Колчек же не совсем дурак, и сложить два плюс два после этого признания становится довольно просто: те пленники совершенно очевидно понасылали проклятий по джейсонову душу, зашедший с Ником Салим разозлился, на следующее утро бам! два трупа. И ловко зачищенное место преступления. Видимо, Османа всё-таки не только за красивые глаза взяли в элитное подразделение Хуссейна. А с другой стороны, это убийство. Хладнокровное и импульсивное одновременно. Джейсон убивал и сам, и смерти видел, но это всё-таки война. Практически в восьмидесяти процентах случаев либо ты, либо тебя. Если есть возможность не убивать, Колчек не убивает, а Салим убил намеренно.

Как к этому относиться, Джейсон не знает. Заламывать руки и причитать о нравственности и на гражданке не было его коньком, тут так делать — тем более лицемерие. Наверное, надо дождаться Османа и поговорить где-нибудь в более тихой обстановке, может, там ещё какие мотивы и обстоятельства (отягчающие или смягчающие) вскроются? Чисто для себя выяснить на все сто процентов, зачем Салим это сделал и что думает, а дальше уже плясать от полученных фактов. Соврать не получится — любая ложь парой чувствуется острее, не в запахе даже, а где-то на уровне химических реакций или что там управляет этой несчастной штукой у них в башке.

Салим вылетает из кабинета Рейчел так быстро, что Джейсон даже остановить его не успевает, недоумённо смотря вслед. О чём таком они говорили, что Осман пронёсся, как фанера над Парижем?

— Джейсон, ты можешь зайти, — раздаётся из кабинета голос Рейчел. Колчек заходит, отдаёт ей отчёт, который выглядит, как пьяные записки неграмотного врача, и уже разворачивается, чтобы уйти, как Кинг произносит самую нелюбимую джейсонову фразу:

— Можешь задержаться ненадолго? Нам нужно поговорить.

Ой бляяя, думает Джейсон, и оказывается прав. Рейчел говорит что-то об их с Салимом связи, о том, что в отсутствие Колчека Осман был абсолютно неконтактен, и что этот цирк нужно прекращать, иначе они оба просто сойдут с ума. Дело пахнет жареным. Или говном. Или и тем и другим; в груди поднимается злость, становящаяся только сильнее от каждого нового слова Кинг. Да как же заколебало, что его пытаются страхать с иракским волком, не дав нормально хотя бы в себе разобраться!

— У тебя нет времени в себе разбираться, — отрезает Рейчел.

— На кой хрен я ему сдался? — рычит Джейсон, исподлобья глядя на Рейчел, стреляя глазами из-за козырька кепки. Кинг смотрит на него в упор:

— Ты стал очень агрессивным с тех пор, как Салим стал нашим пленником. И он стал агрессивным.

— Агрессивным, сука, я был и до него, — Колчек скалит зубы, не особо заботясь о субординации, чувствуя, как растущие клыки задевают губу, — ебал я в рот эти ваши предположения, со мной всё нормально!

— После обнаружения пары оборотням нужно встречаться хотя бы раз в неделю, — настаивает Рейчел, хлопнув увесистой книгой прямо по карте ближайшего городка. На книге выведено пафосное «Жизнь под луной» и нарисован трансформирующийся волк. Джейсону хочется разорвать эту книжку на мелкие клочки, хряснуть об стенку, а переплёт сжечь, облив бензином.

Ладно, возможно, кипящая в нём злость начинает постепенно переливаться через край.

— Это природный процесс, тебе никуда не деться, твой мозг воспринимает Салима как средство успокоения, как что–то безопасное, необходимое, — подчёркивает голосом Рейчел, — и если долго находиться вдали от него, то начинает выделяться гормон стресса. Не буду вдаваться в подробности, ты всё равно не поймёшь, но поверь мне, слишком большое количество стресса нихрена не хорошо влияет на твой организм. Я не заставляю тебя с ним трахаться.

— Я не буду с ним трахаться, — огрызается Джейсон, Кинг закатывает глаза:

— Я. Не. Заставляю. По–моему, это ты хочешь с ним хорошенько поебаться, только отрицаешь это.

— Я не буду с ним трахаться!

— Угомонитесь, лейтенант, — у Рейчел кончается терпение, она рявкает, — мне вообще насрать, что вы будете делать. Зашёл в камеру, потусил с ним, вышел, когда захотел. Постучишь в дверь три раза, чтобы дать знать охраннику, что тебя нужно выпустить.

— Я не давал согласия!

— Это приказ, — отрезает Кинг.

У Джейсона скрипят зубы.

Когда за спиной Колчека закрывается дверь (плотная, железная, наглухо запечатывающая камеру), он щерится, сложив руки на груди.

— Меня сюда прислали.

— Я знаю, — отзывается голос с койки, раздаётся шевеление. Джейсон издаёт предупреждающий рык: не приближайся.

— Не бойся, я не сделаю тебе больно, — Колчек, наверное, никогда не поймёт, откуда в голосе иракской псины столько нежности. — Просто подойди.

— Без рук, — выдвигает условия Джейсон и морщит нос, слыша смешок.

— Хорошо, без рук, — обещает легко, без промедления.

Настолько прижало? Колчек подходит медленно, напряжённо вслушиваясь в темноту камеры (какого хера так темно? Впору смотреть через волчье зрение), останавливается в паре метров от койки. Что там Рейчел говорила? Можно просто встретиться? Запаха будет достаточно, интересно? Джейсон втягивает запах, игнорируя, как по телу пробегаются мурашки, и фыркает, когда оборотень говорит тихо:

— Ты слишком далеко. Подойди ближе, — и называет его каким-то словом на своём дебильном языке.

— Чем бы ты меня не обозвал, лучше тебе заткнуться.

— Я назвал тебя «хабиби», — поясняет зачем-то, будто Джейсону есть дело, как его зовёт этот засранец.

— Без разницы. Не зови меня так.

— Хорошо, — опять соглашается, раздражая, только злость и впрямь ощущается слабже. Блядство. Джейсон подходит ближе, рычит, когда его хватают за бёдра ладони (широкие, мощные) и рывком подтягивают к себе; Салим утыкается ему лицом в живот, зарываясь в ткань футболки носом, дышит горячо, оставляя влажное пятно.

— Ты обещал без рук, — выходит жалобно, Колчек цокает. Соберись, Джейсон. Соберись.

— Ты слишком долго соображал, пришлось немножко нарушить обещание, — оборотень глухо бормочет, не отнимая лица, — достался мне болван в пару.

— Сам ты болван, — хмыкает Джейсон, пытаясь унять бьющееся сердце. Не каждый день его притягивают к себе так жадно и искренне. Будто между ними и впрямь что-то есть или может быть; не каждый день Колчеку некомфортно от собственного желания остаться в этих руках, чтобы навсегда, вот так, в темноте, когда можно не контролировать выражение лица.

– Иди ко мне, — шепчет Салим, гладит ладонями по бёдрам, ведёт носом выше, совершенно беззастенчиво припечатывая пару поцелуев через ткань. Он нажимает на поясницу Колчека, мягко направляя, Джейсон — пообещав себе, что разберётся позже — садится на услужливо подставленные колени, крепко обхватывает бёдрами чужую талию.

— Спасибо, хабиби, — практически неразборчивым шёпотом на ухо, коварно тёплыми руками скользнув на спину, укрывая в коконе объятий.

— Пошёл нахер, — отвечает Колчек, пытаясь понять, куда девать собственные конечности, и закидывает руки за шею Салиму. Это ничего не значит. Под ладонями холодный камень стены, который крошится, стоит Джейсону вцепиться в него, почувствовав лёгкий поцелуй на подбородке.

— Даже не думай, — Колчек кусает наугад, попав куда-то в щёку, судя по мягкости.

— Ты прекрасен.

— Не могу сказать того же о тебе, — нагло врёт Джейсон. Конечно, он может. У него шикарный волк. И именно поэтому Колчек предпочитает быть ослеплённым темнотой, чем видеть направленный на него взгляд. От такого взгляда недолго и родину продать.

— Я хочу тебя поцеловать, — ветерок дыхания долетает до губ Джейсона, Колчек облизывает их нервно, мотнув головой:

— Перехочешь.

— А тебе, значит, меня можно?

— Это другое.

— Мгм. Хотя бы в шею.

— Нельзя, — Джейсон отвечает слишком быстро, раскрывая свою слабость, и Салим это прекрасно понимает, усмехнувшись.

— В губы?

— Нет.

— В щёку?

— Нет.

— В лоб?

— Никуда нельзя.

— Мне нравится твоя упёртость, — сознаётся, оглаживая ладонями спину, очерчивая кончиками пальцев лопатки. Колчек хочет уйти от этих соблазняюще любовных прикосновений, но прижимается ближе, царапая отросшими ногтями несчастную стену.

— Я тебя не обижу, — мурчит Салим, несомненно слыша хруст крошащегося камня у себя за спиной.

— Я тебя сам обижу, — фыркает Джейсон, выдыхает и задирает голову, обнажая шею. Сгорел сарай, гори и хата. Он уже сдался, сев на эти чёртовы колени, позволив себя обнять. Хуже уже точно не будет.

— Один раз можешь меня поцеловать. Потом ауфвидерзеен, понял? И держи меня крепче.

Салим его не целует. Не просто целует. Нечестно целует, мягко коснувшись губами кожи, прихватив зубами, долго и медленно расцеловывает одно и то же место, щекочет кончиком языка, мажет по шее широко, присваивая, разве что только метки не ставит, растягивая удовольствие. Джейсон даже зарычать на него не может: технически это один раз. Непрерывный, заставляющий ёрзать на коленях оборотня, но раздражающе единственный. Колчек кусает губы, чтобы не заскулить.

— Стой, — выдыхает Джейсон машинально, не думая, и очень удивляется, когда Салим и вправду останавливается. — Что ты делаешь?

— Ты попросил, — серьёзно произносит оборотень, придерживая Колчека за поясницу, — я же сказал, что не сделаю больно.

Это выше его сил.

Салим не должен быть таким блядски хорошим. Он должен быть отвратительным, чтобы Джейсону было легче не влюбиться. Чтобы было легче установить внутри «вот в этого — нельзя». Нельзя и всё тут, потому что остальные не помогают совсем: несмотря на статус пленника, Салим нравится практически всем на базе, их отряду так точно. И от этого ещё тяжелее держаться подальше. Если знаешь, что тебя не осудят и даже прикроют, практически невозможно держать себя в руках.

— Тебе хочется уйти, — не спрашивает, констатирует факт шёпотом на ухо, скользнув дыханием по шее. — Иди.

Джейсон сжимает плечи Салима, но слезает с его коленей, поправляя кепку и сбившийся пульс.

— Приходи ещё, — волк снова утыкается ему лбом в живот, прижимается губами. — Здесь скучно.

На мгновение Джейсон даже думает остаться, но напоминает себе: не стоит. Это только для снижения гормона стресса, или как там Рейчел говорила.

— Я буду тебя ждать.

Соберись, Колчек. Соберись.

— Не дождёшься, — хмыкает Джейсон насмешливо и отступает на шаг (приложив для этого просто неебические усилия).

Когда Колчека выпускают из камеры, он слышит негромкий смешок.

— Надо его почаще к этому Осману отпускать, — ржёт Мёрвин, глядя на лежащего на койке Джейсона, — вон какой тихий. Хорошо поебались?

— Не твоё рептилоидное дело, — огрызается Джейсон, и в ответ слышит сказанное хором:

— Не поебались, помянем.

— Идите нахуй, — Колчек отворачивается носом к стенке и делает вид, что спит. Пусть Ник, Джоуи и Мёрвин ржут сколько угодно, он вообще не собирался туда идти, его Рейчел направила.

— Что же они тогда столько времени делали?

— Ставлю сотку, что Осман его уговаривал подойти, а ДжейДжей рычал и говорил, что он не такой.

— А потом они заварили чай.

— Не, если бы пакетик Османа таки вошёл в чашку Джейсона, то он бы щас не дулся, как мышь на крупу.

— Фу, Мёрв, я из-за тебя разлюбил чай.

— И правильно, нечего эту водичку хлебать.

— Завалите ебальники! — рявкает Джейсон, приподнявшись, и падает обратно на подушку, стараясь не обращать внимания на приглушённые смешки.

Разумеется, ночью возле камеры Салима стоит охрана. Джейсон предъявляет врученное Рейчел разрешение («сертификат на ебыря», как хмыкнул когда-то Мёрвин), переступает с ноги на ногу, пока охранник сканирует его и бумажку подозрительным взглядом и кивает — проходи.

Джейсона прижимают к стене, стоит двери закрыться. Колчек врёт себе, что не ожидал этого, и рычит, скалясь:

— Ты что, нахрен, возомнил?

— Я ждал, — Салим не делает громких пафосных заявлений вроде «знал, что ты придёшь» или проклятущее «я же говорил!», он искренне признаётся в своей слепой надежде. И это подкупает. Господи, спаси Джейсона Колчека.

— Я пришёл, — честностью на честность. Я пришёл, теперь сделай со мной что-нибудь. Колчек не говорит этого, но Салим чувствует. Естественно. Джейсон вздрагивает от неожиданности, когда возле уха дышат горячо, нюхают не торопясь, шепчут:

— Не бойся, — Колчек не боится, мать его. Он первый лейтенант, морпех, солдат. Солдаты не боятся обвивающих талию рук и выбивающего стон укуса в шею.

— Решил играть по-крупному? — усмехается Джейсон, запрокинув голову. Салим ведёт носом по плечу, вжимается коленом между ног (вот так хорошо, только Колчек не издаст ни звука больше) и целует влажно, куда-то в область под челюстью:

— Я не играю, Джейсон.

— А что ты делаешь? — голос с шёпота срывается на фальцет, потому что Осман запускает руки под футболку, скользя шершавыми от мозолей ладонями по телу.

— Не знаю, — Салим касается языком, вылизывает шею медленно, методично, руками блуждая по животу. Колчек сжимает колено Османа между своих ляжек, крепче, сильнее, и двигает на пробу бёдрами, потираясь. Возбуждение разбегается молнией по всему телу от этого движения, оставаясь электрическими разрядами там, где Джейсона вылизывают, трогают, исследуют. Иракский волк не торопится. Наоборот, он, похоже, наслаждается каждым моментом и сдавленными звуками, слетающими с губ Колчека. Джейсона никогда так не касались. Он даже готов поверить. Сколько нежности в Османе? Почему она не кончается и почему вообще существует для такого, как Джейсон Колчек? Морпех прижимается лицом к плечу иракца, с удивлением чувствуя, как намокает ткань чужой футболки. Салим, видимо, чувствует тоже, отрывается с тихим чмоканьем от шеи и кладёт ладонь на затылок Колчека:

— Всё в порядке? — Джейсона сжигает стыд за проявление слабости, тем более перед тем, перед кем Колчек старается казаться сильным. Позорище. Он рычит глухо, не отрывая, однако, лица от тепло пахнущей футболки:

— Всё заебись. Чего застыл? Думаешь, у нас дохуя времени? — Осман не торопится продолжать. — Всё заебись.

Джейсон с силой вытирает слезящиеся глаза (может, у него аллергия на заботу? От этой мысли Колчек хмыкает) и смотрит на Салима в упор:

— Ну?! Ты трахать меня собираешься или нет?

— Сегодня не собирался, — от лёгкой улыбки внутри поднимается что-то горячо-бурлящее, то ли возмущение, то ли возбуждение, — только поласкать тебя немного.

Слова-то какие выбрал. Аж мурашки по спине и ляжки сжимаются крепче. Улыбка Османа сменяется с лукавой на заинтересованно-изумлённую, когда Колчек, не ослабляя хватки, двигает бёдрами, чтобы до Салима наконец дошло: нужно что-нибудь сделать. Тормозной у него волк, хули, с первого раза понимает, но не догоняет. Джейсона пробирает мелкой дрожью от трения, но он упрямо держит зрительный контакт — попробуй оторвись — и вцепляется ногтями в поясницу иракца, обещая страшные мучения, если Осман так и будет стоять столбом.

Салим всё-таки не дурак. Вжимается в ответ, выбивая из Колчека стон.

— Сними, — Джейсон плывёт, но всё ещё пытается держать под контролем хоть что-нибудь, дёргая подол османовской футболки нетерпеливо. Он хочет посмотреть на своего волка. «Тогда ты тоже», шепчет Салим и оголяет торс, заставляя Колчека шумно сглотнуть — росчерки шрамов белеют на смуглой коже, с волчьим зрением их видно превосходно, а ещё видно, как его волк чертовски красив. Про таких говорят: ладно скроен. Про таких говорят: хочу, чтобы он меня трахнул. Может быть, у Джейсона слишком предвзятое мнение, но он ни за что бы его не поменял. Видит Бог, в армии полно хорошо сложенных парней, и лейтенант насмотрелся всякого в общих душевых из «звериного уголка», но Салим лучше. Эта мысль, скользнув в голову, укрепляется там похлеще клеща, однако в этот раз Колчеку не хочется её прогонять.

— Нравлюсь? — мурчащим на ухо, вполголоса, снова мурашками по спине. Джейсон не видит смысла отпираться:

— Нравишься, — так же тихо. И, чтобы доказать, провести ладонями по груди, путаясь пальцами в мелких кудряшках, сжать несильно. Осман выдыхает в плечо от нехитрых ласок, смыкает зубы на воротнике футболки и тянет: сними. Колчек никому не позволяет собой командовать. Колчек слушается, избавляясь от футболки, и скулит на вдохе, когда Салим трётся о него всем телом; от соприкосновения соски Джейсона твердеют, саднят, был бы волчицей — тёк бы, словно ебаный Ниагарский водопад. Сладкий запах кружит голову, проникает в лёгкие, заполняя их целиком, и для полного счастья не хватает только метки на шее, аж чешется где-то там, на изгибе плеча. Укуси меня.

— Салим, — перехватывая дыхание, стонет Колчек прямо в чужие губы. Его не целуют, только возвращают такое же горячее:

— Джейсон…

— Джейсон! — раздаётся из-за двери голос Рейчел. От неожиданности Осман дёргается, вжимаясь в своего волка сильнее, и Джейсон едва успевает прикусить губу, чтобы не заскулить на всю камеру. Чёрт, он и забыл, что они здесь не одни.

— Джейсон?

— Д… здесь! — откликается Колчек, с разочарованием чувствуя, как утекает сквозь пальцы приятное возбуждение. Салим по-прежнему держит его возле стены, но ничего не делает, только водя носом по шее, внимательно прислушиваясь. Пожалуйста, молит Джейсон, пусть это будет что-то не срочное.

— Это срочно, — говорит Кинг, и в её голосе проскальзывают нотки сожаления, — я знаю, что ты сейчас занят, но мы кое-что нашли.

Колчек стискивает зубы. Как же блять невовремя. Клокочущее раздражение льётся рыком из глотки и утихает немного, когда Осман прикладывается губами к пульсирующей венке.

— Иди, — Джейсон готов сожрать всех в округе за явно различимую печаль в тоне Салима, — иди, хабиби.

Объятья исчезают, исчезает чужое тепло и ласковые прикосновения, у Колчека в руках остаётся только поднятая с пола футболка, которую он надевает рваными движениями и вылетает из камеры, щерясь на шуганувшихся охранников.

— Ну?!

— Баранки гну, — хмыкает в ответ Рейчел и окидывает странным взглядом, — это твоя разве футболка?

Джейсон опускает взгляд вниз. Не-а. Не его.