В большом старинном камине потрескивал огонь, а за окном бушевала метель, грозящая укрыть своим ледяным одеялом любого, кто решится выйти на улицу.
Женский мягкий голос напевал леденящую душу песню, которая наполняла собой все пространство гостиного зала.
«Луна обнажила серебряный серп,
Раскинулись звезды в общую сеть.
Тени начали пляску в свете свечи,
Ты всё увидишь... только молчи!...»
Сознание плыло, голова болела с такой силой, будто ее сдавливали тески, а веки, казалось, налиты свинцом, что их было не открыть. В попытке поднести руку к лицу, я осознал, что обе руки сильно стеснены в движениях. Тут меня пробил холодный пот, и пришло осознание, что они связаны. В гуле своих мыслей, я вдруг разобрал женский голос, который напевал что-то мелодичное. Напряга свой слух, я начал вслушиваться в слова
«…Пара зыбких теней в отраженьях зеркал,
Мы начинаем свой ритуал.
Ветер затих, сердце бьётся быстрей,
Знай, этой ночью мы станем сильней...»
Головная боль постепенно отошла на второй план, сознание стало проясняться, я сделал усилие и открыл глаза. Правый глаз открылся не до конца, было ощущение, что он распух и налился кровью, раздавалась пульсирующая боль. Правый глаз видел мир через щелочку, зато левый видел, как положено.
Я сидел на старом, обшарпанном стуле, а руки были связаны сзади, за спинкой этого чертового стула. Ноги тоже были привязаны к ножкам этого же стула. Пошевелиться я не мог.
Заметил, что на мне надет смокинг, а на шее что-то похожее на бабочку. Откуда на мне взялся этот, чертов, смокинг? Я, что, на каком-то сраном маскараде?
В голове роились разные мыли, я судорожно пытался вспомнить последние часы своей жизни: где был, что делал, и как, черт возьми, очутился здесь, связанный по рукам и ногам? Но все было тщетно. Такое ощущение, будто кто-то стер несколько последних часов из моей жизни.
«…Тёмный огонь душу жжёт изнутри,
Испуганным зверем на нас не смотри.
Пара зыбких теней в отраженьях зеркал,
Мы начинаем свой ритуал…»
Из противоположного угла комнаты вновь послышался мелодичный женский голос, который вновь привлек мое внимание, и, превозмогая боль в шее, повернулся на звук. В другом углу комнаты, спиной ко мне, сидела высокая женская фигура в пышном бальном платье, цвета черной ночи. По пояс, струились ее черные, как уголь, волосы. Несколько прядей было заколото сзади на затылке черным бархатным бантом.
Молодая женщина, именно так мне показалось, сидела за трельяжем, которое, казалось, прошло все войны мира, и что-то наносила на свое лицо. Белая краска трельяжа уже облупилась и некрасиво торчала острыми зубьями. На столике, который уже был изрядно затерт и на нем виднелись глубокие борозды вдоль, стояли какие-то стеклянные баночки, наполненные оранжевой и жёлто-зеленой жидкостью, там же покоилась щетка для волос, которая уже успела потерять половину свих щетин, и выглядела плешивой, а также там красовался череп, цвета слоновой кости, настоящий человеческий череп! Да и в целом, комната, в которой я находился, была потасканной временем. Кушетка, стоявшая напротив меня у стены, уже местами покрылась плесенью, ткань обивки потускнела и из, когда-то красивого, изумрудного цвета, и стала цвета болота. Где-то обивка была порвана и ткань свисала лохмотьями. Да и сама стена, находившаяся за кушеткой, выглядела не многим лучше. Обои уже успели пожелтеть и где-то отвалиться пластами. Кое-где можно было еще разглядеть остатки лепнины на потолке и стенах, но большая часть была сколота и валялась на полу в гипсовой крошке.
Справа от меня потрескивал огонь в большом камине, который видал лучшую жизнь, но прежняя жизнь, кажется, оставила этот дом. Зал выглядел запущенным и обветшалым. Возможно, это когда то был большой зал, где проходили приемы. Но самое главное, что я успел рассмотреть, это отражение женщины.
«…Мы призываем всех, кто клятву давал.
Дикая страсть застилает наш взор,
Таинственных знаков пылает узор.
Смерть обмануть, знаем, каждый мечтал…»
Пока она напевала свою жуткую песню, я успел разглядеть ее идеальные черты лица, белоснежную, как фарфор, кожу, пухлые губы, черные брови и холодные, как лед, голубые глаза. Я смотрел, как заворожённый. Женщины, такой красоты, мне еще не доводилось встречать.
Я начал ощущать потерю времени. Как во сне, в теле появляется легкость, мир замедляется. Все становится не важным. Не важно, что я привязан к чертовому старому стулу с разбитым, по всей видимости, лицом. Не важно, где я сейчас нахожусь и, что меня ждет. Не важно, что я напрочь забыл, где и как провел последние несколько (а кстати, сколько?) часов. Важно только одно: эта молодая женщина, сидящая в другом конце комнаты, продолжающая напевать свою песню.
«…Руки сжимают заклятый металл.
Пара зыбких теней в отраженьях зеркал,
Мы начинаем свой ритуал.
Мы путь укажем, тем кто жертву искал…»
Голубые глаза молодой женщины резко обратили свой взор на меня. Этот взгляд будто пронзил меня и вывел из забвения. Тут же я почувствовал холодный воздух, резко обдавший мою спину и звук разбивающегося об пол стекла. Не сложно было догадаться, что это была створка окна, которая открылась от сильного порыва зимней вьюги, а стекло, не выдержав удара, выпало и разбилось вдребезги. Холодный зимний ветер затушил огонь в камине, единственное, что освещала и, хоть немного, обогревало это место. В зале стало темно и невероятно холодно. Я услышал, как за клацали мои зубы и задрожало тело, а тем временем, молодая женщина медленно поднялась с пуфа, развернулась и направилась в мою сторону.
«…Слушай каждое слово,
И дышать перестань.
Страшен призрака голод,
Им наградой ты стань…»
Казалось, будто она не идет, а плывет. Ее движения были плавными, кажется, она, совершенно, никуда не торопится и ее не волнует потухший камин вместе с морозным воздухом, который все яростней заполнял зал.
Свет луны, проникающий в разбитое окно, освещал ее лицо, делая его мертвенно-белым, а холодные глаза пронзали меня. Я почувствовал, что моя воля снова покидает меня, а тело становиться ватным. Молодая женщина продолжала медленно приближается ко мне, напевая свою жуткую песню.
«…Пара зыбких теней в отраженьях зеркал,
Мы начинаем свой ритуал.
Мы принимаем и проклятье и дар.
Пара зыбких теней в отраженьях зеркал…»
Ее прекрасный голос дополняло шуршание пышной юбки платья и стук каблуков, по остаткам, когда-то дорогого, паркета. Ее фигура была стройной и затянута тугим кожаным корсетом, на руках надеты черные бархатные перчатки, а на шее красуется жемчужная нить. Ее грудь не вздымалась, и мне показалось, что она не делает вздохи, как любой обычный человек. Получается, она не дышит?
Чем ближе приближалась ко мне женщина, тем отчетливей я чувствовал запах скошенной травы. Именно такой запах я чувствовал, когда умирала моя сестра от чахотки несколько лет назад. Этот запах врезался мне в память и я ни с чем его не перепутаю. Это запах смерти и именно он заполнял все пространство, по мере приближении женщины ко мне.
Время замедлило свой бег, но я хорошо ощущал приближение неминуемой опасности.
-Кто ты и что тебе надо? – вдруг вырвалось у меня. – Слушай, я тебе дам все, что ты хочешь, мой род богат, чертовский богат! – Прибегать к подкупу мне не впервой. Деньги решают все. Всех можно купить и у каждого есть своя цена.
Но ответа я так и не получил.
Женщина сократила расстояние между нами и остановилась напротив меня. Я заметил, что из ее рта не исходит пар, когда она поет свою жуткую песню, зато я почувствовал, как стало холоднее, в ее присутствии.
-Пппослушай, я отремонтирую твой дом, только дай мне возможность выбраться отсюда, никто не узнает об этом ииинциденте, - заикаясь от холода, продолжил умолять ее отпустить меня, но женщина лишь наклонила голову и улыбнулась, перестав петь.
Мы погрузились в мертвую тишину. В один момент пропали все звуки. Не слышно было вьюги, которая бушевала за стенами этого дома, я перестал ощущать холод и клацать зубами. По телу вдруг пробежала волна тепла, которая перешла в жар, раздавшийся где-то в области груди.
Передо мной, предстали картины моей жизни, будто я сидел в зале, а на сцене проигрывались эпизоды последних лет.
Первая встреча с Анной, моей женой, белокурой красавицей с розовым румянцем на щеках. Наша с ней свадьба и первая брачная ночь в моем родовом поместье. Рождение нашего первенца, сына Августа. Мы счастливые, молодые родители. Вторая беременность Анны и рождение дочери, Елизаветы. Помню до сих пор, как я был рад. А дальше… дальше пошли ссоры, скандалы. Я сижу в баре со своими друзьями, или какими то незнакомцами, почти каждые вечера и напиваюсь, а потом пьяный и злой заваливаюсь домой. С Анной мы почти не разговариваем, отдаляемся друг от друга. Кажется, что жизнь теряет краски, пока я не встречаю Мари. Молоденькая, жизнерадостная, пышущая здоровьем девушка. Жизнь снова наполняется яркими красками, ощущаю себя вновь юнцом, готовым свернуть горы. Любовь с Мари держится в тайне. Встречи короткие, но яркие…
Последняя картина, которую я увидел, это сидящая на кровати Анна, которая пряча свое лицо в ладонях, плачет, а наши дети с беспокойством смотрят на нее. Я понял, что Анна догадалась о моей тайной увлечённости юной особой, но ничего мне не говорила.
Невероятная тоска накинулась на меня, осознавая, какую боль я причинил своей семье, своим детям, которые видят плачущую мать каждый вечер, но в силу своего возраста, еще не могут осознать причину.
Я должен все исправить! Как только выберусь отсюда, я все исправлю!
Картинки передо мной стали пропадать, а жар в области груди усилился, казалось, что мое сердце вот-вот расплавится. Я зажмурил глаза и закричал, нарушая мертвую тишину. Тут же вернулись все звуки, и открыв глаза, я увидел перед собой, не ту молодую женщину, а полу-разложившееся, гниющее тело, облаченное в черное бальное платье. Вместо черных вьющихся волос, белесые, спутанные пакли, которые частично покрывали черепушку. Часть плоти уже облезла с тела, местами оголив старые кости. Вместо голубых глаз, в глазницах пустовала тьма. Носа на лице не было, видимо он уже давно сгнил и отвалился, вместо него красовались две дырочки. Ужасный запах гниющего мяса, от которого заслезились глаза, а может и не от этого…
Я опустил голову вниз, и увидел, что этот мертвяк вонзил в мою грудь свою сгнившую руку. Плоть с руки уже частично отошла и виднелись кости. Я с ужасом смотрел и судорожно пытался понять, что происходит. Ощущал что чьи то пальцы, внутри моей груди, копошатся и пробираются к сердцу, которое бешено колотилось, адреналин зашкаливает, пот полился градом.
Я забился, в яростных попытках вырваться из лап смерти. Казалось, что старый дряхлый стул должен развалиться под моим натиском, но он, как назло, был крепок, и со своей функцией, удерживать на себе пленника, справлялся отлично.
Для меня агония казалось вечностью. Я ощущал каждое движение костлявой руки внутри, пока оно не добралось до моего сердца. Пальцы мертвяка сжали его и с силой вырвали из груди. Мир замер. Я чувствовал, как по белоснежной рубашке пролился ручей алой крови. Какое-то время я видел, как мое сердце, еще билось в руке женщины, а она улыбаясь, почти беззубой улыбкой, и смотрит, пустыми глазницами, прямо на него. Мое тело пронзил ужасный холод, толи от зимней стужи, врывающейся в открывшееся окно, то ли от того что тот орган, который должен прокачивать по телу кровь, вырвали, да и так ли важно это теперь?
Картинка моего мира расплывалась и тускнела, я начал проваливаться в какую то бесконечную бездну, где чувствовалась легкость. Но напоследок, уходя из этого мира, я еще услышал мелодичный голос той молодой женщины, заканчивающей свою погребальную песню.
«…Мы начинаем свой ритуал.
Под музыку грома окончился бал,
Пляска жутких теней, духов злых карнавал.
Умолкли все звуки в тревожной ночи,
Ты это видел... только молчи!»