Так легко, как будто гладь

Морей поглотила Вас,

Мы танцуем вальс.

Немного нервно «Десятый вальс»

Сцена 1

— В нас правда нет ничего человеческого? — спрашивает Фурина. Голос у неё хриплый от слёз. Нёвиллет уверен, что она проплакала всё время с момента ухода из зала суда до его прихода.

В её комнате во дворце Мермония светло, и ветер колышет лёгкие шторы, неся с собой свежесть прошедшего дождя. Но Фурина спряталась на кровати под тяжёлым балдахином цвета морской воды. Нёвиллету пришлось отодвинуть полог в сторону, попросив прощения за вторжение. Фурна, как и всегда после заседаний, выбивавших у неё почву из-под ног, лежала, обняв игрушечного морского конька, который был едва ли не с неё размером и являлся молчаливым хранителем всех её печалей. Этим даже Нёвиллет не может похвастаться, ведь он не умеет утешать, зато никогда не врёт. Возможно, именно поэтому Фурина и спрашивает у него про человечность, которой в них…

— Формально — нет, — отвечает Нёвиллет, садясь на край кровати. — Но если не говорить о биологической стороне вопроса — ничто человеческое тебе не чуждо.

— По-человечески было бы помиловать его, — всхлипывает Фурина, и Нёвиллет осторожно касается её волос, гладя по голове. Принцип работы этого успокаивающего жеста так и не стал до конца понятен, но это и не механизм, чтобы к нему можно было найти чёткую инструкцию.

— Но ведь мы судим людей по законам, написанным ими же и ими же принятым.

— И всё же эта история кажется мне несправедливой.

История Ризли — трагедия, которую нужно было предотвратить до её начала. Здесь каждый поступал не по правилам, каждый пошёл на поступок по-своему ужасный. А они с Фуриной смогли лишь подвести итог всем ошибкам и поступить законно, но бесчеловечно.

Ризли имел полное право их за это ненавидеть. Но Нёвиллет не увидел в его глазах ненависти. Сначала там был лишь матовый лёд, каким сковывает озёра зимой— никогда не узнаешь, какая глубина под ним, пока не сделаешь неверный шаг и не провалишься. А потом… Нёвиллет вспоминает странную, нагловатую весёлость, точно такую же, как в первую встречу. Словно нет приговора, сломанной судьбы нет. Словно всё идёт так, как надо.

— Мы действовали в рамках закона и согласно решению Оратриса, — говорит Нёвиллет в попытке… успокоить и поддержать?

— Говоришь так, будто тебе не больно, — усмехается Фурина.

— Мне… — Нёвиллет замолкает, путаясь в собственных чувствах в их трактовке и переводе на человеческий язык.

— Можешь не отвечать, — мягко говорит Фурина, — юдекс ведь должен быть так же суров, как закон, но вместе с тем не может врать.

Нёвиллет благодарен ей за эти слова.

— Мы должны были послать в бездну закон и решение Оратрис, — Фурина поднимается только затем, чтобы уткнуться лбом Нёвиллету в плечо. — И всё ему простить.

— Не должны, — поправляет Нёвиллет, — но нам бы так хотелось.

— Однажды мы должны попробовать что-то подобное, хорошо?

— Хорошо.

— Это было обещание, месье Нёвиллет, — комично серьёзным тоном произносит Фурина, — если вы его нарушите, я вас осужу.

И прекрасно. Потому что за это дело Нёвиллет готов осудить себя самостоятельно.

Сцена 2

Удар едва не роняет на грязный, уже забрызганный кровью пол арены. Крики толпы сливаются в один неразборчивый рокот, словно гроза надвигается. Но за стенами крепости Меропид не слышно гроз и дождей, даже шума моря, хотя вокруг нет ничего кроме. Только оно и люди, которых не может больше носить земля.

Ризли уклоняется от следующего удара, а потом бьёт изо всей оставшейся силы. Удар стальной перчатки, наверно, ломает противнику рёбра, но Ризли его не слишком-то жаль. Этот человек убил двоих, а Ризли перед боем обещал выпотрошить. У него на руке похожая же перчатка, только со стальными когтями. Когда они сошлись в бою в прошлый раз, эти когти Ризли едва не раскроили. Теперь у него три длинных шрама от шеи до груди. Мелюзины в госпитале сказали, он чудом выжил. Но Ризли уже шестнадцать, и он не верит в чудеса. По крайней мере в те, что не проверит несколько раз.

Он бьёт ещё раз и ещё, пока противник не затихает. Не умирает, конечно, Ризли не нужен новый срок. Но вот участвовать в боях не сможет долго. Сам же Ризли отирает кровь с разбитых губ, смотрит на глубокий порез на плече, думает о новом шраме с безразличной отстранённостью, а ещё о том, что тюрьма — исправительное, бездна её поглоти, учреждение — не должна быть такой. Как в таких условиях хоть кто-то может исправиться? Только окончательно изувечиться. Так, чтобы совсем ничего человеческого не осталось.

В стенах этой крепости они заперты, словно животные на потеху начальнику тюрьмы. Он смотрит на их бои сверху, восседая на помосте. Его маленькие глаза горят алчной жаждой крови. Когда один преступник ломает другому кости на арене, начальник тюрьмы радуется больше всех, вероятно, считая, что это часть справедливого наказания, а он — рука правосудия.

Ризли, чувствуя его взгляд, вскидывает голову, смотрит в ответ. У них с Начальником тюрьмы не ладятся отношения с тех пор, как тот предложил Ризли ему прислуживать, а Ризли отказался. С тех пор его отправляют в одиночку за незастёгнутую пуговицу на одежде или лишнюю минуту на обеде.

Странным образом Ризли ужасно не везёт на людей, в которых от людей, собственно, мало что осталось. И снова бежать не к кому, звать на помощь бессмысленно — благородные жители Фонтейна не слышат криков тех, кто достиг дна.

Железные перчатки привычно оттягивают руки. Ризли смотрит в глаза начальнику тюрьмы ещё мгновение и, безразлично пригнув голову в знак мнимого почтения, отворачивается.

Снимая перчатки и спускаясь с арены, Ризли забирает свой выигрыш и думает о том, что болты на перчатках придётся снова подтягивать, часть пластин заменять, а ещё о том, осталось ли что-то человеческое в нём самом?

Сцена 3

Три быстрых коротких удара в дверь. Ризли всегда стучит так, словно оповещая Нёвиллета о том, что за дверью именно он, и получает незамедлительное:

— Войдите.

Ризли незамедлительно отвечает на приглашение. Офицерская форма надета небрежно: пиджак наброшен на плечи, а рукава рубашки закатаны. Та же лёгкая картинная небрежность и во встрёпанных ветром прядях, и в улыбке, с которой он смотрит сначала на Нёвиллета, потом на Фурину, приветствуя обоих. Перед Фуриной он ставит бумажную коробочку с логотипом кондитерской, в ней: пирожные и кусочек торта. За четыре года в должности он успел изучить их распорядок и вкусы. Он знает, какие сладости любит Фурина, какие сорта чая и кофе предпочитает Нёвиллет. Более того, именно Ризли избавил Нёвиллета от предубеждения перед ними, потому что «месье, правильно заваренный чай и сваренный кофе не уничтожают вкус воды, а гармонируют с ним, к тому же, когда вас в очередной раз спросят о вкусах, сможете назвать любимые сорта и выглядеть менее подозрительно».

— Я попросил заварить пуэр, — говорит Ризли, раскрывая перед Фуриной коробочку со сладостями. — Согласно расписанию у вас сейчас обеденный перерыв, месье Нёвиллет.

Серо-синие глаза Ризли ловят взгляд Нёвиллета, не позволяя опустить его обратно на бумаги.

— Я не голоден, — отвечает он. Не врёт, как и полагается юдексу. Голод его действительно не мучает, только пульсирующая головная боль. Материалы последних дел невероятно обширны, потому Нёвиллет просидел над ними несколько ночей подряд.

— Это совершенно неважно, месье, — качает головой Ризли, — правила есть правила. Вы обязаны подчиниться и сделать перерыв.

— Иначе Ризли тебя арестует, — подсказывает Фурина.

— Боюсь, что так, месье, — Ризли вздыхает с притворным сожалением. — Возможно, даже проведу расследование и раскрою, что ваши нарушения были систематическими. За задержание такого видного преступника меня, вероятно, даже снова наградят.

Ризли всего двадцать два, так мало даже для человека, а у него уже есть одна награда за нахождение целой сети торговцев одурманивающими веществами, изготовленными на основе воды Первозданного моря. И, Нёвиллет коротко смотрит на бумаги, вероятно, его ждёт новая награда. После Нёвиллет всё же поднимается из-за стола.

— Верное решение, — улыбка у Ризли сдержанная, вежливая, но то ли в ней, то ли во взгляде, в глазах цвета преддождевого неба есть нечто такое, отчего в душе Нёвиллета загорается какая-то неясная ему эмоция. Загорается и гаснет, как вспышка молнии. — А теперь, месье, я хотел бы попросить вашей руки.

Фурина едва не давится только что принесённым чаем и тихо кашляет в кулак.

— Зачем вам моя рука? — непонимающе спрашивает Нёвиллет.

— Соглашайся, — театрально громкий шёпотом подсказывает Фурина.

— Мадемуазель, — Ризли укоризненно качает головой, — не давите на него, это решение, который каждый принимает для себя сам.

Нёвиллет вздыхает, прикрыв глаза. Это снова одна из тех шуток, что они разыгрывают на двоих, потому что он не в состоянии их понять. Что ж, Нёвиллет рад, что это их забавляет. Потому он протягивает руку. Ризли тянется и накрывает его ладонь своей на мгновение, а когда убирает, Нёвиллет видит небольшой бумажный цветок.

— Это от Сиджвин. С наилучшими пожеланиями больше отдыхать.

— Это, как понимаю, тоже от неё, — Нёвиллет подходит ближе, дотрагивается до ворота рубашки, снимая приклеенный стикер с кроликом.

— И когда успела только? — усмехается Ризли, почему-то отводя взгляд. Из-за этого Нёвиллет тоже начинает чувствовать себя до странного неловко. Он почти никогда не находится к людям так близко, чтобы чувствовать тепло их кожи.

Он отходит, переводя взгляд на Фурину, которая с невероятным вниманием разглядывает газету, которую уже прочитала.

О деле, за которым пришёл, Ризли начинает говорить лишь тогда, когда перерыв заканчивается. До этого они говорят лишь о театральных постановках и последних событиях в жизни города. Нёвиллет невероятно плох в подобных беседах, но Ризли и Фурина до того хороши в ведении диалогов, что даже у него не получается всё испортить. Но, обсудив с Фуриной излишне драматичный, по мнению Ризли, финал одной из нашумевших пьес, Ризли спрашивает:

— Месье Нёвиллет, не могли бы вы осудить меня?

— Вы совершили какое-то преступление? — Нёвиллет оборачивается, замерев у края стола.

— Нет, но мне хотелось бы провести расследование в крепости Меропид, и нет иного способа попасть туда, не вызывая подозрений.

— Кого и в чём ты подозреваешь? — заинтересованно спрашивает Фурина.

— Начальника крепости и многих охранников в злоупотреблении полномочиями. Это не просто подозрения, но мне нужно собрать доказательства.

«Это не просто подозрения» — слова ложатся на плечи Нёвиллета тяжёлым грузом. Возможно, это ему бы стоило обречь себя на заключение. Ризли провёл под водой три с половиной года — самый маленький срок за двойное убийство, какой только можно было дать. И всё же за это время на его коже прибавилось шрамов, и Нёвиллет готов жестоко судить себя за каждый. Он и Фурина инициировали проверки в крепости, но ни одна из них ничего не выявила. Меропид надёжно хранила свои секреты. И за эту неспособность разобраться с проблемой Нёвиллет тоже себя осуждал.

Фурина заметно погрустнела, хотя попыталась это скрыть, снова уткнувшись взглядом в газету.

— К чему этот траур? — Ризли перевёл взгляд с Нёвиллета на Фурину и обратно. — Складывается впечатление, что вас обоих моё прошлое волнует куда больше, чем меня. Я совершил преступление и отбыл за него наказание. Вы и так были весьма милосердны ко мне.

Странно, что Ризли называет милосердием то, что они с Фуриной назвали бесчеловечностью. Но он не врёт. Нёвиллет не был так уж хорош в понимании человеческих эмоций, но ложь и фальшь угадывал безошибочно.

Ризли правда не делал из своего прошлого ни проблемы, ни драмы. Он добился места в полиции, хотя все, кроме мелюзин, были настроены к нему скептично или откровенно неприязненно. Ему хватило года, чтобы переубедить абсолютное большинство. Оставшиеся же скорее стали считать его выскочкой, чем криминальным элементом.

Но на второй год службы, помимо множества мелких дел, Ризли положил на стол Нёвиллета материалы о сети торговцев дурманами, а несколько дней назад его отряд завершил крупное расследование о торговле людьми: детьми и взрослыми. По этому делу ещё слушанье не успело пройти, а у него уже новая инициатива. И кто бы говорил об отдыхе?

— У инициативы расследования в крепости имеются личные мотивы?

— Да, — Ризли чуть склоняет голову набок, улыбаясь всё той же спокойной и вежливой улыбкой, а у Нёвиллета внутри снова короткие, яркие проблески молний. — Но спешу вас заверить, я усвоил урок, и теперь разбираюсь с теми, кто мне не нравится, законными методами.

В голосе его лишь ирония и ни капли боли или печали. Нёвиллет едва понимает, как можно столь легко говорить о настолько тяжёлом прошлом. Не понимает, но не может не восхищаться.

— И за что вы хотите быть осуждены? — спрашивает Нёвиллет.

— Хм, — Ризли картинно задумывается. — Возможно, за то, что по моей вине месье не спит ночами.

Фурина снова нервно кашляет в кулак. И что это с ней сегодня? Не заболела ли?

— Вряд ли хорошо сделанную работу можно считать виной.

Фурина прячется за газетой.

— Что-то не так? — Нёвиллет переводит на неё взгляд. У Фурины, выглядывающей из-за газеты странно розовеют щёки и уши. Правда, что ли, больна?

— Нет-нет, — тараторит она, — сделайте вид, что меня тут нет. Так что там с хорошо выполняемой по ночам работой?

— Я о том, что скоро все офицерские отряды начнут ловить преступников менее интенсивно, потому что юдекс и без того слишком мало спит и много работает.

— Мы, кажется, говорили не обо мне, — Нёвиллет садится в кресло за рабочим столом, заваленным бумагами. — Так за что вы собираетесь быть осужённым?

— Кража? — предлагает новую идею Ризли.

— И что вам хотелось бы украсть?

— Вас хотя бы на пару часов, — лёгкая улыбка так и не сходит с губ, но серо-синие глаза совершенно серьёзны. Нёвиллет правда не знает, как воспринимать его словам.

Фурина же пытается незаметно выскользнуть из комнаты, но запинается о ножку стола и чуть не роняет заварочный чайник. Её саму Ризли успевает поймать под руку и поставить на ноги.

— Не могу позволить себе быть украденным, — говорит Нёвиллет, когда Фурина, сославшись на срочные дела, о которых она только что вспомнила, сбегает из комнаты. — Сейчас слишком много работы.

— Сейчас, — Ризли выделяет интонацией слово. — Значит, в целом вы не отвергаете эту идею в другое более свободное время?

— А вы собираетесь попасть в крепость Меропил ещё раз?

— Ради возможности красть вас время от времени я готов там прописаться.

Нёвиллет правда его не понимает. Лёгкой шутливости его слов. Абсолютной серьёзности его глаз. Себя и те вспышки чувств, что ярче и ярче с каждым разом, он не понимает тоже.

— Но на этот раз нам нужно разыграть идеальное представление, — задумчиво говорит Ризли, мгновенно собираясь и серьёзнея, — воспользуемся моей репутацией. Постановочного избиения подозреваемого при задержании должно хватить. Используем мою мрачную репутацию. Хоть когда-то она пойдёт на пользу.

Сцена 4

Удар трости об пол заставляет всех в зале оперного театра затихнуть. Ризли несколько устало размышляет о том, что его появление здесь каждый раз вызывает многовато шума и дискуссий на повышенных тонах. Ему всё равно, а вот у Нёвиллета от такого болит голова. Хорошо, что Ризли попросил у Сиджвин лекарство, хотя лучше бы обязать юдекса отдыхать на законодательном уровне. Будет ли он в таком случае оказываться на месте подсудимого чаще, чем Ризли?

Впрочем, у Ризли другой рекорд. Мало кто столь часто чередовал места обвиняемого и обвинителя. Обвинителем он выступал после каждого дела, которое расследовал. Отряд — наивно думать, что ни о чём не догадываясь — уступал ему эту роль. Обвиняемым он был один раз по-настоящему, один раз фальшиво. Сейчас же он снова оказывается на месте обвиняемого, а в зале решается вопрос о его пребывании в крепости Меропид, правда, теперь на посту начальника тюрьмы.

Пока же собравшиеся внизу представители разных ветвей власти Фонтейна обсуждают каждую деталь его прошлого, Ризли думает, что благодаря смене мест, он имел возможность и удовольствие любоваться профилем месье Нёвиллета с разных ракурсов. Он прекрасен в любом случае, но, когда сидишь на месте обвиняемого, расположенном слева, волна волос, обрамляющая правую сторону лица, не мешает видеть сдержанную мимику Нёвиллета, подмечать каждую его эмоцию.

— И всё же, — раздаётся один из голосов, — учитывая тот факт, что у месье Ризли имелись проблемы с контролем гнева…

— Я бы не назвал это так, — отвечает Ризли. — Скорее уж проблемами с доверием. Кризис веры в правосудие, если хотите.

— Который он очень успешно преодолел! — вступается за него начальница сыска. — Поэтому я не вижу лучшей кандидатуры для этой должности, хотя, признаюсь, мне жаль будет терять такого ценного сотрудника.

— В любой чрезвычайной ситуации к вашим услугам, мадемуазель, — Ризли склоняет голову в знак почтения.

— И всё же, не станет ли месье Ризли использовать жёсткие методы в перевоспитании преступников, подобно прошлому начальнику тюрьмы?

— За всё время службы со стороны месье Ризли не было замечено ни одного случая неоправданного применения силы, — вступается за него месье Нёвиллет.

На протяжении всего этого процесса он защищает Ризли с непоколебимым упорством потока, прокладывающего себе путь сквозь камни. Роль непосредственного участника, а не беспристрастного наблюдателя, выносящего вердикт, должно быть, для него непривычна, но в этот раз его голос лишь один из. Вопросы о назначениях решает большинство, даже Архонт не вольна решать всё лично. Сдержки и противовесы. Сохранение равновесия на чашах весов. Ризли должен быть достаточно убедителен, настолько, чтобы каждая деталь прошлого говорила в его пользу.

— Я знаю эту систему изнутри, — говорит он, — и видел, как вместо исправления многих она калечила лишь больше. Деяния некоторых заключённых действительно столь ужасны, что мы можем лишь изолировать их от общества, но иные оступились единожды и заслуживают второго шанса. Общество же Фонтейна сейчас уравнивает обе эти категории, относясь к ним с одинаковым пренебрежением. Я хотел бы изменить это. К некоторым заключённым нам стоит проявить больше милосердия. Это будет справедливо и человечно.

Месье Нёвиллет одаривает его взглядом, задерживаясь всего на мгновение. Вряд ли кто-то заметит и прочитает скрытые в нём эмоции. Но Ризли внимателен. Большинство людей для него — открытая книга, месье Нёвиллет же сам ничего не скрывает — юдексу ведь не положено, — но в сравнении с другими чувства его — узорчатые письмена древнего языка, которым владеют немногие. И Ризли, пусть и не идеален, но уже весьма хорош в переводе. Этот взгляд месье Нёвиллета он трактует легко за считанные секунды. В нём поддержка, то спокойное согласие, с каким касаются руки, легко сжав пальцы. В нём сдержанно-радостное: «Я в тебе не ошибся».

Но обсуждение всё же проходит ещё несколько кругов, пока не иссякают все вопросы. Пока идёт голосование, Ризли не чувствует волнения, он думает лишь о том, что будет после, вне зависимости от результата.

Откроются двери, и люди покинут зал. Они с месье Нёвиллетом выйдут последними, даже Фурина тактично и незаметно ускользнёт, оставив их в одиночестве. Они выйдут в просторный вестибюль, и Ризли наконец сможет передать лекарство от головной боли. В глазах месье Нёвиллета мелькнёт удивление, после — благодарность. А Ризли снова пронзит вспышкой молнии, пригвоздит к месту, обратит в пепел. Он так близко к своей любви, как только мог мечтать, и всё же — недостаточно.

Их отношения — медленный вальс, где они могут держаться за руки, смотреть друг другу в глаза, но всё это лишь в рамках установленных танцем такта и дистанции.

Ризли выныривает из своих мыслей. Голос месье Нёвиллета оглашает решение. Открываются двери. Пустеет зал. Но они так и продолжают сохранять такт и дистанцию.

Сцена 5

Капли дождя барабанят по зонту, который распахивается над головой Нёвиллета. Он раскрывает глаза, выныривая из мыслей о предстоящих судебных тяжбах.

— В этот раз я решил взять свой, — говорит Ризли, слегка улыбаясь. На его одежде и волосах всё же оседает дождевая пыль.

— Весьма предусмотрительно с вашей стороны, благодарю, — отвечает Нёвиллет, хотя ощущать падение капель кожей для него комфортнее, чем чувствовать их стук по ткани зонта.

— Я помешал чему-то? — спрашиваешь Ризли, пока они идут вдвоём до дворца Мермония. Люди на них поглядывают. За пятьсот лет, проведённых здесь, Нёвиллет привык к этому, но так и не научился игнорировать полностью.

— Разумеется, нет, — качает головой Нёвиллет. — Я же сам вас позвал.

Ризли в должности начальника крепости второй год, и после его вступления на пост они должны были начать видеться реже. Большинство вопросов можно разрешить и письменно, но в случае с Ризли Нёвиллет предпочитает личное общение. Фурина его в этом поддерживает: «Ты просто обязан всеми возможными способами вытаскивать его из крепости — он же совсем солнца не видит, сидит там, как заключённый. Инициируй встречи почаще! Это моя настоятельная рекомендация, как Архонта!»

— Я скорее про дождь. Интересно, что на этот раз расстроило Гидро дракона, — Ризли заглядывает в глаза на мгновение. Тепло его внимания словно бы обнимает за плечи. Нёвиллет не знает, как Ризли это удаётся. Это и ещё то, как Ризли каждый раз безошибочно удаётся определять, когда у Нёвиллета болит голова, когда его обуревают сомнения или тревоги, когда мысли слишком мрачны и тяжелы.

— До сих пор верите в это?

— Я лишь наблюдаю и замечаю некоторые корреляции.

— И к каким же выводам вы пришли?

Ризли медлит, словно решая для себя что-то, а после говорит:

— Не всегда, когда идёт дождь, вы грустны. Но всегда, когда вы грустны, идёт дождь.

— Вы очень внимательны, — Нёвиллет ощущает себя странно неловко, впервые рядом с Ризли не зная, что сказать, но чувствуя мучительную необходимость продолжить разговор. Воспользовавшись случаем, задать вопрос, который действительно интересует уже какое-то время. — Но мне не совсем ясна причина вашего внимания.

Ризли не отвечает сразу, и по коридору дворца до кабинета они проходят в молчании. Лишь когда дверь кабинета затворяется за их спинами, Ризли говорит:

— Вы мне небезразличны.

— Не до конца понимаю, что это значит, — честно признаётся Нёвиллет. Люди и без того чувствуют слишком много и сложно, так ещё и скрывают эмоции за ничего не говорящими названиями. — За небезразличием может скрываться столь многое, например, ненависть.

— Или любовь, — продолжает фразу Ризли. Смотрит серо-синими глазами. Холодный цвет и тёплый взгляд. — Я хотел сказать, что люблю вас, месье Нёвиллет, уже очень давно.

Нёвиллет замирает, словно актёр, забывший слова роли, чувствущий, как под ногами проламываются доски сцены. В целом чувствующий слишком много и слишком неожиданно, словно удар молнии с ясных небес уже пробил его насквозь, а он ещё не осознал, что умер, и отчаянно ждёт, когда же сердце вновь начнёт биться. Нёвиллет этим совершенно сбит с толку.

Драконы чувствуют иначе. Скрытую за толстой бронёй душу не так легко тронуть. Любая эмоция зарождается долго, и мало что может её вызвать. Люди же чувствуют… быстрее, ярче. Но Нёвиллет — Гидро дракон, а вода — это память. Вода бережно хранит в себе каждую упавшую в неё слезу, помнит каждую эмоцию в этой слезе запечатанную. А люди плачут по стольким поводам: от горя и счастья, от страха и наслаждения, от ненависти и любви. И в Нёвиллета это вливается с каждым глотком воды по капле. Он людскими чувствами то ли одурманен, то ли отравлен. Сам начинает чувствовать по-новому. И то, что молниями вспыхивает в груди при словах Ризли, — оно не драконье. Человеческое. Но в то же время не кажется инородным, и всё равно остаётся не до конца ясным.

Нёвиллет с человечностью бок о бок пятьсот с лишним лет. А она всё так же непринуждённо кружит его в танце, с лёгкостью подставляя подножки, когда он этого едва ли ждёт. И теперь он, сбившись с такта, не знает, какой в этом танце следующий шаг. Не знает, что должен сказать или сделать.

— Вам не обязательно отвечать, — говорит Ризли, снова безошибочно угадывая его душевное состояние, — совсем или конкретно сейчас, как сами решите.

Нёвиллет благодарно ему кивает.

— И всё же, — наконец, удаётся подобрать уместные слова, — мы могли бы хотя бы перейти на «ты». Как те, кто друг другу небезразличен.

Ризли мягко ему улыбается.

Сцена 6

— «Ни капли человеческого в тебе нет» — его взгляд это буквально кричал. Да и остальном он много чего наговорил, — вздыхает Ризли, ставя перед Нёвиллетом чашку с дымящимся чаем. — Неужели у меня правда такая репутация, какой можно детей пугать?

— Этих детей не так-то просто испугать, полагаю, — Нёвиллет осторожно берёт чашку длинными изящными пальцами.

— Не слишком похоже на слова поддержки, — Ризли устало вздыхает.

Пуэр из Ли Юэ оседает на языке чуть горчащим древесным привкусом. Если дела так пойдут и дальше, то для бодрости листья пуэра придётся жевать, запивая кофе. Крепость после появления в ней Фатуи ходит ходуном. Они то прячутся среди заключённых или новых надсмотрщиков, то сбегают, пропадая где-то в море, то норовят утопиться. С последним, пожалуй, больше всего проблем.

— Фурина бы назвала это хорошим спектаклем, а я бы с ней согласился, — говорит Нёвиллет, отпивая чай, — сложно отыгрывать роль персонажа, на которого не похож.

— Тем не менее этот фокусник так легко мне поверил. То ли я гениальный актёр, то ли пора поработать над улучшением репутации.

— Скорее первое, — Нёвиллет улыбается одним уголком губ, — заключённые тебя уважают, многие восхищаются тобой. Я же знаю, что ты добр и внимателен к Сиджвин, Фурине и ко мне.

Одного взгляда из-под ресниц хватает, чтобы заставить всё внутри вспыхнуть. Но Нёвиллет на этом не останавливается, чуть наклоняясь вперёд тянется к груди, словно желая забрать оттуда то, что его по праву. Но в итоге лишь, коснувшись пальцами жилета, отрывает прикреплённую наклейку с сердечком.

— Это тоже несколько рушит образ главного злодея.

Нёвиллет крутит сердце в пальцах и откладывает на край стола.

— Ну, вот такой я злодей. В перерывах между обеденным чаем и утоплением детей в водах Первозданного моря позволяю мелюзинам лепить на себя наклейки, — Ризли снова вздыхает. — Я ведь не ходил так всё время?

Не то чтобы это правдо могло повредить его репутации. Все в крепости привыкли к тому, что на одежде или железных перчатках Ризли время от времени появляются наклейки. Сиджвин и другие мелюзины находят это забавным. Ризли стоически терпит. Нёвиллет воспринимает, как знак дружбы. Не считай Ризли Сиджвин верным другом ещё со времён службы в сыске, попросил бы её прекратить эти шутки.

— Нет, — Нёвиллет коротко качает головой, — когда мы были около шлюза, я ничего такого не заметил.

Ну и хорошо. Потому что Клоринда бы не сказала. Она тоже находит эти наклейки забавными.

— Сегодня было близко, — Ризли устало откидывается на спинку кресла. Шпионы-фатуи и воды Первозданного моря, прорывающие шлюзы. После такого приличные люди берут отпуск. Но Ризли не такой уж приличный, а Нёвиллет не человек. Значит, вскоре они вновь вернутся к работе. Впрочем, Ризли не на что жаловаться, ведь Нёвиллет не изменяет своим привычкам, выходя прогуляться на площадку между оперным театром и спуском к крепости так же, как и раньше, даже, пожалуй, несколько чаще. И теперь Ризли может развеивать его одиночество. А после деловых визитов Нёвиллета в крепость предлагать остаться на чай. Оставаться в кабинете самого Нёвиллета тоже приятно, но всё же к Ризли куда реже кто-нибудь настойчиво ломится.

— Вы с Клориндой очень рисковали. Не скажу, что мне нравится оставлять это на вас, — взгляд Нёвиллета едва заметно омрачается. Ризли хочется взять его за руку, но после признания он так и не получил ответа, а потому не знает, сколько у него права на тактильность.

— Мы, люди, не такие уж хрупкие. Не стоит волноваться.

— Будь это обычная вода, я бы и не тревожился.

Ризли тоже не в восторге на самом деле. Он с подросткового возраста привык выходить против противников, которые раза в два крупнее. А тут ведра воды хватит, чтобы прекратить его существование. Впрочем, даже это не удержало Ризли от того, чтобы задержаться и посмотреть, как Нёвиллет справляется с водой первозданного моря. Всё из-за иррациональной тревоги, что может понадобиться помощь, но больше из-за желания видеть. Потому что видеть, как разбушевавшаяся стихия, цунами, готовое разорвать стены крепости изнутри и поглатить в голодной ярости весь Фонтейн, покоряется движению руки Нёвиллета, нехотя склоняется перед ним — завораживающе. Ради такого можно и рискнуть.

— Есть у меня подозрение, что я не полностью фонтейнец, — хмыкает Ризли, — в крайнем случае выдастся возможность проверить.

Нёвиллет смотрит на него с возмущённым осуждением. Ризли думает, что в последнее время, когда они наедине, эмоции Нёвиллета отражаются на лице ярче. Кажется, Ризли дурно на него влияет. Кажется, Ризли влюбляется в него всё больше.

— Просто шучу, — Ризли, поставив на стол пустую чашку, вскидывает руки. — Я не склонен к необдуманным рискам. И ты ведь не из-за одного меня беспокоишься?

Прикрыв глаза, Нёвиллет ненадолго погружается в раздумья, глубокие и тёмные, как воды вокруг них.

— Пророчество всё яростнее желает исполниться. И я боюсь однажды не успеть к тебе. Фурина всё отчаяние скрывает что-то от меня. И я не понимаю, чем заслужил её недоверие. Я пытаюсь уследить за всем, но это всё равно, что пытаться поймать все дождевые капли руками.

Нёвиллету, бесспорно, хватит сил остановить одним движением руки целый ливень, но он не об этом. И Ризли, в крепости которого недавно группка вчерашних школьников пыталась убиться разными методами, думая выведать побольше страшных тайн, прекрасно его понимает. Но это его не «боюсь не успеть сюда», а «боюсь не успеть к тебе» метким ударом ломает остатки желания придерживаться подобия правил.

Ризли берёт ладонь Нёвиллета в руки, держит несколько секунд, ожидая реакции. Нёвиллет же ждёт, с интересом даже. Позволяет Ризли вести в этом танце. Позволяет поднести ладонь к лицу, коснуться губами пальцев.

— Если Фурина о чём-то не говорит тебе, вряд ли дело в недоверии. Скорее уж в том, что перед теми, кто нам важен, мы всегда хотим представать в лучшем свете. Даже не спрашивая, нужен ли этот спектакль кому-то, кроме нас самих.

— И ты склонен поступать так же?

— Разве что совсем чуть-чуть, ведь юдекс не терпит фальши, — Ризли поднимает взгляд, снова едва ощутимо касаясь губами пальцев, — но смею надеяться, что нравлюсь ему и так.

Не отдёргива руки, Нёвиллет смотрит Ризли в глаза, а он не может трактовать отражающуюся в них эмоцию. Потому что всё замирает. Движение воды за стенами крепости, воздух в кабинете, поднимающийся от чайника пар, сердце Ризли.

— Тебе не нужно на это надеяться, — глаза цвета бликов на воде и переливающихся на солнце жемчужин смотрят в него, и он заворожён этим больше, чем танцем капель воды Первозданного моря. — Тебе стоит быть в этом уверенным.

Сердце Ризли пробивает ударом молнии, ослепительно ярким, щемящим, но едва ли болезненным. Нёвиллет снова на мгновение прикрывает глаза, словно решаясь на что-то. Ризли умеет не сбивать дыхание даже после самых тяжёлых ударов. Но это слишком. Против такого, как против бушующей силы первозданного моря, он может продержаться, но не выстоять.

— Стоило сказать это сразу. Что я тоже люблю тебя и всё же немного боюсь этих чувств.

Ризли улыбается, пожалуй, слишком мягко для столь страшного человека. А он всё же, выходит, страшный человек, раз заставил бояться самого Гидро дракона.

И занавес падает

— Подумать только, — Фокалорс улыбается, нежно и обречённо, — целых пятьсот лет. Я надеюсь, моя постановка тебя не утомила. Просто хотелось вспомнить самые яркие моменты, а их накопилось так много. Если Фурина претендует на звание лучшей актрисы, то я хотела бы побороться за звание как минимум неплохой сценаристки.

— Всего лишь неплохой? — спрашивает Нёвиллет, ещё не до конца придя в себя после череды воспоминаний своих и чужих. Мгновения сотен жизней пронеслись перед внутренним взором, и хоть юдесу полагается быть беспристрастным, в одну он всё же вглядывался с особым трепетным вниманием.

— Я сочинила лишь начало и конец, общую сюжетную рамку. Всё остальное — череда чужих выборов и случайностей, которой я сама была зачарована.

Она подходит ближе. Шаги её босых ног по сцене беззвучно тихи. Движение руки грациозно-плавное. В каждом жесте тихая траурная торжественность.

— Месье Нёвиллет, — говорит она, — не подарите ли вы мне последний танец?

Мягко сжимая хрупкую ладонь, Нёвиллет делает первый шаг. Он уже знает верный такт, последовательность движений и даже тихий шелест её платья, едва касающегося дощатого пола. Они пятьсот лет бок о бок, спина к спине и рука об руку, пусть сегодня видят друг друга в первый и последний раз.

— Знаешь, в одной старой пьесе говорили двое, — произносит Фокалорс на повороте чуть крепче сжимая его ладонь, — один говорил другому: «Неужто мало дела у тебя? В чужое дело входишь! Да тебя оно совсем и не касается». А другой отвечал: «Я — человек! Не чуждо человеческое мне ничто». Мы с тобой не люди, а только и делали, что влезали в чужие дела и судили их, забавно. Ничего, если напоследок я ещё разок влезу в твои дела? Своих у меня почти не осталось.

— Если тебе так хочется, — Нёвиллет подхватывает её за талию, делая полукруг, приподнимает над полом, лёгкую, как выпавшая поутру роса, что растает под первыми лучами солнца.

— Приглашая тебя, я боялась отказа. Почему ты согласился?

— Из любопытства, — отвечает Нёвиллет честно, как перед судом, самым строгим, где каждое слово лжи карается смертью. — Мне хотелось узнать, почему ради того, чтобы её народ обрёл человечность, Эгерия пошла на преступление против небесного порядка. Хотелось понять людей и себя через них.

— И каков результат? Что же, по-вашему, такое человечность?

Люди. Созидатели и разрушители. Обманщики и искатели правды. Заблудшие и упорно идущие к своей цели. И всё это разом. Когда маски падают, разбиваясь о сцену, что же остаётся? Что обнажается?

Нёвиллет знает лишь то, что ни у кого никогда не будет верного ответа.

— Суть человечности в многогранности, — отвечает он, когда танец заходит на новый круг, — в том, чтобы полниться противоречиями. Прощать, ненавидя. Отрекаться, любя. И принимать, боясь. Улыбаться, плача.

— И как вам люди? — с каждым новым шагом, с каждым поворотом танца руки Фокалорс всё холоднее, а сама она легче, и словно бы прозрачнее.

— Соприкоснувшись с каждым из их чувств, увидев тёмные и светлые стороны, — говорит Нёвиллет, замедляя темп, повинуясь Фокалорс постепенно завершая их танец, — я оказался заворожён и очарован.

— Особенно одним конкретным человеком, — Фокалорс улыбается, хитро, чуть насмешливо, становясь совершенно неотличимой от Фурины в этот момент.

— Особенно им.

— И всё же что-то тебя пугает? — Фокалорс замирает. — Прости за любопытство. Это, клянусь, последний вопрос.

Нёвиллет же готов рассказать ей всё. Каждый день из пятисот лет, только бы ещё оттянуть минуту финала. Как и в случае с Ризли его пугает лишь…

— Время. Его безжалостность и быстротечность.

Фокалорс замирает, всё ещё сжимая его руки, но теперь ободряюще. Так, как они теперь, старые друзья стоят в портах, за считанные минуты до отправления корабля.

— Я смогла проклясть Фурину своей вечностью, но ей это больше не нужно. А твой возлюбленный, — Фокалорс едва ли не светится, озарённая очередной хитрой идеей, — мне показалось, что он достаточно безрассудный, чтобы согласиться на это, и достаточно здравомыслящий, чтобы осознавать последствия.

Меч, зависший над сценой, чуть покачивается, словно маятник часов. Время. Безжалостно. Быстротечно.

— Ох, кажется, я уже опаздываю на собственную казнь, — Фокалорс тихо смётся. Расходятся руки. — Ну же, не делай такое лицо. Я верну то, что твоё по праву и не оставлю тебя в одиночестве. Всё в рамках закона и согласно решению Оратриса.

— Говоришь так, будто тебе не больно, — Нёвиллет мягко гладит её по волосам. Фокалорс улыбается так светло, как могут только те, кто знает, чем кончится их история, и принимают этот финал. У Нёвиллета перехватывает дыхание.

— Гидро дракон, — тихо зовёт она, — Гидро дракон, не плачь, — она поднимает глаза, моргает быстро-быстро, слегка поджимает губы, — иначе, я тоже…

Она делает глубокий вдох, чуть дрожащий выдох.

— Ты не мог бы нагнуться?

Нёвиллет склоняется к ней, к протянутым её рукам, чтобы Фокалорс могла прижаться лбом ко лбу, замереть так на несколько мгновений.

— По правде сказать, — шепчет она, — перед лицом смерти мне немного страшно. Так что, пожалуй, нам обоим ничто человеческое не чуждо.

Фокалорс отстраняется, как отбегающая от берега волна, лишь скользнув едва ощутимым прикосновением на прощание. Когда она продолжает танец, её шаги, с каждым из которых она приближается к смерти, всё так же беззвучно легки. Она не сбивается такта. Раз. Два. Три. Последний оборот и последний взгляд искрящихся от слёз глаз. Последний поклон единственному зрителю и…

Приговор приведён в исполнение.

Плачь

— Гидро дракон, — тихий мягкий шёпот на ухо, — Гидро дракон, не плачь.

Ризли обнимает его. А Нёвиллет замирает, склонив голову ему на плечо. И всё вокруг замирает тоже. Дождевые капли застывают в воздухе на мгновение, чтобы в следующее сорваться, падая.

— Я никогда не контролировал это полностью, — говорит Нёвиллет честно, потому что юдекс Фонтейна и полноправный его правитель не должен врать.

— Как никто полностью не контролирует своих слёз. Разве что те, в ком нет ничего человеческого. Но это совсем не про тебя. Так что знаешь, плачь, сколько нужно. Фонтейнцы своими уговорами будто не дают тебе выплакаться веками.

Губы Нёвиллета всё же трогает улыбка. Они стоят на палубе небольшого летающего корабля, зависнув в небе над Фонтейном, с улиц которого стремительно отступает вода. А дождь льёт стеной, касаясь кожи и будто желая обнять.

Этот корабль Ризли назвал спасательной шлюпкой, огромный же фрегат со спасёнными уже приземлился там, куда вода так и не добралась.

— Дождь помешает людям праздновать.

— Ну, теперь от воды мы не растворимся, — хмыкает Ризли, — а большая часть жителей и так только что всплыла из моря. Стать более мокрыми они уже не в состоянии.

Руки Ризли медленно гладят Нёвиллета по волосам, тёплые губы касаются кожи в перерывах между словами.

— Сейчас они безумно счастливы, что не умерли, потому начнут праздновать, несмотря ни на что. А потом обнаружат, что все их дома затопило, а вещи испортило, и разноются. Как и всегда, ты же их знаешь.

Нёвиллет знает. Сначала они, абсолютно обоснованно будут радоваться, потом, не менее обоснованно, горевать, а после снова возьмут себя в руки. Как и всегда.

— Так что, как только мы причалим к земле, нас завалят просто нечеловеческим количеством работы.

— И как долго ты предлагаешь не причаливать?

— Лет десять-двадцать. Тридцать для верности.

Даже немного жаль, что Нёвиллет не может себе такого позволить.

Губы Ризли осторожно касаются виска, скулы у нижнего века, щеки. Спустившись, замирают, не коснувшись губ, ожидая разрешения. И сегодня Нёвиллет, помиловав всех, кого мог, ещё и разрешает, если не всё и всем, то многим и многое. Себе в том числе.

Первым податься вперёд, касаясь губ Ризли своими, Нёвиллет себе разрешает.

Позже они всё же причалят к земле, которая встретит их суетой, радостью и печалью. Позже он найдёт Фурину, чтобы увести её, немного потерянную, немного напуганную, немного разбитую, домой. Позже их всех действительно завалит делами. Позже Нёвиллет расскажет Ризли о проклятии, позволявшем Фурине жить так долго, предложит его, как иные предлагают руку и сердце. И Ризли действительно будет настолько здравомыслящим, чтобы осознавать все последствия, но настолько безрассудным, чтобы согласиться. Позже…

А пока лишь медленные поцелуи. Тёплые руки. Капли дождя, разбивающиеся о палубу. И проясняющееся, постепенно светлеющее над ними небо.