Санжи выворачивает наизнанку. Он старается не смотреть на отвратительную желто-бурую кашу перед собой, старается не чувствовать запах и отстраниться от вкуса. В его левой руке все еще зажата зубная щетка с размазанной по ней пастой, но мяты во рту не осталось и в помине. В разуме Санжи, как волшебный фонарь, крутится снова и снова сцена из сна: крепкая рука, удерживающая его за талию, тихое равномерное дыхание, щекочущее ухо. Твердые плечи под его пальцами. Горячая кровь на языке и в горле.

Санжи снова клонится к унитазу и содрогается: сухо, всем телом; изо рта капает только слюна, в нем уже не осталось ничего, даже желчи. Санжи смывает воду, трясущимися руками хватается за раковину и тянет себя наверх.

В отражении зеркала — бледный призрак его самого, с красными от натуги глазами, с красной крапинкой вокруг побелевших губ. Санжи отводит взгляд и плещет воду себе на лицо. Набирает полный рот, — но тут же неряшливо сплёвывает из-за нового спазма, схватившего горло. Он старается дышать глубоко и равномерно, пока пережидает приступ тошноты и головокружения; он всеми силами игнорирует образы в своей голове, чувства и ощущения, что эхом ложатся на его собственные. Он пытается убедить себя, что нет ни приятной истомы в его мышцах, ни пустоты в…

Санжи задушено смеется над самим собой, над бесполезностью своего самообмана: перед закрытыми глазами он видит Зоро, нависшего над ним с серьезным, слишком сложным выражением лица, чтобы Санжи мог его понять, его волосы растрепаны и тёмны от пота, его руки крепко прижимают Санжи к дивану, пока член раз за разом разрывает тело пополам.

Санжи поднимает руку и отвешивает себе звонкую пощёчину, — и, кажется, это немного помогает. Он приходит в себя достаточно, чтобы поднять с пола упавшую щетку, и продолжить приводить себя в порядок.

Его тело разбито, усталость — невыносима.

Санжи едва держится на ногах, как будто и не спал вовсе.

К счастью, сегодня он проснулся затемно, к счастью, Усопп снова уснул на своем посту, и его негромкий храп отчетливо слышен за шумом слабых волн. Санжи бредет к камбузу, держась за перила, покачиваясь на слабых ногах, — и все никак не может подцепить пальцами последнюю в пачке сигарету. Он смотрит на нее с вялым удивлением, потому что смутно припоминает, что накануне пачка была полна наполовину; потому что его разум играет с ним свои злые шутки, заставляя путать сегодня и вчера, и все предыдущие дни, слишком однообразные в таких мелочах. Санжи подносит сигареты ко рту, подцепляет языком фильтр и зажимает его между зубами. Смятая пачка летит в мусорное ведро, горечь табака смешивается с — эхом — горечью желчи на его языке.

Санжи вдыхает теплый дым полной грудью. Выдыхает толстой струей в вентиляционное отверстие над плитой. Его, наконец, отпускает.

Он наполняет рисоварку, разливает тесто по хлебным формам, проверяет готовность шоколадных конфет для чая и мороженого с дурианом для Робин-чан. С каждым шагом идти все легче, с каждым движением сон покидает его тело. Когда, через пару часов, завтрак уже накрыт на стол, а гомонящие голоса накама слышны за дверью, Санжи встречает их своей обычной веселой улыбкой, которая не гаснет даже когда он снова не видит зеленой макушки среди вошедших.

Ничто в нем не говорит о четырех выкуренных сигаретах, никто не может заметить двойную порцию кровезаменителя, что он вколол. Санжи выглядит нормально, и его накама не беспокоятся о нем, — потому что Санжи чувствует себя нормально. Он разливает чай дамам, шутливо флиртует с Робин-чан и, как обычно, старается загладить свою вину перед Нами-сан за то, что ей пришлось увидеть не лучшую сторону его личности. Санжи как всегда подкладывает добавку Луффи, как всегда спасает кашу дремлющего на ходу Чоппера от знакомства с его носом, а заварник кофе — от масляных брызг, подтекающих сквозь щели в искусственной коже Фрэнки.

Единственное, что выбивается из представлений Санжи об обыденном завтраке — необходимость сдерживать колкости о Маримо, которого все равно нет, чтобы ответить. Но, судя по тенденции, скоро и это войдет в его понятие обыденности.

Нужно быть совсем слепым, чтобы не заметить, что гребаный тупой мечник его избегает. А Санжи слепым не был. На самом деле, он даже удивлен, что Зоро — единственный, кто принял в штыки его новую природу; возможно, потому что он был единственным, кому пришлось столкнуться с ней лицом к лицу. Возможно, остальные однажды также отвернутся от Санжи, когда поймут, что он больше не человек, — монстр.

Санжи смаргивает зашедшие не туда мысли и только шире улыбается на новый виток спора «чей завтрак достанется Луффи сегодня». Он помогает Чопперу отвоевать свою порцию, безжалостно оставляя Усоппа сражаться с капитаном, принимает благодарности с легкой улыбкой, провожает окончательно проснувшихся и повеселевших накама, расходящихся каждый по своим делам…

И остается один.

— Ты бесполезен, — отец отталкивает его, и Санжи врезается спиной в стену, надсадно кашляет окровавленным ртом. Он снова не смог заставить себя сделать и глотка крови, снова разочаровал отца, снова подвел его.

— Я попытаюсь еще раз, — дрожаще бормочет он, поднимаясь, со слезами на глазах смотрит на замершего кролика в своей тарелке.

— Он уже сдох, пока ты сопли жевал, — рявкает отец и снова заносит над ним руку. Санжи инстинктивно жмурится и втягивает голову в плечи, но удара так и не дожидается. — Выметайся. Есть будешь на кухне, вместе со слугами, пока не научишься вести себя подобающе статусу.

Санжи поднимается в Воронье гнездо и смотрит на спящего Зоро со смутным желанием его отпинать. Он несколько часов не находил себе места, готовился к серьезному разговору, — возможно, к драке ни на жизнь, а на смерть, — а этот… этот… этот ублюдок вздумал прикорнуть!

Санжи скрипит зубами и поднимает ногу высоко над головой, целясь в открытый пресс, и замирает на мгновение. Глубоко вздыхает, аккуратно опускает ногу на землю и в два легких шажка подходит ближе.

Выражение лица Зоро чертовски глупое: с его приоткрытым от дыхания ртом, едва заметно приподнятыми уголками губ и счастливыми морщинками на глазах. Что бы чертовому мечнику не снилось, оно, должно быть, стоит пропущенного завтрака. Санжи бездумно тянется поправить растрепанную челку, но ловит себя на этом и отдергивает руку, мысленно морщась от отвращения. Хорошо что сам Зоро не видит его сейчас, иначе бы с удовольствием потоптался по его гордости, своими простыми, но колкими замечаниями о переливающейся через край нежности — хотя, конечно, это была совсем не она, просто…

Санжи закуривает. Окинув Зоро последним взглядом, он разворачивается, чтобы уйти. Поговорить они всегда успеют, верно?

— Мой милый Санжи, — слабая улыбка расцветает на лице мамы, когда Санжи входит в ее комнату с обедом наперевес. Горничная морщится, но молчит под острым взглядом. — Чем ты угостишь меня сегодня?

— Омлет с красной рыбой! — Санжи гордо ставит коробку с едой на столик и забирается на мамину кровать, под ее теплый бок и в ее мягкие объятия.

— Звучит очень вкусно.

— Я делаю успехи, — хвастается он, зарываясь лицом в складки ткани ее платья. Запах лаванды наполняет его легкие, счастье ярким пламенем согревает грудь. — Все так говорят.

— Я не сомневаюсь, — шепчет мама ему на ухо, чуть крепче прижимая его к себе. Он чувствует нежное веселье в ее голосе. — Ты вырастешь в гениального повара и всегда будешь делать людей счастливыми, как сейчас делаешь меня.

Санжи неуверенно улыбается:

— Я правда делаю тебя счастливой?

— Никогда не сомневайся в этом, любовь моя.

Санжи удивленно замирает на пороге камбуза, когда замечает, что комната не пуста. Робин-чан поднимает на него свой взгляд и мягко улыбается, приглашающе поведя ладонью в сторону стула напротив.

— Поговорили? — спрашивает она слишком понимающе, отчего уши и щеки Санжи становятся горячими. — Вижу, что нет.

Она вздыхает и откидывается на спинку, рассеянно разглядывая помещение, как будто не хочет смотреть на Санжи. Тот сглатывает:

— Может быть, чаю? Или мороженого? — спрашивает он, пытаясь отвлечь Робин-чан от невеселых размышлений, легших тонкой морщинкой между бровями на его любимом лице.

Робин-чан наконец смотрит на него, и ее улыбка возвращается, а черты разглаживаются.

— Мороженое звучит хорошо, — в ее голосе звучит мягкое веселье и нежное понукание, — и я надеюсь, что ты присоединишься ко мне.

— Конечно, — Санжи не смог бы отказать ей, даже если бы захотел.

Он быстро организовывает стол: заварник белого чая и вазочку мороженого для Робин-чан, черный чай с сушеным апельсином для себя. Он крепко сжимает кружку во вспотевших ладонях, сидит прямо и немного напряженно под ее снисходительным насмешливым взглядом: запястья на краю стола, локти опущены и прижаты к ребрам, колени плотно сомкнуты. Это было бы смешно, не чувствуй он себя провинившимся мальчишкой.

Это было бы глупо, не знай он, что Робин-чан никогда не приходит просто так.

— Санжи-кун, — мягко говорит она и тянется вперед, кладя ладонь на его напряженное запястье. — Все в порядке?

«Он ненавидит меня», — Санжи мысленно прикусывает язык и отвешивает себе оплеуху, но мысли все равно несутся вскачь: бесконтрольные, жалобные, как зов о помощи, — «Он ненавидит монстра, которым я стал».

— Все в порядке, — выдыхает он, сглатывая. Отчаянно хочется закурить.

Робин-чан качает головой, но не опровергает его слова. Она отпускает его руку и возвращается на место, изящно зачерпывает ложечку мороженого и с видимым удовольствием кладет ее в рот. Щурится от наслаждения, смотрит на Санжи слишком радостно, слишком открыто, чтобы он мог выдержать это. Его сердце заходится в неистовом беге, когда он неловко отводит взгляд.

— Очень вкусно, — говорит она, делая глоток чая перед новой порцией. — Я рассказывала тебе, как впервые попробовала мороженое с дурианом?

Санжи качает головой, не отрывая взгляда от своих побелевших пальцев.

— Я украла его, — Санжи поднимает на нее удивленный взгляд, и Робин-чан смеется. — Не удивляйся. Дуриан никогда не рос на Охаре, но иногда торговцы завозили те партии, что не успевали продать на других островах. В один из таких сезонов, мои дядя и тетя купили это мороженое для моей кузины, у местного шефа, который всегда слыл любителем экспериментов. Но ей не понравился запах и еще меньше понравился вкус, поэтому мороженое просто… стояло в холодильнике, никому не нужное. И я украла его.

Санжи хочет возразить, что это едва ли считается кражей, но молчит, позволяя Робин-чан продолжать.

— Я помню, как будто это произошло вчера. Тихая лунная ночь, жаркое лето, — и я, с ведром мороженого в руках, крадусь в свое маленькое убежище вдали от дома. Это был вкус, который невозможно забыть. Счастье, которое трудно описать. — Робин-чан смаргивает пелену воспоминаний и смотрит на него щемяще-нежно, — это был первый и последний раз, когда я его ела. До сегодняшнего дня.

Она зачерпывает полную ложку и медленно слизывает, капля за каплей; красный язык покрывается белым налетом. Санжи завороженно смотрит на то, как радость блестит в обычно темных глазах, как маленькие счастливые морщинки собираются у их уголков.

— Вкус совсем не уступает тому, что я помню, — она ловит его взгляд, — спасибо тебе, Санжи-кун.

Санжи едва ли может понять ту смесь эмоций, что накрывает его с головой. Он опускает голову, пряча повлажневший взгляд и неловко пожимает плечами:

— Я рад угодить вам, Робин-чан.

Она вздыхает и ее ладонь снова накрывает его руку:

— Ты не угождаешь мне, Санжи-кун. Ты делаешь меня счастливой.

Он рвано выдыхает, сильнее сжимая кружку в своих руках.

— Это что? — Зефф фыркает в усы, взвешивая в руке потрепанный букетик цветов, выменяный Санжи у девочки-торговки. Повара собираются вокруг них, шушукаются, кто-то позади весело гогочет.

Санжи неловко пожимает плечами:

— Просто.

Зефф сверлит его взглядом и молчит. Кто-то позади Санжи хрюкает от смеха:

— Малец выражает тебе свою любовь, шеф, это так мило.

— Неправда! — Санжи вскидывается, исподлобья зыркая на окружающих, отчего те только смеются.

— А ну цыц, — рявкает Зефф и качает головой, — так, баклажан, а теперь слушай сюда. Цветы дарят только девушкам… цыц, я сказал! Конфеты, шоколад и цветы — классический набор джентельмена для ухаживания. Так мужчина показывает женщине, которая ему нравится, что у него есть к ней чувства.

Санжи проговаривает про себя наставления и коротко кивает:

— А как показывают чувства к мужчине?

На кухню опускается тишина. Никто больше не смеется и не шепчет, будто удивленные вопросом Санжи. Он чувствует как липнут к нему странные взгляды и почему-то хочет сбежать. Зефф молчит, все так же медленно покачивая букетик в своей ладони.

— Никак, — рявкает кто-то наконец, разрывая всеобщее молчание. — Мужчины не испытывают чувств к другим мужчинам.

Ему никто не возражает. Санжи поворачивается к говорящему и хмурится, пытаясь понять концепцию:

— Почему?

— Потому что это пидорство, — выплевывает тот с отчетливым отвращением. — Это ненормально. Неестественно. Это — гребаная болезнь, пацан, ты понял меня?

Санжи пожимает плечами: он не слышал о такой болезни, но… он много о чем не слышал за свою жизнь. Всего год назад он сидел в темноте и тишине темницы собственного дома, а до того — получал воспитание от нелюдей, которые, как не забывал повторять отец, отличаются от людей очень сильно. Санжи — человек.

И он слишком хорошо знаком с концепцией ненормальности, чтобы спорить с другими людьми.

— Если ты хочешь выразить мужчине уважение, — Зефф наконец заговаривает, почему-то смотря не на Санжи, а на повара, который поучал его только что, — то достаточно пожать ему руку. Слова и подарки нужны только для любви.

— Ладно, — бурчит Санжи, скрещивая руки на груди.

Ему не очень нравятся запреты — он видел их слишком много в своей жизни, — но если так сказал Зефф…

Цветы, забытые, лежат на подоконнике еще три дня, пока не высыхают и не исчезают в одну из уборок.

— Я рад, — негромко повторяет Санжи и подносит к губам остывший чай, чтобы смочить пересохшие губы.

— Поэтому прости меня, — Робин-чан вздыхает и качает головой, — но я хочу видеть тебя счастливым тоже. Даже если для этого мне придется заставить тебя говорить о том, о чем ты не хочешь.

Санжи моргает и недоуменно приподнимает брови: он не совсем понимает о чем она ведет речь.

— Вы с Зоро.

Санжи подбирается:

— Нет никаких «нас». — Выплевывает он слишком резко и сам на секунду пугается остроте своей реакции. В голове эхом звучат собственные стоны из сна: «Зоро, Зоро, Зоро». Санжи чувствует как кровь отливает от лица, а в горле снова появляется тошнотворный ком. — Прости меня, Робин-чан, я…

— Вот именно, Санжи, что нет никаких вас, — ее взгляд становится острым, пронзительным, — проницательным до дрожи. Санжи сглатывает и чувство тошноты усиливается.

— Я не понимаю, — выдыхает он и залпом допивает остатки чая. Тошнота становится сильнее.

— Так ли это?

Санжи срывается с места, и его выворачивает над раковиной.

— Ты же нормальный парень, пацан, что за телячьи нежности, — повар с силой проводит ножом по точилке и скалится на сидящего рядом ребенка: — Видал я как ты на баб смотришь, там же до полного набора только похоти не хватает… но это тоже со временем придет, ты не волнуйся.

— Что такое похоть? — Санжи кутается в чужую куртку, скрываясь от холодного ветра. Мужчина коротко хохочет.

— Поймешь, когда подрастешь. Я это все к чему? — мужчина с наслаждением затягивается сигаретой и передает ее Санжи, — ну-ка, подержи. Мужчина должен быть мужчиной. Сильным, смелым, любимцем баб. Ты с твоей-то внешностью и манерами точно будешь.

— Любимцем баб? — повторяет Санжи, пробуя звание на вкус. В груди что-то теплеет.

— А то, — мужчина ухмыляется, продолжая ловко смазывать ножи. — Купаться в их любви будешь, точно тебе говорю.

Санжи несмело улыбается.

— Так что заканчивай с этими пидорскими замашками, понял меня? — мужчина шутливо грозит ему пальцем. — Если мужик любит другого мужика, то не мужик это уже, а так… баба с хером. Ни туда, ни сюда. Таких нигде не любят. Давай-ка мне… а, черт, истлела совсем. Прикури-ка мне новую, пачка в кармане.

Санжи лезет в карман куртки и достает оттуда пачку сигарет; неуверенно смотрит на нее, вспоминая, как именно «прикуривал» мужчина и пытается повторить: вставляет палочку в рот, чиркает зажигалкой и усиленно втягивает в себя воздух.

Дым попадает в горло и перекрывает кислород, Санжи надрывно кашляет, невольно выплевывая сигарету на пол. На языке неприятно горчит.

— Э, да ты смелый, сразу в тяг, — мужчина хохочет над ним до слез. — Дай-ка покажу как надо.

Где-то над головой громко хлопает дверь.

— Ты чему сопляка учишь, ублюдок? — рычит Зефф, нависая над ними. — Совсем мозги растерял? Так я тебе сейчас все на место поставлю. Баклажан, быстро спать… а с тобой мы потолкуем. За жизнь и ценности.

Санжи возвращает куртку мужчине и бежит в комнату отдыха: спорить с Зеффом, когда тот действительно зол, себе дороже. Он мстительно думает, что научится позже, когда чертового тирана не будет рядом, но, к сожалению, на следующий день так и не находит мужчину на кухне.

И в последующие дни тоже.

— Шшш, — нежные ладони Робин-чан мягко оглаживают его плечи, придерживая, не давая свалиться в лужу собственной рвоты. — Все хорошо, Санжи-кун. Я рядом. Все хорошо.

— Прости, — хрипит он, сплевывая, пытаясь трясущимися руками открыть вентиль крана, чтобы смыть неаппетитное зрелище перед собой. К счастью, он не ел сегодня, и в раковине плавает только желчь и выпитый только что чай. Робин вздыхает над его головой, ее рука тянется вперед, накрывает его собственную. Они вместе поворачивают кран.

Струя холодной чистой воды вымывает следы его позора, а едва ощутимые брызги оседают на его лице.

— Я не думала, что все настолько плохо, — в голосе Робин-чан настоящая печаль, холодно сжимающая сердце Санжи. — Прости меня.

— Ты не виновата, — шепчет он, — я просто… заболел. Или отравился. Или…

— Санжи.

Робин-чан обхватывает его со спины, заключая в объятия.

— Тебе не нужно лгать.

Санжи хочет возразить, что никогда бы не солгал ей, возмутиться даже самой мысли, но ком в горле мешает ему говорить. По его щекам катятся крупные горячие слезы, и он ненавидит себя за это. За свою слабость. За то, что опять разнылся, как девчонка.

За то, что снова ведет себя не по-мужски.

Грубый басовитый смех заставляет его отшатнуться. Мужчина — окама — перед ним стоит, уперев руки в бока, и качает головой в насмешке:

— Да ладно тебе, красавчик, это традиция нашей семьи. Походишь денек, поиграешь с девчатами на пляже, расслабишься…

— Нет! — Санжи рычит, с отвращением отпинывая лежащее перед ним омерзительное розовое платье. — Вы, пидоры, можете творить что угодно, но я, блядь, в этом не участвую.

Взгляд мужчины холодеет, а его лицо превращается в невыразительную маску.

— О как. Пидоры, да?

— Да, — Санжи зло и задиристо вскидывает подбородок и, на всякий случай, отходит еще на шаг назад. — Кто же еще? Обрядились в женские наряды, так думаете, хоть кто-то вам поверит? Вы больные!

Мужчина смеется над его словами, но в его смехе больше нет ни игривой расслабленности, ни мягкости. В его глазах — лед и почти смертельный приговор.

— Тогда добро пожаловать на остров больных пидоров, о настоящий мужчина. Проверим, как долго проживет здесь твоя мужественность?

Робин-чан прижимает его лицо к своей груди и раскачивается на месте, будто укачивая ребенка. Санжи пытается, но не может остановить слезы. Он плачет обо всем: о болезненной памяти детства, о печали быть изгоем в семье, о потере того единственного, что помогало ему держаться на плаву — его человечности, ради которой мама отдала свою жизнь, Зефф — ногу, а сам Санжи…

Санжи не знает, чем он пожертвовал ради нее, но всегда чувствовал, что чем-то очень важным.

— Бедный ребенок, — шепчет Робин-чан ему в волосы, как когда-то шептала мама, утешая после очередного проигрыша братьям. — Все будет хорошо. Я обещаю тебе, все наладится.

И Санжи согласно шмыгает носом, — потому что невозможно не согласиться, когда тебя уговаривают так ласково. Так любяще. Он сжимает во влажных ладонях ее футболку, цепляясь, как утопающий за спасательный круг, как канатоходец за свой балансный шест.

Под ногами Санжи разверзлась пропасть, и Робин — единственная, кто удерживает его застывшее в трусливом отрицании тело на ее краю.

— Я помогу тебе, — слышит он ее мягкий голос, — если ты позволишь. Пожалуйста, позволь мне помочь тебе, Санжи-кун.

Он набирает в грудь побольше воздуха: сказать, что он в порядке. Что это всего лишь… что это лишь…

Он задыхается и судорожно кивает, сильнее стискивая в пальцах нежную ткань. Робин целует его в макушку.

— Спасибо.

«Какая дешевая у тебя мечта».

Губы Санжи искривлены в сардонической ухмылке, подрагивающие пальцы вскрывают новую упаковку бритвенных лезвий. Он не позволит насмехаться над собой. Не позволит высмеивать его любовь к прекрасным меллорин. Не после всего, что ему пришлось пережить… не после всего.

Он сотрет язвительную улыбку с лица Маримо, он заставит его уважать Санжи. Чертов идеальный во всех отношениях ублюдок не представляет и доли того, что приходится делать — терпеть, прощать, запрещать — Санжи ради того, чтобы соответствовать тяжелой роли человека. Чтобы быть настоящим: в чужих глазах и в собственных. Зоро не имеет права судить его за это.

Тонкий металл щелкает, ломаясь, один раз, два, три — четыре кусочка лезвия красиво стоят, воткнутые в онигири. Холодно бликуют отсветами. Насмехаются над слабостью Санжи, который не способен принять бой как мужчина, только и может, что гадить из-под тишка, подобно женщине. Слабый. Слабый. Слабый.

Крышка закрывается, лента любовно обвязана вокруг коробки.

Санжи отходит от стола и запрещает себе сожалеть.

Холодная вода освежает лицо, отрезвляет разум. Дым наполняет легкие привычной тяжестью. Вода в чайнике шумно булькает, закипая. Санжи гасит огонь, затягивается, достает чистый заварник — привычные действия успокаивают разбушевавшиеся эмоции, позволяют взять себя в руки. Горячая вода заливает чайные листья, дым наполняет легкие, свежий шарик мороженого с дурианом аккуратно ложится в новую чистую вазочку. Крышка заварника запотевает и Санжи видит свое мутное отражение в стекле. Искаженный Санжи криво улыбается ему, насмехаясь.

Санжи втягивает в себя воздух; дым наполняет легкие. Саднит горло раздражением, в кулак сжимает ровно бьющееся сердце. Обволакивает горьким теплом чувствительные края языка. Оседает на нёбе.

Чай с легкомысленным звоном льется в изящную чашку.

С едва слышным стуком посуда становится на стол.

Тяжелый горячий дым наполняет легкие.

— Я должен извиниться, Робин-чан, — Санжи садится рядом с ней, мягко сжимает ее ладонь в своей. — И поблагодарить. Я… даже не подозревал, насколько это давит на меня и, если бы не ваша поддержка…

Он сжимает ладонь чуть крепче, качает головой; на его губах мягкая открытая улыбка. Он заглядывает в глаза Робин-чан, пытаясь передать всю свою искренность этим жестом. Он позволяет намеку на уязвимость смягчить его лицо.

— Вся эта… постоянная борьба и беготня, напряжение, — свадьба, в конце концов. Мой… вампиризм.

Он облизывает губы, горькие от желчи и табака, качает головой снова и его улыбка становится грустной:

— Я до сих пор не верю, что это произошло, — признается он, на мгновение отведя взгляд. — Что я стал таким же монстром, как и моя семья, что я… больше не человек.

Из груди Робин-чан вырывается короткий смешок:

— Кого из нас всех вообще можно назвать человеком?

Санжи вопросительно приподнимает брови, и Робин-чан пожимает плечами:

— Чоппер, Фрэнки… Может быть я, прозванная ребенком дьявола? Или Зоро, в битве уподобляющийся демону?

— Это не…

— Или Луффи, — она приближается к нему с видом, будто собирается рассказать страшный секрет. — Наш капитан — бог Солнца, Санжи-кун.

Санжи недоуменно моргает: о чем она говорит?

— А солнце светит для всех одинаково. — Робин-чан отстраняется обратно, оставив его в смущенном непонимании, и начинает медленно есть свое мороженое, давая ему время прийти в себя.

Санжи закуривает.

— Если вы так говорите, Робин-чан, у меня нет причин вам не верить.

Робин-чан делает медленный глоток чая, смакуя послевкусие, прежде чем вернуться взглядом к нему.

— Я рада, — просто говорит она, улыбаясь. — Жаль, что не могу ответить тебе тем же.

— Что?

— Я тебе не верю, Санжи-кун.

Холодная хватка страха, непонимания, отчаяния сводит желудок почти до боли; Санжи широко раскрытыми глазами смотрит на такую же мягкую, такую же нежную, как и секунду назад, Робин-чан, и не узнает ее твердый голос, гремящий в ушах как приговор:

— Ни единому слову.

Окамы шепчутся за окном, их липкие, полные омерзительной жалости взгляды ощущаются почти физически. Санжи не знает, когда угасла их к нему ненависть, но он с удовольствием вернул бы ее — если бы понимал, как.

— Корабль прибудет завтра на рассвете, — Иванков сидит в кресле как королева, в обличии женщины сегодня, смотрит на него ленивым взглядом, обращается ровно с той долей высокомерия, чтобы обозначить свое превосходство, но не оскорбить. Санжи приходится напоминать себе, что человек перед ним не является настоящей женщиной, но это, кажется, только усиливает напряжение, сковавшее низ живота. — А ночью мои дети устроят праздник, чтобы проводить тебя.

— Я не приду, — коротко цедит Санжи, отходя вглубь комнаты, туда, где его больше не достанут ласковые взгляды девушек… мужчин… ненормальных.

Иванков безразлично пожимает плечами:

— Это твой выбор и твой путь, парень.

Опять говорит загадками, будто видит и понимает больше, будто знает о Санжи что-то, чего не знает он сам.

Санжи кривит губы и с силой сжимает в зубах фильтр, борясь с раздражением.

— Ты ничего не знаешь о моем пути.

— Я увидел достаточно.

— И что же ты увидел?

Санжи жалеет о своем вопросе тут же, но не может забрать его назад. Иванков смотрит на него оценивающим взглядом, будто решая, достоин ли он ответа, и что-то внутри Санжи восстает: требует расправить плечи, гордо поднять подбородок, не дать удовольствия видеть свою слабость этому жалкому человеку, который ничего не знает ни о нем, ни о его настоящей жизни.

— Ребенка, — Иванков поднимается с кресла, возвышается над ним в два шага преодолев разделяющее их расстояние. — Обычного потерянного ребенка, заблудившегося во взрослом мире.

Пальцы Иванкова приятно теплы, когда он ласково гладит Санжи по щеке, едва касаясь подушечками кожи. Раздражение от обидного ответа гаснет, не успев разгореться.

— Если однажды ты решишь перестать бежать… если ты наберешься смелости, чтобы взглянуть в лицо самому себе и принять то, что увидишь, — глубокий мягкий голос королевы проникает в уши и отчего-то достает до самого сердца, заставляя его биться чаще. — Наша семья всегда готова будет принять тебя… или дать тебе убежище.

Санжи ухмыляется: какая глупость. Полнейшая бессмыслица, чушь — Иванков окончательно распрощался со своим рассудком, если думает что Санжи вернется сюда по собственной воле.

Иванков пренебрежительно хмыкает, очевидно, прочитав его взгляд, и отстраняется.

— Но до тех пор… прощай, дитя.

Санжи падает лицом в подушку, стоит двери захлопнуться за спиной королевы. Он заглушает ее — его — голос, раз за разом прокручивающийся в голове, мыслями о скорой встрече с накама.

Он думает о Нами-сан, восхитительной, обворожительной девушке с самой яркой улыбкой и самым горячим сердцем.

Он думает о Робин-чан, ее проницательном взгляде и звонком смехе, и уютном молчании за чаем в позднюю вечернюю пору.

Санжи вспоминает всех: Луффи, Усоппа, Чоппера… Маримо.

За окном всю ночь слышны смех, музыка и треск горящего дерева костров; праздник продолжается до рассвета, и до рассвета же Санжи лежит, пустым взглядом сверля потолок.

До рассвета Санжи не думает ни о чем.

— Ты ведь не об этом подумал, когда я спросила все ли у тебя в порядке, верно? Не о своей семье и не о своем наследии.

Санжи молчит. Кусает горький фильтр, наблюдает, как крупинки пепла падают на ткань рубашки, пачкая белую ткань грязно-серыми разводами.

— Санжи-кун…

— Я не знаю, что ты хочешь от меня услышать, — он твердо смотрит ей в глаза. — Я действительно не понимаю, что ты пытаешься приписать мне… Я бессилен согласится или опровергнуть то, чего не знаю, Робин-чан.

Он аккуратно подносит окурок к пепельнице, стряхивая скопившийся пепел; рыжий уголек освобождается от черно-серого балласта и горит с новой силой, получив доступ к кислороду. Санжи вдыхает полные легкие тяжелого теплого дыма и любяще улыбается, возвращая свою руку на мягкую женскую ладонь. Он знает, что должен сказать ей.

— Я… и правда немного переживаю, — ему плевать, на самом деле, но Робин-чан хочет услышать не правду. — Во время своего пробуждения, я, кажется, сильно навредил Мари… Зоро. Я благодарен ему за то, что он остановил меня — за то, что сдерживал это животное, пока оно не ушло, — но, кажется… ему не очень-то понравилось то, что он увидел тогда. Я могу его понять.

Из его груди рвется короткий смешок, в голове пульсирует мысль: «Ты монстр, монстр, ненормальный», но Санжи не дает ей проступить ни в едином жесте.

— Если ему нужно время, чтобы примириться с моей новой сущностью — я готов это принять. Если он не сможет этого сделать…

Робин-чан качает головой:

— Я действительно не думаю, что для него это проблема.

«Он охотник на вампиров», — хочет возразить Санжи, но спустя секунду понимает, что не знает, откуда пришла эта мысль. Зоро никогда не упоминал этого. Зоро никогда не говорил о вампирах прежде. Но отчего-то Санжи уверен, что это так, — хотя сам никогда раньше не встречал их. Охотников.

Он беспомощно пожимает плечами:

— Я не знаю, о чем Маримо думает, Робин-чан. Я могу ориентироваться только на то, что он делает.

Она улыбается:

— А что он делает?

— Избегает меня? — Санжи недоуменно приподнимает брови. — Мне казалось это очевидно.

— Правда? — Робин-чан уже открыто смеется, ее ладонь переворачивается, и она мягко сжимает его руку в своей, — а мне казалось, что все наоборот.

Глупость. Санжи не избегал Зоро — не избегает его, — он просто…

— Мне было неловко первые пару дней. Я имею ввиду, это нормально — немного побить его, но…

— Но? — Робин-чан поощрительно улыбается, крепче сжимая ладонь, то ли в попытке подбодрить, то ли не давая сбежать от разговора. Санжи не уверен.

Но он с удовольствием сбежал бы, будь у него возможность.

— Но не так, — выдыхает он, отводя взгляд. Сигарета тлеет в зубах, дым застилает глаза, заставляя их сыреть от раздражения, и Санжи часто моргает, пытаясь побороть это ощущение. — Не так.

Робин нежно смотрит на него, заставляя испытывать что-то сродни благоговению ее чистоте и искренности. Санжи знает, что она знает о нем — о вампире внутри него — возможно даже больше, чем он сам; он видел, как серьезно и скрупулезно она расспрашивала Джимбея, как изучала травмы Зоро после их стычки. Но даже с этим — в ее большом и сильном сердце все равно есть место для Санжи, и это…

Это греет душу. Санжи думает о том, что, возможно, его накама действительно смогут принять его — любым. Даже ненормальным. Не-человеком.

— Зоро сложный человек, — говорит она, и из горла Санжи вырывается смешок. — Он привык прятать свои чувства, принимать на себя свое и чужое бремя, помогать другим… но каким бы сильным он ни был, он все еще человек. Иногда ему тоже нужна помощь.

Санжи не понимает, к чему она ведет, но молчит, позволяя закончить мысль. Закончить разговор, если ему повезет. Ему горько от мысли о том, насколько отвратительно с его стороны не желать общаться с ней, но сегодня он чувствует себя слишком паршиво, чтобы лгать самому себе хотя бы в этом. Санжи устал.

— На самом деле, — в улыбке Робин-чан проступает грусть, а ее взгляд пустеет, а голос становится почти меланхоличным. — Он напоминает мне Крокодайла в такие моменты, тот… тоже всегда был закрыт для окружающих. Разве что Зоро еще не разучился доверять.

— Крокодайла? — скептически переспрашивает Санжи, невольно сравнивая Зоро с тем, что слышал о бывшем работодателе Робин-чан. — Не вижу ничего общего между ними.

— Ты не знаешь Крокодайла так, как я.

Санжи щурится, пытаясь поймать мысль, которая крутится на кончике языка; улыбка Робин все еще дрожаще-нестабильна, а взгляд направлен вглубь себя — в воспоминания о времени до вступления в их команду. Санжи сглатывает:

— Ты скучаешь по нему?

Робин несколько раз моргает, фокусируясь, снова смотрит на Санжи — и неожиданно смеется:

— Ты знаешь, Санжи-кун… наверное, да. Немного скучаю. Но не совсем так, как ты мог бы об этом подумать. Крокодайл, он… умеет подарить чувство стабильности. Незыблемости даже. В те годы иногда я действительно думала, что могу остаться с ним… навсегда. Что ему хватит сил скрывать меня от тех, кто хочет моей смерти, а мне хватит умений оставаться полезной для него. Но все сложилось так, как сложилось.

Она ярко и успокаивающе улыбается ему, поглаживая тыльную сторону его ладони большим пальцем:

— Я не жалею ни о едином принятом мной решении. Крокодайл всегда был жестким человеком, себе на уме, никогда не делился планами, никогда не щадил чувства — свои или чужие. И его не оправдывает…

Она замолкает, переводит взгляд в окно, едва заметно хмурится и качает головой.

— Не оправдывает? — эхом повторяет Санжи, почти завороженный ее эмоциями.

— Ничто не оправдывает, — твердо говорит она. — Но… я понимаю, почему он стал таким. Что его таким сделало. За исключением, разумеется, его ужасного характера самого по себе.

Она коротко смеется, но смех угасает слишком быстро, и на его место вновь приходит грусть.

— Я не знаю, чем заслужила его доверие достаточно, — говорит она будто бы самой себе, — и я не хочу предавать его… Но…

Ее улыбка наконец проясняется, снова становится легче, ярче, — веселее. Она смотрит на Санжи с ироничным прищуром.

— Как насчет еще мороженого?

Сладковатый запах и ощущение силы врываются в камбуз и ударяют по Санжи с такой интенсивностью, что у него едва не подгибаются ноги. Зверь внутри рвется наружу, воет, требует подойти к обладателю этой силы и укусить его. Привязать к себе зависимостью. Сделать своим.

— Кок, — сухо роняет Зоро, натыкаясь на него взглядом. — Есть что пожрать?

Санжи хочет оскалиться и язвительно сказать, что не даст и кусочка тому, кто уже второй день нагло пропускает все приемы пищи; хочет выгнать его со своей территории, дав пинка для ускорения; хочет зарыться носом в шею, где запах чувствуется сильнее всего и вжаться в крепкое тело, жар которого как будто бы ощущается даже на расстоянии в несколько метров. Санжи крепко прикусывает сигарету, размочаливая фильтр, и коротко ведет подбородком в сторону корзины с бутербродами для перекуса Луффи.

— Спасибо, — роняет Маримо и теряет к нему интерес.

Но не Санжи — он провожает фигуру Зоро взглядом сквозь ресницы, крепко сжимает в пальцах столешницу, чтобы не упасть, чтобы не сорваться и не подойти ближе.

Он хочет кровь Зоро.

Он хочет жар Зоро.

Он хочет…

Дверь захлопывается за спиной Маримо, но стойкий запах его присутствия остается в комнате, и Санжи дышит им полной грудью еще несколько часов, не позволяя себе думать о причинах, — позволяя себе не думать о последствиях.

— Полагаю, сейчас он станет… лучше. Безусловно, не мягче, но — Санжи видит отражение лукавой улыбки Робин-чан в стекле посуды, — было бы интересно поработать с ним после возвращения Росинанта.

Незнакомое имя царапает слух, и Санжи переспрашивает:

— Росинанта?

— Его возлюбленного. — Робин-чан фыркает в чашку. — Ох, только не сдавай меня, что я назвала их так.

Санжи поворачивается к ней, ставит новую порцию мороженого на стол, и возвращается к раковине; включает воду, автоматически моет испачканную посуду. Он не знает, что думать об этом откровении — о том, что у Крокодайла есть возлюбленный. Мужчина.

Часть его не может смириться с этим — Крокодайл, при всех своих недостатках, остался в памяти Санжи нормальным человеком. Совсем не похожим на… детей Иванкова.

— Крокодайл долгое время был уверен, что Росинант умер, выполняя задание. Он был дозорным, до того, как… — звенит, ударившись о стекло, ложка, и Робин-чан замолкает на несколько секунд. — До недавнего времени я знала о нем только по тем немногим словам, что Крокодайл мог обронить спьяну, но, как оказалось, Росинант выжил — и даже вступил в Революционную Армию, где мы с ним и познакомились. Он оказался очень интересным человеком. Наверное, не удивительно, что они сошлись: Крокодайла всегда привлекали сложные люди, а Роси… Роси достаточно сложен для него.

Роси. Немногие удостаивались столь ласкового к себе отношения от Робин-чан, — Санжи замечает, хотя не знает почему это так важно.

— И… какой он? Этот Росинант?

Возможно, он похож на тех милых мальчишек с острова окам, что действительно можно перепутать с девушками. С мягким голосом, нежным взглядом сквозь ресницы, очаровательным румянцем на щеках — и манерами тринадцатилетней девицы, с головой влюбленной в тебя только за то, что ты есть. Санжи встречал таких — и он помнит, насколько сложно сопротивляться их флирту. Не поддаться их чарам.

— Мм, — Робин-чан ритмично постукивает ложечкой о край блюдца. — Довольно обычный, на самом деле. Упрямый, твердый в убеждениях и мировоззрении. В некоторых — полная противоположность Крокодайлу.

Робин-чан неожиданно смеется:

— Почти три метра ростом, мы постоянно шутили о том, что он однажды споткнется о кого-нибудь из нас. Отличный боец, хотя в расслабленном состоянии немного неуклюж… достаточно, чтобы поджечь свой воротник при попытке закурить.

Немного неуклюж. Санжи давится дымом от смеха, — его воображение ярко рисует огромного мужчину с горящей одеждой и грустным взглядом, направленным на так и незаженную сигарету.

— Надеюсь, я однажды смогу увидеть их вместе, — Робин-чан качает головой, улыбаясь, — мы всей командой переживали за их роман больше, чем за собственные.

— Но почему?

Санжи оборачивается на смешок Робин-чан, и она ловит его взгляд:

— Потому что Росинант наш друг и мы хотим, чтобы он был счастлив.

— С мужчиной?

— Разве это важно? — улыбка Робин-чан смягчается. — Некоторые люди подходят друг другу слишком хорошо, чтобы обращать внимание на такие мелочи, ты так не считаешь?

Санжи облизывает пересохшие губы и мысленно повторяет: «Разве это важно?»

Важно ли это?

— Но что тогда важно? — спрашивает он и не знает, чего хочет больше: получить подтверждение своим убеждениям или… поверить Робин-чан и ее восхитительной фантазии. Поверить в идеальный мир, где люди не осудят тебя только за то, что ты отличаешься от них. Где никто не назовет тебя монстром.

Санжи знает, что эта фантазия недостижима, он видел слишком много подтверждений этому, но на секунду он верит, что — плевать на других людей, на чужих людей, но его семья примет его таким, какой он есть: без условий и порицания.

Возможно ли это?

Робин-чан неслышно оказывается перед ним, пока он застыв, пустым взглядом сверлит свои ботинки; она берет его левую ладонь в свою и ведет их вверх. Кладет руку Санжи туда, где под ребрами бьется его сердце.

— Быть счастливым, Санжи-кун. — Ее голос вкрадчив и мягок, а в глазах так много понимания, что он чувствует себя голым перед ней. — Это единственное, что важно. И это единственное, что твоя семья хочет от тебя. Чтобы ты был счастливым. Ты хочешь, чтобы я была счастлива? И вся наша команда? Нами? Чоппер?

— Конечно!

— Тогда почему ты думаешь, что мы относимся к тебе иначе?

Санжи замирает, глупо приоткрыв рот: что-то внутри него хочет возразить, что это работает не так, что это другое, что Санжи просто…

Санжи просто любит их. Разумеется, он хочет для них счастья.

«Тогда почему ты думаешь, что мы относимся к тебе иначе?»

Санжи не знает.

Робин-чан привлекает его к себе и крепко сжимает в объятиях.

— Мы любим тебя, Санжи-кун, — шепчет она ему в волосы, едва ощутимо касаясь губами лба. — Полюби и ты себя, хорошо?

Сердце Санжи бьется так сильно, что каждый удар почти отдается болью в груди.

— Вам стоит отдохнуть, Нами-сан.

Нами-сан вздрагивает и открывает глаза, поднимая клонящийся к груди подбородок. Ее взгляд тут же фокусируется, бежит от застывшего в дверях Санжи до Маримо, неподвижно лежащего в постели. Замирает на несколько долгих мгновений: серьезный, напряженный, и только увидев подъем груди под покрывалом, она расслабляется, позволяя плечам опуститься, а себе — откинуться на спинку стула. Нами-сан прижимает ладонь к губам, жмурится, зевая, и наконец обращает внимание на Санжи.

— Все в порядке, — говорит она, улыбаясь уголками губ.

— Я подменю вас, — Санжи подходит ближе, невесомо касается пальцами ее плеча. — Ужин уже готов, так что я свободен.

— Разве ты не устал?

— Не больше, чем вы.

Нами испытующе смотрит на него несколько секунд, прежде чем, бросив короткий взгляд на Маримо, неуверенно кивнуть. Санжи подает ей руку, помогая подняться со стула, и успокаивающе улыбается.

— Спасибо, — Нами-сан вздыхает, потягиваясь, и ее футболка задирается, оголяя тонкую полоску кожи и аккуратный маленький пупок. — Мне действительно стоило бы лечь пораньше сегодня.

— Отдыхайте, Нами-сан.

Санжи провожает ее до двери. Тяжелые от усталости шаги шаркающе удаляются от лазарета. Санжи возвращается к постели, падает на стул и с едва слышным стоном вытягивает гудящие ноги. Скидывает ботинки, наслаждаясь свободой и болезненной расслабленностью, и только после этого обращает внимание на мирно спящего идиота рядом. Тело Маримо сплошь покрыто бинтами, темными от пропитки исцеляющими настоями, лицо — в царапинах и пластырях. Обугленная кромка короткой челки неаккуратно топорщится, контрастно-коричневая, по сравнению с яркими зелеными волосами. Санжи бездумно тянет руку к лицу Маримо и мягко приглаживает влажные пряди.

— Идиот, — бурчит он с каким-то щемящим сердце чувством. — Вот почему ты такой непроходимый идиот?

Маримо не отвечает. Его грудь редко вздымается от слишком медленного дыхания, ресницы едва заметно подрагивают от поворотов глаз под веками. Санжи кладет ладонь на горячий от лихорадки лоб и успокаивающе поглаживает его большим пальцем. Через несколько минут движение век замедляется, а прямые плечи чуть сводятся, расслабляясь. Маримо громко и облегченно вздыхает сквозь сон.

Санжи коротко улыбается и убирает руку, позволяя расслабиться и себе, — откидывается на спинку, закидывает ноги на кровать, под теплый как печка бок Маримо. Прикрывает глаза, вслушиваясь в равномерное дыхание.

Какой же Маримо идиот.

Перед глазами Санжи восстает воспоминание: окровавленное, израненное тело, напряженно застывшее в устойчивой позиции, скрещенные на груди руки, закрытые тенью пустые глаза.

Страх, плотным комом перекрывающий дыхание, бьющееся загнанной птицей сердце.

Санжи помнит, как замер, напряженно вглядываясь в силуэт Маримо, так же, как и Нами-сан несколько минут назад — ища признаки жизни. Боясь их не увидеть.

Сейчас он уже не боится, — знает, что если Маримо не умер тогда, то и сейчас с ним все будет в порядке: слишком упрям он, чтобы сдаться, слишком сильна его воля к жизни. К тому же, его состояние и вполовину не так опасно, как это было после драки с убийцей из клана Дракуль. Но все равно где-то в груди ворочается тяжелое раздражение от того пренебрежения, с которым Маримо относится к себе; от полных фатализма слов о принятии смерти лицом к лицу, — слов, от которых сердце Санжи раз за разом болезненно сжимается, сколько бы он их ни слышал.

Как только Маримо пойдет на поправку, Санжи отыграется на нем и за свое беспокойство, и за полные тихой паники взгляды команды. И за беспощадность к себе — болезненную для окружающих в разы сильнее, чем для самого идиота. Уж он-то ему задаст такую трепку, чтобы намертво вбилась в пустую голову мысль о необходимости беречь себя, хоть бы и из заботы о накама.

Санжи устало улыбается этой мысли.

Не меньше часа проходит в медитативной тишине, пока Санжи сквозь дрему не слышит, как меняется ритм дыхания Маримо. Он тут же сбрасывает с себя сонливость, выпрямляется на стуле, спустив ноги на пол, и подается вперед, следя за изменениями на лице Зоро. Тот хмурится и медленно разлепляет глаза, моргает в потолок, прежде чем, привлеченный, наверное, движением, переводит расфокусированный взгляд на Санжи. Моргает снова, — взгляд становится сосредоточеннее, осознаннее.

— Кок, — выплевывает Зоро вместе с дыханием: хрипло и сухо.

Санжи берет с тумбочки кувшин и наполняет стакан чистой водой. Подходит ближе, садится на край кровати, и тянется вперед, подхватывает Зоро за плечи сзади, помогает ему приподняться, подносит край стакана к потрескавшимся от сухости губам. Зоро позволяет ему: расслабленно лежит в полуобьятиях, пьет мелкими глотками, едва ощутимо вздрагивая от боли. Напившись, чуть отклоняет лицо в сторону, и Санжи тут же убирает стакан, помогает улечься поудобнее и отвечает короткой полуулыбкой на благодарный взгляд.

— Как ребята? — хрипит Зоро и морщится: то ли от боли, то ли от раздражающей слабости и подрагивающего голоса. Санжи выдыхает смешок.

— Идиот. Мы в порядке. Луффи так и вовсе скачет, будто ничего не было.

Уголки губ Зоро приподнимаются в полуулыбке:

— Хорошо. — Его глаза сонно щурятся. — Ты можешь не следить, я…

— Будешь в порядке, да-да, — скучающе перебивает его Санжи, дергая плечом; как будто он этого не понимает. — Для начала, докажи это остальным.

— Хах.

Зоро смотрит на него несколько секунд, а после приподнимается, опираясь на локоть. Санжи вскидывается:

— Ты чего это удумал, тупица? — он хватает Маримо за плечо, несильно, но предупреждающе сжимая пальцы. — Только попробуй…

— Я не умру от пары движений, — перебивает его Маримо, упрямо поджав губы и приподняв подбородок.

Он напрягается и с легким шуршанием отодвигается ближе к стене.

— Падай, — Маримо пододвигает подушку так, чтобы занимать лишь ее половину. — Ты выглядишь как живой мертвец.

Он ухмыляется, как будто гордясь своей ужасной шуткой. Санжи не реагирует: он слишком занят, с недоумением и опаской рассматривая освобожденное пространство. Кровать достаточно большая, чтобы вместить даже Фрэнки, а значит Зоро и Санжи будут чувствовать себя на ней вольготно, но…

Санжи поднимает взгляд на Зоро: тот не настаивает и не торопит, только наблюдает за ним сквозь полуприкрытые веки, давая самому решить, принять ли ненавязчивое приглашение. Тело Санжи предательски ноет от предвкушения просто лечь и расслабиться, впервые за слишком долгий день.

Он вздыхает, сдаваясь, и снова сбрасывает обувь.

Санжи ложится на спину: непривычно, неудобно, но его тело полно удовольствия от мягкости и тепла матраца под ним, — нагретого телом Зоро, буквально пару минут назад занимавшего это место. Санжи чувствует, как горят щеки от этой мысли, и недовольно фыркает, — еще не хватало стесняться этого придурка. Он мстительно подкатывается ближе, занимая большее пространство; ложась привычно на левый бок. И натыкается на любопытный взгляд Зоро.

— Ты слишком горячий, — бурчит Санжи, прижимаясь, тем не менее, к почти приятно жаркому телу. Зоро согласно мычит и щурится от довольной улыбки. — Заткнись.

— Я молчу.

Санжи закрывает глаза и утыкается в свою половину подушки. Сон не идет, несмотря на усталость, зато снова приходят воспоминания о пережитом на Триллер Барке. Санжи никогда не думал, что будет бояться солнца — ни когда еще был сыном своего отца, ни, тем более, после. Он всегда наслаждался им — его теплом, согревающим вечно замерзшее тело, его светом, так сильно напоминающим о редких визитах к матери. Ее покои всегда были полны пробивающихся сквозь большие окна солнечных лучей, и Санжи не может не задаваться вопросом, была ли эта любовь в ней всегда или появилась после знакомства с Джаджем.

Насколько ужасно для нее было оказаться запертой в доме с монстрами?

Санжи открывает глаза и встречается взглядом с Зоро.

— Как это было?

Между ними повисает тишина: густая, немного напряженная. Санжи знает, что Зоро знает о чем он спрашивает.

Санжи понимает, что сам бы, окажись он на его месте, никогда бы не ответил.

— Невыносимо.

Санжи мог бы зацепиться за это. Высмеять, обвинить Зоро в том, что тот всегда выбирает себе противника не по зубам, но — Санжи молчит. В его груди ярким пламенем разгорается восхищение этим упрямым, несгибаемым ослом, готовым пожертвовать собой, даже не ради своей мечты, — ради мечты капитана. Чужой мечты.

А может быть — их общей.

Санжи встречается взглядом с глазами Зоро и видит в них что-то, чему едва ли сможет подобрать имя, но — что-то, ради чего хочется продолжать и продолжать смотреть в эти глаза. Ища ответы на вопросы, которые сам Санжи даже и сформулировать не может.

Из горла Зоро вырывается глухой смешок, — и он закашливается, сотрясаясь всем телом, и выводит Санжи из его оцепенения.

Санжи фыркает и демонстративно закрывает глаза; застывает, стараясь контролировать свое дыхание так, чтобы оно было похоже на дыхание спящего. Несколько минут ничего не происходит, а потом…

Зоро изгибается, мягко толкая его плечом, и Санжи по инерции немного заваливается вперед, утыкаясь носом в перебинтованную шею. От сильного травянистого запаха щекочет нос. Санжи как раз думает о том, чтобы отстраниться, когда чувствует прикосновение шершавых пальцев к своей шее. Он замирает, напряженно ожидая, что тупое Маримо выкинет дальше.

Но тот не делает ничего. Только касается едва ощутимо, поглаживая прохладную — Санжи знает это — кожу, и иногда задевает волосы у загривка, пуская сонмы мурашек по спине.

Грудь под рукой Санжи начинает подрагивать в беззвучном смехе.

— Заткнись, — повторяет Санжи шепотом, все такой же недвижимый, раздираемый противоречивыми желаниями: отстраниться от непрошеной нежности и прильнуть к ней.

— Я молчу, — так же шепотом отвечает Маримо и его пальцы…

Санжи шумно втягивает в себя воздух — и запах трав, пота, крови и Зоро — когда его пальцы пробираются выше, зарываясь в волосы, мягко массируя голову Санжи.

Он млеет от незамысловатой ласки грубых рук, как никогда прежде. Даже если бы Санжи хотел воспротивиться — он уже не может, потому что его тело, этот жадный предатель, обмякло, наваливаясь на Зоро и впитывая все, что тот может дать.

Тепло. Запах. Нежность, возможно.

Санжи чувствует их так ярко, будто все его тело превратилось в обнаженный нерв.

— Спи, кок, — шепчет Зоро.

И Санжи послушно отстраняется от разрозненных мыслей и чувств, забивающих голову, — сосредотачивается на ощущении чужих пальцев в своих волосах, и засыпает, улыбаясь в горячее перебинтованное плечо.