Совсем не подходит

Звон декоративного колокольчика разносится эхом по просторному залу вместе с задувающим ветром из открывшейся входной двери. С улицы веет неприятным холодом и любопытно заглядывающей в помещение снежной моросью, которая опадает на обувной коврик растаявшими снежинками под звуки проезжающих по дороге автомобилей за спиной. Нёвиллет немного щурится от ярких огней потолочных ламп: всё же глаза привыкли к вечернему мраку снаружи, и свет в такое время мог идти только от дальних фар у машин или тусклых красно-жёлтых вывесок разношёрстных магазинов на главной площади.

Хмурая девушка за стойкой напротив входа не поднимает взгляд, что-то записывая в толстом журнале с забавными наклейками черепов и зубастых монстров на обложке.

— Мы уже закрываемся, — бросает она вместо приветствия и выпрямляется, обратив внимание на позднего гостя, — А, это вы, месье Нёвиллет. Ризли у себя, проходите.

Девушка машет на левую закруглённую арку с неоновой надписью «Piercing» над ней и снова возвращается к заполнению расписания. Входная дверь окончательно захлопывается, и мужчина приветственно кивает, шаркнув пару раз мокрой подошвой обуви по колючему коврику.

— Добрый вечер, мисс Клоринда. Прошу прощения за поздний визит.

— Всё в порядке, меня предупреждали.

Стук невысоких каблуков размеренно направляется в указанную сторону. Салон «Cour de la Fontaine» был действительно очень большой: в одном только зале можно было легко потеряться среди многочисленных шкафчиков и диванов для ожидания. В центре у стены под смешными часами в виде пляшущих чертей стояла широкая чёрная стойка, по две стороны от которой располагались входы, ведущие в разные отрасли бунтарских злодеяний подростков и самовыражения так не полюбившихся обществу неформалов: в левом крыле – пирсинг, в правом – татуировки. Иной раз, проходя мимо парковки у студии с ярко-красной неоновой вывеской названия, особые приверженцы консервативного мышления и образа жизни кидались бранью и плевались в неприязни, узнав, какие именно услуги предоставляет это красивое здание с декоративными стенами, увешанными в летние деньки живыми драценами и аглаонемами. И хоть раньше Нёвиллет в некоторой степени мог их, если не поддержать, то хотя бы отчасти понять, с недавних пор место это ассоциировалось у него с вполне себе приятными и тёплыми ожиданиями.

Длинный коридор с тёмными стенами и мерцающими холодным светом гирляндами ведёт его к ещё одной двери с замутнённым стеклом, разобрать за которым можно только нечёткие очертания дорогой мебели. Среди них иногда прослеживаются чужие движения, и Нёвиллет слегка поднимает уголки губ, догадываясь, кому они могут принадлежать.

Комната здесь несильно отличается от главного зала: стены покрашены в тёмно-бордовые цвета, всюду висят неоновые надписи и плакаты-фотографии людей с септумами, тоннелями, проколотыми языками и губами, несколько шкафов с инструментами, витрины с их образцами и ювелирными украшениями, пара специализированных кожаных кресел по разные стороны помещения, возле которых стоят рабочие столики и ящики с различными приборами для дезинфекции и обработки. В отдалённой части располагается пара диванчиков и журнальных столиков, вероятно, для ожидающих гостей или перерыва мастеров, а рядом с ними – дверь в складское помещение с надписью «staff only».

Всё здесь кажется экстравагантным, взбалмошным, эксцентричным и вульгарным. Нёвиллету такие места совсем не подходят ни по статусу городского судьи, ни по природе своей, но почему-то чувствует он себя настолько привычно и комфортно, что плечи сами собой расслабленно расправляются, а дыхание выравнивается, словно во время излюбленных прогулок под холодным дождём. Как ни странно, выходящие за грань привычной нормы вещи ему всегда нравились и были намного ближе сердцу, чем стандартные скучные устои, какие он наблюдал изо дня в день в зале суда.

Должно быть, именно поэтому тот человек, что работает здесь, является его любовником вот уже четвёртый год.

Нёвиллет аккуратно прикрывает полустеклянную дверь за собой и осматривается. Ризли неспеша убирается на своей половине студии, щёлкая переключателями на причудливых машинках обработки инструментов и протирая влажной салфеткой рабочий столик. В помещении всегда пахнет чем-то непонятным и пряно-резким, то ли средствами дезинфекции, то ли это просто врождённый в подобные места запах работы с людскими телами, вроде поликлиник или стоматологических центров, но Нёвиллет уже давно привык, потому что с тех пор, как они с Ризли съехались, этот аромат стал преследовать его даже дома.

— Мы могли встретиться где-нибудь в другом месте, — тихо предлагает он, всё ещё заминаясь на входе, — чтобы не задерживать мисс Клоринду.

Ризли роняет едва слышный смешок и разворачивается, с улыбкой встречая мужчину возле двери. Он выкидывает салфетки в урну, наспех вытирает сухим полотенцем руки, а затем подходит, цепляя за собой переносную вешалку на колёсах из другого угла комнаты.

— А она и не задержится. Я сам сегодня закрою салон, — подбирается вплотную привычно ловко и быстро, пальцы без разрешения развязывают слегка мокрый пояс на кашемировом чёрном пальто, распахивают его полы и забираются объятиями под тёплую ткань, грея заледеневшие руки в сцепленном на чужой пояснице замке, — привет.

Ризли коротко целует Нёвиллета в губы, притягивая за талию ближе к себе.

— Привет.

Теснота крепких объятий позволяет только слабо держаться за чужие плечи до тех пор, пока Ризли, налюбовавшись и снова клюнув его уже в щёку, не отходит обратно к пикнувшему сухожару на рабочем столике.

— Чаю? — тянет он заманчивым тоном и оборачивается, осматривая своего гостя с ног до головы.

— Нет, просто кипятка. Хочу прочистить горло, только и всего.

Нёвиллет неспеша стягивает верхнюю одежду, осторожно складывая края пальто, чтобы не запачкать пол сыростью с улицы, а затем вешает его на предусмотрительно привезённую вешалку и поправляет сбившиеся пряди волос на лице. По-хорошему, Ризли не должен пялиться на раздевающегося городского судью так бесстыдно и откровенно, но, с другой стороны, кто бы посмел ему сказать хоть одно слово против.

Скорее всего, даже сам Нёвиллет не рискнул бы.

За дверью слышится шустрый стук каблуков, не утруждающийся достигнуть даже половины коридора, а затем Клоринда буднично оповещает, чуть повысив голос:

— Я ухожу. Не забудь оставить подпись в журнале и запереть вход.

— Можешь на меня положиться, — не глядя отвечает Ризли и кивает, когда чужие туфли зацокали в сторону выхода, негромко хлопнув дверью, — говорил же, что она не задержится. Будь её воля, ровно в девять она бы оставляла все свои бумаги как есть, бросала нас на произвол судьбы и уезжала домой, ссылаясь на цифру «21:00» в её графике.

— Технически, она имеет на это полное право, — Нёвиллет вешает холодные перчатки вслед за пальто и пару раз трёт замёрзшие ладони друг об друга.

— Знаю, но она всё равно каждый день задерживается на полчаса и помогает нам закрываться.

Он убирает обработанные инструменты на свои места и оборачивается уже всем телом. Нёвиллет, кажется, даже шага вперёд ступать не хочет, не говоря уже о том, чтобы касаться предметов и мебели вокруг, боясь нарушать сокровенную стерильность помещения. Ризли хочется посмеяться и рассказать, какие порой клиенты сюда наведываются и что этот кабинет переживал уже не одну сотню человек, в лексиконе которых понятия «гигиена» даже не существовало, но не хочет портить приятный момент встречи душным сарказмом. В конце концов, ему очень льстит, что Нёвиллет так серьёзно воспринимает его работу. Ризли расставляет пустые чашки на журнальном столе, подготавливает заварочный чайник и манит судью пальцем за спиной, приглашая пройти хотя бы к гостевым диванчикам.

— Зачем ты позвал меня сюда? Ты же знаешь, городскому судье не стоит часто посещать подобные места.

Ризли беззлобно усмехается, ловя взгляд пурпурного глянца без тени упрёка или недовольства. Он уже давно привык, что Нёвиллет очень ответственно относится к своей репутации. Порой ему кажется, что живут они с ней втроём, оберегая её как маленькое дитя от людских пересудов и сплетен. Отдают ей самое ценное, жертвуют ради неё временем, собственными желаниями и моментами близости, но жаловаться почему-то совсем не хочется. Нёвиллет всегда открыто расставлял чёткие границы дозволенного, и пусть подписывался на них Ризли изначально ведомый порывом первой искренней влюблённости, со временем он успел осознанно пересмотреть свои взгляды и согласиться вновь. Наверное, ради Нёвиллета он мог и от дела всей своей жизни отказаться, благо судья был не из тех людей, кто способен ставить такие жестокие ультиматумы.

— Хочу сделать тебе подарок, — Ризли игриво подмигивает и скрывается на складе.

Нёвиллет не может не улыбнуться в ответ, потому что в груди теплится приятное любопытство. С Ризли всегда так: он не делает ничего особенного, но сердце от его слов отчего-то колотится очень резво и громко, словно готово было вырваться из-под рёбер и беспечно напороться на ту иглу, какой обычно мужчина протыкает людей изо дня в день на своей работе. И пока судья пытается унять колкую судорогу в теплеющих пальцах, Ризли выходит из служебного помещения намного быстрее, чем Нёвиллет успевает стереть со взгляда немое обожание.

— Открой, — протягивает ему маленькую бархатную коробочку тяжёлого тёмно-синего цвета.

Нёвиллет кивает, выполняет вежливый приказ и немного теряется. Внутри оказывается крошечная серьга в виде гвоздика с отблёскивающим от ламп небесно-голубым драгоценным камушком в середине, почти незаметным, но очень гармонично сочетающимся с украшением.

Первая мысль – невероятно красивая вещь. Никто, кроме самого Ризли, не знает, но Нёвиллет действительно очень любит ювелирное искусство. Мастерство сочетания неподдающейся грубой стали и изящных драгоценных камней влекло его даже намного больше, чем владение голосом, кистью с красками или актёрством. Они, в общем-то, так и познакомились, когда по возвращении домой в общественном транспорте уставший судья вдруг сделал комплимент серьгам Ризли, что по воле случая сидел рядом с ним на пассажирском сиденье. Ни с того ни с сего, просто вырвалось само собой, и он даже хотел извиниться, что совсем не подумал, прежде чем сказать, но Ризли тогда только по-доброму улыбнулся, удивлённо подняв брови, и искренне поблагодарил.

«Вы тоже очень красивы» – ответил он в тот вечер, и отчего-то до сих пор эти слова отдаются внутри теплящей истомой.

От воспоминаний об их первой встрече уголки губ сами собой тянулись вверх, заставляя застывшего в ожидании мастера напротив облегчённо выдохнуть.

Вторая мысль…

— Ризли, я не смогу это носить, — глаза потерянно ищут ответы на все блуждающие в голове приторным эхом вопросы, но лишь спотыкаются за обворожительную улыбку с безмерно сексуальным – даже по меркам малосведущего в разврате и похоти судьи – оскалом, — у меня нет…

— Прокола? — Ризли договаривает за него и подходит ближе, — это мой ответ на вопрос, зачем я тебя сюда позвал.

Нёвиллет слегка поджимает губы и отводит взгляд. В такие моменты смотреть в глаза Ризли опасно – он почти всегда перед ними сдаётся. Преклоняет голову, согласно кивает и вверяет всего себя в чужие руки. Образцовый слуга закона должен быть серьёзен, непоколебим, терпелив и крайне устойчив к любым искушениям, будь то взятка, алкоголь, повышение или замолвленное словечко перед стоящими выше лицами. Нёвиллет всю жизнь чтил эти обязанности, хоть и не прописанные в его должностной инструкции, выучил на зубок, как гражданский кодекс, но отчего-то то искушение, которое излучал Ризли, было совсем ему неподвластным. Нёвиллет в нём терялся, забывал своё имя и блуждал до тех пор, пока ему в повелительном тоне не позволят выйти. Кто знает, как именно Ризли это удаётся, но пока об этом знают лишь двое, можно было вполне позволить себе иногда дать слабину.

— Я не уверен, — чуть хмурится Нёвиллет, закрывая крышку бархатной коробки, — моему статусу не подобает носить что-то такое...

— А мне кажется, никому нет дела до того, что у судьи есть серьга, — Ризли встаёт слишком близко, забирает свой подарок из чужих рук и целует костяшки пальцев, заставляя посмотреть на себя, — у тебя длинные волосы, а это всего лишь маленький гвоздик. Его можно просто спрятать.

Нёвиллет отчаянно выдерживает оборону и закапывает себя в собственных сомнениях. Наверное, где-то внутри он согласился уже несчётное количество раз, но почему-то до слуха его дозволение всё никак не доходит. Ризли отводит несколько прядей ему за ухо, полностью открывая вид на лицо и бледную шею. Невесомо проводит по ней пальцами, слегка надавливая большим на дёрнувшийся кадык, гладит всё ещё холодную после уличной прогулки кожу, поворачивает голову вбок за подбородок и ласково трётся носом о щёку.

— У тебя бесподобно прекрасные уши, — мягко целует краешек губ, скулу, прикусывает мочку и лижет очаровательно заострённый от природы завиток, — я очень их люблю.

— Уши? — Нёвиллет улыбается, поддаваясь обнимающей за талию руке, чужим ласкам и приятному шёпоту, лёгкой дрожью раздающемуся по всему телу, — только их?

Ризли роняет бархатный смешок и утыкается лбом ему в висок.

— Всего тебя, разумеется. Но их особенно. Хочу сделать им небольшой подарок, — он нехотя отстраняется, забирая с собой всё тепло, которым так щедро делился несколько томных секунд, и протягивает ладони в приглашении, — ты позволишь мне?

Если бы у Нёвиллета был белый флаг в руке, он бы поднял его в знак безоговорочной капитуляции всех своих возражений. Ризли подлый хитрый лис, хоть и притворяется добродушной дворнягой. Иногда судье кажется, что им вертят, как вздумается, помыкают и наглым образом соблазняют, но обиды от этих мыслей, вопреки всем своим ожиданиям, не появляется. Наверное, если это Ризли, то всё можно.

Для навязчивой идеи приличия Нёвиллет держит недолгую паузу, прежде чем согласно кивнуть и взять приглашающие руки. У Ризли они почти всегда холодные, потому что работает он с большим количеством антисептиков и прочими обеззараживающими средствами, а в помещении добросовестно и на полную мощность дует кондиционер. Как-то он говорил, что согреть его может только любимый городской судья, когда встречает по вечерам в прихожей, но правда то или нет, едва ли удастся узнать наверняка, хоть и заметно кажется, что ладони у него дома теплее в несколько раз.

Под собственный уставший выдох Нёвиллет позволяет вести себя на рабочее кресло и принимает пару обманчиво невинных поцелуев в щёку и нос, когда устраивается на кожаной поверхности поудобнее. В глаза больно ударяет белый свет настольной лампы, заставляя резко прищуриться от слепящей яркости. Ризли быстро отводит её чуть ниже, куда-то вбок.

— Прости-прости, — улыбается он, предвещая чужое недовольство, и слегка настраивает спинку кресла выше к себе, — будет совсем не больно. Обещаю, постараюсь быть нежным и осторожным.

Нёвиллет едва удерживается от того, чтобы закатить глаза, но слова всё равно его настораживают. Конечно, он не боялся боли. Он достаточно долго живёт с Ризли и знает очень много о самых неприятных местах для пирсинга, по памяти может рассказать частые проблемы и кучу всего совсем ненужного для городского судьи, но отчего-то всё равно такого важного и неотъемлемого, что теперь переживать по поводу ощущений не получится при всём желании. Сомнения его терзают совсем иного рода, потому что слова «нежно» и «осторожно» Нёвиллет слышит обычно во время…

— Давай уберём их, чтобы не мешали, — предлагает Ризли, заводя ему белоснежные распущенные волосы на другое плечо, — лучше завязать.

Нёвиллет кивает, достав из кармана брюк запасную резинку, которой пользуется на работе. Наспех закрепляет пряди сбоку и послушно опускает голову на спинку кресла, наблюдая за чужими движениями. По телу бегут мурашки то ли от ледяных пальцев, которыми Ризли провёл ему по шее, то ли от смешанного с сомнениями предвкушения. Нёвиллет никогда не мог представить, что окажется в этом месте клиентом. Ему даже не хочется думать о том, сколько человек сидело в этом кресле и пищало от боли, прокалывая очередное сумасшедшее место, или проглатывало возмущения, когда разочаровывались в своём же выборе. Ему хорошо известно, что при желании всё может зарасти, и проблемы едва ли смогут возникнуть, но волнения от этого осознания совсем не убавляется. Должно быть, всё дело в том, что его мастер – Ризли, и обстановка из-за этого какая-то… другая.

Очень заманчивая – подсказывают улыбающиеся глаза Ризли, когда тот снова уходит в подсобку мыть руки.

Смотреть на изобилие игл, зажимов и других инструментов, названия которым Нёвиллет вряд ли сможет подобрать, становится непривычно тревожно. Сравнение этого помещения со стоматологом уже не кажется таким ошибочным, как пару минут назад. Он не сомневается в обещании Ризли быть нежным и осторожным, вот только сама игла такими словами не разбрасывается, и кто знает, в каком она может пребывать настроении.

Ризли надевает чёрные перчатки и подготавливает столик для работы. Он очень красив, когда занимается своим делом: сосредоточенный взгляд, лёгкий прищур таких же ледяных, как и его руки, глаз, ровные движения, аккуратность и грация вперемешку с кристальным восторгом, который совсем не удаётся скрывать под веками. Следить за его пальцами входит в число самых занимательных вещей на планете для Нёвиллета, но на рабочем месте видеть их ему до сих пор не посчастливилось. Наверное, поэтому к Ризли такая большая очередь – он довольно искусен в своём деле.

На чистом столике со свежей постеленной марлевой тряпочкой выстраиваются в ряд необходимые вещи, в том числе и подготовленный титановый гвоздик. Нёвиллет не знает, как сказать об этом, но подарок ему действительно нравится. Кто бы мог подумать, что нужда в ведении скромного образа жизни для поддержания статуса может вылиться в такие неординарные пристрастия.

Ризли меняет перчатки, направляет передвижное кресло с сидящим на нём судьёй ближе к себе и поднимает на лицо чёрную медицинскую маску с подбородка.

— У вас уже есть проколы? — с ноткой профессионального интереса начинает игру Ризли, словно не знает ответ на свой вопрос.

Он трогает мочку уха Нёвиллета слишком бережно, трёт её чем-то мокрым без запаха, что-то вымеряет и ставит точку одноразовым маркером, выкидывая упаковку в стоящую неподалёку урну.

— Нет, — честно признаётся судья, подхватывая незамысловатый спектакль мастера и клиента.

— Значит, это у вас первый, — хоть и не видно, но под маской Ризли точно улыбается.

Нёвиллет бесшумно пускает лёгкий смешок и ловит взглядом отблёскивающее в свете яркой лампы острие иглы в чужих руках.

— Верно. Вы у меня первый.

Дыхание теряется где-то на пятом вдохе после сказанных слов. Нёвиллет чувствует себя загнанным в ловушку, из которой выбираться, вопреки всем инстинктам самосохранения, совсем не хочется. Ризли очень близко, почти нависает сверху, шепчет так томно-томно, словно змей-искуситель играется со своей добычей. Голова кружится от зашкаливающей интимности обстановки, и если бы не опасный процесс прокола живой плоти острой иглой, Нёвиллет бы тотчас упёр ладони ему в грудь в немой просьбе сделать паузу и отдышаться.

Ризли, будто издеваясь, наклоняется ещё ниже, трогает холодными даже сквозь тонкий нитрил пальцами кожу и выцеливает острием нужный угол над меткой.

— Волнуетесь?

Хрипотца в голосе заставляет покрыться мурашками предплечья под рукавами рубашки и, кажется, даже сердце. Нёвиллет прикрывает глаза, не справляясь с притяжением голубых глаз над собой.

— Вовсе нет. Я вам доверяю.

Ризли тормозит, и до слуха доносится одобрительный выдох. Наверное, не стоило говорить что-то настолько сокровенное, когда он занят ответственным делом, но у Нёвиллета это вырвалось само собой. Как тогда, в их первую встречу. Забавно, но он совсем не может держать язык за зубами, когда речь заходит о Ризли.

— Очень хорошо, — слышится над ухом, и несмотря на то, что температура в помещении довольно низкая, всё тело прошибает жаром, — сейчас может быть немного неприятно.

Игла ласково впивается в кожу, проталкивается внутрь мягкой плоти, ведомая уверенными пальцами и несильным нажимом. Аккуратным, ровным, лёгким и…

Нежным, да.

Нёвиллет слегка хмурится, но боли и правда почти не чувствует. Его больше заботит ощущение чужой близости возле плеча, почти неуловимое сквозь маску дыхание и непонятно откуда взявшийся прилив желания касаться друг друга ещё больше. В проколотой мочке чувствуется непривычное движение, от которого возникает мерзкий позыв потрогать, но Нёвиллет сжимает собственные руки у себя на животе и открывает глаза. Ризли всегда смотрит так верно и преданно, словно каждым своим взглядом признаётся в любви. Даже сейчас, закрепляя серьгу в свежем проколе, все его движения сквозят обожанием. Нёвиллет едва заметно улыбается, а затем всё тепло вокруг снова исчезает, когда Ризли выпрямляется и снимает маску вместе с перчатками.

— Вот и всё, — он немного откидывается назад, чтобы осмотреть работу с расстояния, а затем похабно присвистывает, — знаешь, это мой самый удачный подарок за всю свою жизнь. Не жжётся?

— Нет. Немного щиплет, но почти не чувствуется.

Ризли одобрительно кивает и облокачивается на кресло ладонью рядом с чужими бёдрами, устало наклоняя голову вбок.

— Отлично. Я бы поцеловал, чтобы не болело, но, боюсь, только занесу инфекцию.

Сознание немного ведёт от этой заботливости. Нёвиллету совсем не подходят такие места и такие люди, как Ризли, но сердце его сейчас так заполошно бьётся, что можно ненароком сойти с ума или задохнуться. Кончики пальцев вплоть до коротко обстриженных ногтей сводит судорогой от желания дотронуться. Ризли такой тёплый и добрый в свете рабочей лампы и отблесках неоновых надписей на стенах, что становится почти физически больно от того, насколько он сейчас далеко. Насколько много между ними расстояния. Насколько сильно в нём чувствуется открытая взаимность и нежность.

И насколько приятно коснуться его предплечья и упёртой ладони в кресло своим бедром, обтянутым в плотные чёрные брюки.

— Поцелуй по-другому, — просит Нёвиллет и отводит взгляд, чтобы не засомневаться в собственных словах.

Он смотрит на пышные цветущие растения в дальнем углу, за которыми, судя по их виду, тоже очень заботливо и добросовестно ухаживают, на красивую женщину на плакате с проколотой бровью и безумно яркими зелёными волосами. Разглядывает витрину с украшениями, бросает взгляд на что угодно, лишь бы не на удивлённо поднятые брови Ризли со смеющимися глазами.

Нёвиллет нечасто проявляет инициативу. Он любит, хочет и может, но незримая стена, которую он всю жизнь выстраивал от людей, порой не даёт подойти ближе даже к Ризли. Ему стоило действительно немало усилий согласиться на отношения с кем-то. И пусть выбор свой он никогда не считал ошибочным, меняться ради кого-то оказалось не так легко. Принимать объятия в публичном месте, хоть никого и нет рядом, встречать по вечерам с работы или, наоборот, приходить и знать, что его дома ждали. Целоваться на кухне, пока готовится завтрак, чувствовать удушение и мерзкий жар, когда летние ночи безбожно знойные, а тело жмущегося к нему во сне Ризли порой походило на раскалённую печку. Нёвиллет может вспомнить много моментов, когда ему было тяжело, но почему-то со временем эти воспоминания приносят только наивную эйфорию, теплящую давно позабывшее любовь и трепет сердце.

Ризли не будет действовать, пока на него не посмотрят – он очень любит нарушать правила. Он знает, что судья не может себя пересилить, поэтому терпеливо ждёт. Наверное, если бы пришлось ждать всю жизнь, он согласился бы и на это. И пока Нёвиллет отчаянно набирал воздух в лёгкие, чтобы встретиться взглядом, холодная ладонь по-хозяйски перемещается на его бедро, чтобы несильно сжать пальцами мягкую кожу под брюками. Стоит признаться: про то, что уши Нёвиллета любимы им по-особенному, не совсем правда. Волосы, глаза, бледные руки, прямая спина, острые колени, мягкие щёки и потрясающе длинные ровные ноги. Он не соврал, что любит его целиком, но бёдра Ризли готов был целовать бесконечно. Сжимать, раздвигать в стороны, кусать и зализывать обиженные места, спать на них или просто смотреть – всё в одной мере могло доставить ему удовольствие. И даже сейчас, когда чувствовать он их может только за плотной качественной тканью, жара в груди меньше не становится.

Нёвиллет сдаётся от этого слишком быстро: переводит взгляд кварцевых глаз сначала на чужую обнаглевшую ладонь, а затем и на самого Ризли. Страшен чёрт, что выглядит как ангел – вид у него действительно самый открытый и добродушный из всех, что судья встречал за свою богатую на опыт жизнь, но стоит чуть ослабить путы дозволенности, и можно считать себя съеденным заживо. Рука на бедре бесстыдно ползёт чуть выше в надежде, что никто этого не заметит, перемещается на внутреннюю сторону, и прежде, чем Нёвиллет успевает сказать хоть что-нибудь, Ризли мигом оказывается на расстоянии аккурат пяти жалких миллиметров от его лица, но там же и останавливается. Медлит, потому что обещал быть нежным. Нёвиллету хочется усмехнуться, и он бы даже смог это сделать, если бы губы так сильно не саднило от желания целоваться. Он не знает, с каких пор стал настолько зависим от физической близости с Ризли, но подумать об этом не успевает: понимают его слишком быстро и без слов, увлекая в томный, очень страстный и при всём этом бесконечно медленный и тягучий поцелуй. Тело в чёрной одежде, нависающее сверху, кажется одной большой тенью, перетягивающей душу и плоть в пучины мрака без возможности вернуться обратно. Ризли даст отдышаться, если потребуется, но Нёвиллету этого совсем не хочется. Ему кажется, что он успел вдохнуть достаточно, чтобы остаться так навсегда. Собственные пальцы неконтролируемо тянут ворот чужой рубашки на себя, заставляя нависнуть ещё ближе, накрыть собой почти полностью, потому что так действительно легко создается ощущение, словно они здесь одни. Не в просторном салоне, где не осталось работников после официального времени закрытия, а в самом мире.

Ризли проталкивается языком вглубь горячего рта легко и без сопротивления. Нёвиллет достаточно разомлел от невинных ласк и томящего ожидания, поэтому податлив сейчас как никогда. Слабо держится за плечи и рубашку, расслабленно опускает бедро, позволяя сжать его ещё крепче и отодвинуть в сторону, отвечает на поцелуй самозабвенно, прикрывая в блаженстве подрагивающие веки. Нёвиллет всегда любил мокро целоваться, Ризли часто забавляло несоответствие такого грязного фетиша настолько чистому образу прилежного городского судьи. В нём, в принципе, и правда много противоречий, начиная от не самых лестных отзывов о своей же работе вплоть до выбора партнёра, который отчего-то решил пасть на Ризли.

Работающий кондиционер начал казаться бесполезным, когда блуждающая по бедру ладонь рискнула подняться ещё выше и задеть большим пальцем промежность, где ткань от брюк постепенно начинала натягиваться. Нёвиллет рефлекторно подтянул вторую ногу к себе, но бежать, к счастью Ризли, пока никуда не собирается. Ризли вообще старался почти не дышать, чтобы судья вдруг не вспомнил, чем они занимаются и в каком месте. Подвиги в виде секса за пределами дома или отеля на отшибе соседнего городишки в периоды командировок случались у них крайне редко, если не единично, и спугнуть сейчас такую возможность – всё равно что пустить пулю себе в лоб.

Нёвиллет решает расстегнуть пару пуговиц на чужой рубашке, пока Ризли углубляет поцелуй до степени головокружения и звёзд перед закрытыми веками. Открывать глаза в такие моменты тоже опасно – взгляд ледяных зрачков может свести с ума окончательно, убивая и последние остатки самообладания в расслабленном теле. Хочется быть ещё ближе, касаться больше, разных мест, желательно, без мешающей одежды, не дающей в полной мере насладиться теплом любимого тела. Нёвиллет бросает расстегивать рубашку на полпути и крепко обнимает Ризли за шею одной рукой, утягивая вниз и цепляясь свободной ладонью за щёку и затылок. Сам добавляет напора в поцелуй, жадничает, и мужчина над ним теряет равновесие, упираясь ладонью в обивку кожаного кресла рядом с головой и выбившимися белыми прядями из вынужденной прически.

Скрип несчастной мебели заставляет опомниться и ослабить хватку, а затем и оторваться от тёплых губ, успокаивая сбившееся дыхание. Немного расфокусированный взгляд окидывает податливое тело под собой, покрасневшие губы и слегка порозовевшие щёки, а ещё маленький отблёскивающий в свете ламп голубой гвоздик, так красиво дополняющий эту соблазнительную картину, что жарко становится не только в груди. Ризли проводит рукой по лицу, смахивая с себя пьянящее наваждение, снова коротко целует Нёвиллета в губы и еле удерживает смешок, когда тот тянется за ним в надежде продолжить.

— Это кресло служит мне верой и правдой не первый год, — пальцы ласково проводят по длинным волосам и цепляют одну прядку наверх, чтобы галантно коснуться её губами, — но я сомневаюсь, что оно переживёт такие экстремальные условия. Идём.

Он поднимается со своего места и тянет руку, помогая встать Нёвиллету с кресла, а затем щёлкает переключателем, чтобы погасить слепящую настольную лампу. Без неё помещение кажется очень тёмным, но зрение быстро привыкает, и Ризли немного ведёт от того, что на каблуках своих элегантных сапог Нёвиллет немного выше него. У судьи великолепная узкая талия, которую удобно и приятно обнимать, красивый голос, когда он чувственно выдыхает в губы, а ещё прекрасные глаза, которые сами похожи на драгоценные камни. Кунцит, турмалин, родолит или кварц – в его взгляде таится что-то намного дороже, чем простое ювелирное украшение. Ризли подвисает на пару секунд, потому что не засмотреться на него невозможно почти на физическом уровне. Всё равно что закрыть глаза, когда над головой сверкает северное сияние или на небосводе падают звезды.

Нёвиллет тепло улыбается, потому что не только он здесь может потеряться в чувствах. Ноги немного подкашиваются, когда его ведут в поцелуе к диванчику, а в нос ударяет сладкий запах заваренного анисового чая с кардамоном. Ризли тихо смеётся в губы, когда мельком успевает увидеть две полные чашки на журнальном столике, про которые они оба успешно забыли.

— Кажется, я по привычке заварил чай и тебе тоже.

Нёвиллет кивает, глубже вдыхая пряный аромат, и чувствует, как чужие ладони с поясницы спускаются ниже, кончиками пальцев забираясь под пояс брюк.

— Ничего страшного.

Последняя гласная утопает в новом поцелуе, очевидно намекающем, что чаепитие их сегодня ждёт очень нескоро. Ризли доводит их до обивки диванчика и садится на него, откидываясь на спинку и утягивая Нёвиллета за собой. Тот седлает его колени и хватает за подбородок, настойчиво впиваясь в губы. У судьи довольно строптивый нрав в постели, и если случаются моменты, когда он соглашается быть нижним, ведущая роль всё равно остаётся за ним. Ризли всю жизнь не нравилось, когда им командуют, но почему-то Нёвиллет является большим и единственным исключением в таких принципах. Подчиняться ему и его желаниям кажется почти такой же естественной вещью, как дышать, моргать или ёжиться от скользких сквозняков в проветриваемой комнате. Получать награду в виде милости и позволения дерзких вещей – высшая степень благодарности.

Ризли часто думает о том, что Нёвиллет похож на королеву: холодный взгляд, строгий нрав и противоречиво граничащая с благодушием жестокость, присущая справедливым правителям. Его стать настолько же возвышенная, насколько его природное обаяние. Ризли иногда кажется, что своими руками он может запятнать его честь, но когда Нёвиллет снимает маску судьи в уютных стенах дома и становится простым человеком с ласковостью в глазах и очаровательным желанием обняться при встрече, мир снова возвращается в ту реальность, где они каждый день живут вместе и любят друг друга.

Ладони с молчаливого позволения расстегивают белую рубашку, открывая взору вид на подтянутое тело с прерывисто вздымающейся грудью. Нёвиллет не отпускает его губы, и приходится унимать жгучий позыв оторваться от поцелуя и облизать каждый участок молочной кожи и расслабленных мышц. Судья и правда очень жадный, когда дело доходит до Ризли. Нечасто случается пересиливать себя и свои сомнения, но если барьер всё же ломается, остановить его сможет разве что конец света или очередное срочное дело в судебном разбирательстве (хотя эти вещи для него по природе своей равнозначны друг другу).

Нёвиллет сжимает одной ладонью грудь Ризли, а второй держится за плечо, нетерпеливо ёрзая на его коленях. Запах кардамона в воздухе кружит голову. По-хорошему нужно хотя бы расстегнуть до конца чужую рубашку или приспустить собственные брюки чуть ниже, чтобы теснота в паху не давила так сильно, но пальцы не хотят разжиматься и перестать беззастенчиво лапать Ризли во всех доступных местах. Его тело – произведение искусства, икона соблазна, воплощение разврата, та самая последняя капля, толкающая человека на грех. Нёвиллет не признаётся прямо, но трогать его он любит ещё больше, чем следить за руками и целоваться при встречах. Как сейчас: юрко заползая пальцами за ворот рубашки, оглаживая голое плечо под чёрной тканью и спускаясь ниже, прищипывая твёрдый сосок на мягкой груди, а ещё еле-еле доставая до низа живота, царапая кожу короткими ногтями.

Ризли сдержанно выдыхает в губы и всё-таки прерывает поцелуй. Притяжение красиво выпирающей ключицы перед глазами невыносимое. Он широко лижет её одним длинным движением и останавливается лёгким укусом у самого плеча, не рискуя оставлять яркий след. Они уже давно условились – метить можно только ниже ярёмной впадины, но Ризли это ни в коем случае не расстраивало, потому что оставлять засосы на груди ему нравится даже больше, чем на шее и бёдрах.

Хотя нет, на бёдрах всё же чуть лучше.

Он крепко сжимает пластичную талию, пробежавшись пальцами по эротично напрягающимся мышцам живота, хаотично целует все доступные места на теле и еле сдерживает смех, когда чувствует, что Нёвиллет слегка наклоняется к боковой подушке дивана.

— А у тебя всё было спланированно с самого начала, я прав? — спрашивает судья, демонстрируя найденную баночку смазки и два отблёскивающих алюминиевым цветом ребристых квадратика.

— Всегда нужно быть подготовленным к любой непредвиденной ситуации, — отшучивается Ризли и под тихое мычание зализывает красный след от укуса вокруг соска.

Нёвиллет двигает бёдрами, притираясь пахом к паху, вновь увлекает в недолгий поцелуй и чувствует, как чужие пальцы наконец расстёгивают ему ширинку на брюках. Блаженный выдох утопает в тёмных волосах под собой, ладони Ризли снова перемещаются за спину и крепко сжимают ягодицы под бельём, разводя их в стороны. Нёвиллет приподнимается на коленях, чтобы помочь стянуть с себя одежду вниз, но Ризли прижимается губами сначала к низу живота, а затем к возбуждённому члену, лизнув его в полную длину прямо через ткань. И пока Нёвиллет не сделал замечание, всё же стягивает брюки вместе с бельём вниз, уводя их за колени, чтобы судья мог их снова раздвинуть. Ризли облизывает живот и целует головку теперь уже без каких-либо препятствий, вбирает член в рот до середины, слегка втягивает щёки и выпускает с вырвавшимся неприличным звуком, заставляя Нёвиллета впервые издать приглушённый стон сквозь поджатые губы. В сумашедше прекрасных глазах чистейшая похоть вперемешку с немой просьбой сделать так ещё раз, и Ризли выполняет просьбу беспрекословно. Заглатывает ещё больше, дразняще трёт головку о внутреннюю стенку щеки и вбирает в горло почти до основания. Чуть не давится, потому что баловался глубоким минетом последний раз довольно давно и утратил навык, но успевает ослабить напор, чтобы не закашляться.

Нёвиллет больно впивается пальцами в плечи и покладисто сдерживает себя, чтобы не толкнуться горячему рту навстречу, жалобно поскуливая и задирая голову наверх. Смазка в руке Ризли тихо щёлкает крышкой, из горлышка щедро льётся на пальцы скользкая жидкость с приятным сладким запахом, и он вновь лижет покрасневшую головку, когда отводит одной рукой ягодицу Нёвиллета в сторону, растирая влагу по расслабленному кольцу мышц. Немного давит, водит по кругу и нежно проталкивается внутрь, сразу же выходя и повторяя движение. Нёвиллет слегка прогибается в спине, оттопырив зад, чтобы было удобнее, а затем полностью опускается на колени Ризли, увлекая в страстный поцелуй.

Ему хочется заткнуть собственный голос – проносится мысль в голове, но не ответить на такую сладкую ласку не представляется возможным.

Кожа диванчика под их телами жалобно скрипит, напоминая, что на её веку такими делами ещё не занимались. Ризли даже не стыдно: Нёвиллет трётся об него очень приятно, в грубом напористом темпе, а палец уже полностью легко двигается в постепенно растягивающемся нутре, поэтому даже думать о чём-то, отличимом от этих вещей, не получается. Собственный член болезненно гудит при каждом движении чужих бёдер, мозг плавится от зашкаливающего желания, а Нёвиллет так некстати сорвался на откровенный стон, что последние тормоза сшибает напрочь, и держаться приходится только на тщательно выдрессированном самообладании.

— Сбавь обороты, — просит Ризли, крепко вцепившись ладонью в чужой бок, чтобы остановить невыносимые фрикции на своей плоти, — мы давно друг друга не видели.

Намёк был предельно ясный и открытый, поэтому, кивнув, Нёвиллет с трудом пересиливает себя, чтобы замереть на месте и отвлечься хотя бы глубоким мокрым поцелуем. В последнее время у них действительно ничего не было, потому что на работе у Нёвиллета появились довольно серьёзные дела, для рассмотрения которых приходилось задерживаться допоздна и тратить последние силы на изучение документов. Уходил рано, приходил ближе к полуночи, успевал целовать утром перед отъездом и вечером перед сном, и вся близость, на которую они успевали – недолгий петтинг во время совместного приёма душа. Даже так Нёвиллет часто прерывал их, ссылаясь на то, что может опоздать, искренне извинялся, давясь жгучим чувством вины в горле, и уходил, оставляя распалённого Ризли одного под горячими струйками воды.

Ризли ни в коем случае не обижался. Он просто скучал, а потому преданной псиной ждал судью с работы, талантливо притворяясь спящим, чтобы не давить на него призрачной нуждой в извинениях за задержку, принимал ласковый поцелуй в щёку, мысленно отмечал даты в календаре до завершения последнего дела в суде и всем своим видом пытался показать, что Нёвиллету совсем не о чем переживать.

После долгого перерыва, длинною в полмесяца, неудивительно, что оба заводятся с полуоборота. Нёвиллет туго сжимается на двух пальцах, тихо постанывая Ризли на ухо, обнимает его за плечи, а затем выпрямляется, чтобы скинуть с себя мешающую рубашку, где-то на краю сознания успев подумать о том, что она может запачкаться. Третий палец давит внутри под правильным углом, судья кусает губу, чтобы не сорваться на громкий всхлип, и дёргается в чужих руках, выгибая спину. Ризли вбирает в рот маячащий перед глазами сосок, чуть прикусывает его и снова зализывает, чувствует, как Нёвиллет притирается сочащимся природной смазкой членом к его животу, и возбуждение достигает своего пика. Ему уже физически больно терпеть, хочется хотя бы расстегнуть рабочие штаны, чтобы не было так тяжело. Рука покидает жаркое растянутое нутро, но Нёвиллет заводит её обратно за спину и сам справляется с ширинкой, высвобождая твёрдый стояк из плена плотной ткани и белья, проведя ладонью по нему вверх-вниз, извиняясь за ожидание. Ризли низко стонет, уперевшись лбом судье в плечо. Голос едва не сел от напряжения, хрипит и барахлит, словно старая техника в бедных районах, и заставляет на секунду пожалеть о том, что перед этим они не успели выпить чай, чтобы в горле не было так сухо.

Нёвиллет начинает подаваться назад, насаживаясь на пальцы самостоятельно, и это служит точкой невозврата. Немой сигнал, что уже можно. Его длинные пальцы наспех разрывают упаковку презерватива и с неутраченным мастерством натягивают его на член Ризли, игриво прихлопнув краешком резины возле основания, заставляя мужчину под ним резко взбрыкнуться. Ризли усмехается, но от комментариев удерживается. Уж ему ли не привыкать к таким выходкам, когда весь Нёвиллет – сплошные противоречия и неожиданные повороты в сюжете. Он лишь быстро вытаскивает пальцы из растянутого отверстия, предварительно туго надавив на простату внутри, и, когда Нёвиллет снова срывается на громкий стон, мстительно шлёпает его по ягодице. Грязный приём, но работает безотказно, и Ризли уверен, что судье он нравится даже намного больше, чем ему самому.

— Ты сам или мне? — звучит короткий вопрос, на который Нёвиллет отвечает однозначным кивком, приподнимаясь на коленях.

Ризли придерживает его за талию, чувствует, как мышцы на мягких боках напрягаются и изгибаются, когда Нёвиллет заводит руку за спину и направляет член в себя, медленно на него насаживаясь. Кусает губу и тихо шипит, сжимается на первых движениях, отчего Ризли шёпотом матерится ему куда-то в шею от поглощающей узости и отголосков боли, но покорно терпит, не смеет даже думать о том, чтобы податься навстречу. Бёдра вновь касаются бёдер, вдох вторит вдоху, а время, кажется, вовсе замирает. Звон в ушах несколько секунд стоит настолько дикий, что хочется взвыть и кусаться. Нёвиллет ёрзает вперед-назад, привыкая к заполненности и движениям члена внутри, но подниматься пока не рискует. Расслабляется, целует Ризли в макушку чёрных волос, забирается ладонью под рубашку на спину и гладит плечи, лопатки, возвращается к щекам, сжимая их пальцами и коротко целуя в губы.

Ризли тонет в ласке. Давление на член постепенно слабнет, а Нёвиллет так отчаянно ищет больше касаний, что вся боль и нетерпение забывается. Он скучал по его теплу. Такому, когда тело к телу, кожа к коже и сердце к сердцу. Кажется, будто в мире они и правда одни и находятся вовсе не здесь, потому что, работая на своём месте уже более шести лет, Ризли с трудом сейчас сможет вспомнить, в каком именно углу каждый вечер поливает циперус. Нёвиллет отпускает свои крепкие объятия и слегка приподнимается, скользя растянутыми мышцами вверх по твёрдому члену, а затем снова опускается. Ускорять темп в его планы не входит, но Ризли пока терпит. Он совсем не против неторопливо двигаться, просто наслаждаясь чужим телом без погони за разрядкой. Затея после долгого перерыва, конечно, сомнительная, но момент слишком прекрасен, чтобы его упускать.

Плавные толчки достигают нужного места, и тело в руках мелко подрагивает, а сам Нёвиллет насаживается глубже и замирает, притираясь под правильным углом плотнее. Стон хрипнет на выдохе, а затем медлить уже не представляется возможным. Ризли переводит одну ладонь на мягкую ягодицу, хватает её несильно, но крепко, а второй обхватывает подскакивающий в такт толчкам член Нёвиллета, надрачивая рваными движениями. Судья на нём ускоряется, выгибает спину, подставляя натянутую кожу на груди голодному взгляду, волосы окончательно выпутываются из слабого хвоста и подпрыгивают вместе с телом, привлекая внимание на себя, а ещё, отражаясь пурпурным светом неоновой вывески над спинкой дивана, красиво блестит серьга в свежем проколе, и Ризли откровенно ведёт. Он плотно сжимает зубы, чтобы унять в себе желание облизнуть чужое ухо, прикрывает глаза и переводит ласки на заманчиво подскакивающие вверх-вниз соски, прихватывая один губами. В голове проносится сумасшедшая мысль, что однажды он проколет и их. Нёвиллету бы пошли маленькие штанги в этих местах: о них бы знал только сам Ризли и, наверное, терял бы рассудок каждый раз, вспоминая об этом маленьком грязном секрете. Нужно лишь немного подождать, и он уверен – судья обязательно согласится.

Длинные белоснежные волосы очень удобно сжимать в руке, наматывать на пальцы и оттягивать назад, чтобы задрать голову Нёвиллета выше. Зализать всю шею, пока тот усердно скачет на его члене, кажется слишком безобидным делом, но любое другое занятие сейчас совсем не подходит. Пальцы на чужой плоти с нажимом давят на красную головку, оглаживают и обхватывают её в кольцо, нежно проводят по ней пару раз и встречают белёсые капли, обильно брызнувшие Ризли на грудь и живот. Нёвиллет почти не сжимается, когда кончает, несмотря на то что напряжён почти всем телом. Его крупно трясёт, и приходится немного успокоить толчки, чтобы дать отдышаться, глубоко поцеловать приоткрытый рот, бессильно сплетаясь внутри языками, а затем оторваться от губ и пошло облизнуть их вплоть до щеки и скулы.

— Так много, — шепчет Ризли, размазывая остатки спермы с головки по всему стволу, — так сильно скучал по мне?

Нёвиллет честно кивает и упирается ладонями в его плечи, чтобы помочь себе вновь подняться и опуститься на члене. Ризли хищно скалится и тяжело выдыхает, перемещая ладони ему на бёдра.

— Сможешь ещё раз? — спрашивает на полустоне, когда движения становятся глубже и резче.

— Вряд ли. Ты скоро?

Нёвиллет несильно держит Ризли за горло и ловит сбитое дыхание губами, вновь впиваясь в них с присущей страстью и напором. Вылизывает рот изнутри, почти лишает кислорода, а затем сжимается на члене сильнее, насаживаясь до основания. У Ризли чуть глаза не закатываются, то ли от нехватки воздуха, то ли от того, как сногсшибательно его объезжает судья, то ли всё вместе вкупе с быстрыми толчками в горячее нутро.

— Да… да, вот так. Уже сейчас, — отвечает на выдохе, тянет Нёвиллета за бёдра вниз, заставляя принять его полностью и замереть, а затем кончает с глухим стоном.

Перед взглядом всё становится мутным и расплывчатым, как за стеклом входной двери в помещение. Разобрать можно только тяжело дышащего Нёвиллета с розовыми щеками и тонкую каплю слюны из приоткрытого рта, которую Ризли стирает большим пальцем и тянется зацеловать мокрое место. Всё тело становится ватным и непокорным. Даже жаль, что сейчас они находятся не в своей уютной кровати королевского размера, на которой можно удобно разлечься и отдохнуть, переведя дыхание. Влажные салфетки на спинке дивана оказываются как никогда кстати, но рабочую одежду Ризли ими уже не спасти. Ну и плевать, он всё равно собирался её постирать, и такая незначительная жертва в угоду хорошему сексу кажется вполне себе очень выгодной.

Нёвиллет улыбается, когда его волосы снова заводят назад и начинают лениво ласкать шею поцелуями. Ризли позволяет себе облизать мочку свободного от серьги уха, обещая себе, что украсит когда-нибудь и его тоже.

Будь его воля, весь город уже давно бы был в курсе, с кем именно водит роман их дражайший судья. Однажды, наверное, эта информация всё равно протиснется наружу, во многом благодаря неугомонной прессе, но пока их мир делится на две части, в одной из которых Нёвиллет позволяет себя обнимать, целовать и называть любимым человеком, а в другой – непреступно запрещает даже обращаться на «ты», приходится скрывать факт своего присутствия в жизни городского служителя закона.

— Мне хотя бы идёт? — прерывает чужие мысли Нёвиллет, заставляя снова посмотреть на маленький гвоздик в своём ухе.

Ризли думает, что такой умный человек, как Нёвиллет, не должен задавать настолько глупые вопросы. Конечно, он всё еще не видел себя в зеркало с новым подарком, но, кажется, за все последние минуты в обществе друг друга Ризли достаточно показал, насколько сильно ему идёт.

— Больше, чем кому-либо, — признаётся он, пряча улыбку в коротком поцелуе в губы, — это место было создано для того, чтобы украсить тебя.

Нёвиллет не удерживает лёгкий смешок и застенчиво отводит взгляд в сторону. Он никогда не умел принимать искренние комплименты, а Ризли бессовестно этим пользовался, доводя судью до умилительных просьб унять подхалимство и перестать осыпать его лестью.

— Но никаких татуировок, — строго наставляет мужчина, будто опомнившись.

Ризли смеётся и болезненно жмурится, когда Нёвиллет мстительно сжимается на чувствительном после оргазма члене, который тот всё ещё не вытащил из него. Справедливо, думает он, но всё никак не может унять веселья. Конечно, не сегодня, но однажды Нёвиллет обязательно посетит и правое крыло салона. Потому что Ризли знает, что он совсем не может ему отказать. Любая просьба будет принята, хоть и не с первого раза. Что уж там, даже не с десятого. Но всё же будет. А пока придётся довольствоваться только маленьким красивым гвоздиком в любимом ухе и представлять, как Нёвиллет будет пытаться скрыть его своими длинными волосами в строгой причёске.

Бордовые стены, чёрная мебель, неоновые вывески и неприятный запах средств для дезинфекции. В помещении чище, чем в любом зале суда или кабинете городского судьи, в сотни раз, но грязь, которую оно несет, совершенно иного рода. Она дерзкая, яркая, бросается в глаза быстрее, чем жирное пятно на рубашке или засохший налёт на обуви. Нёвиллет и правда совсем не создан для таких мест, ведь королевы никогда не живут в мире своих слуг и подданых. Но почему-то смотрится он здесь настолько правильно, что где-то в глубине влюблённого сердца теплится счастье от того, что Ризли подходит ему так же хорошо, как эти самые неоновые вывески и готично обставленный интерьер.

— Спасибо, — шелестит мягкий голос у самого уха, — мне очень нравится.