Нехватка железа

В комнате темно и пахнет травой. В окно мигают красно-синие огоньки полицейской машины, остановившейся на светофоре. Смотрящий в потолок Киса шипит «тупые менты» и бросает подушку куда-то в стекло. В комнате душно. Болит голова, особенно в висках. Если бы Киса не скурил всю заначку днём, он бы уже делал затяжку. Мама спит за стенкой. Наверное, можно прислушаться и услышать как она дышит. Киса садится в кровати, чувствуя как спина отлипает от простыней, и оглядывается. Ему срочно нужно чем-нибудь заняться. Например, покурить. Он облизывает пересохшие губы. Выпить тоже неплохо. Босые ноги шлёпают по полу. Пальцы немного мёрзнут. На кухне он наливает стакан воды и залпом выпивает. Распахивает окно. Снаружи свежо и прохладно. Луна светит прожектором: видно как собака перебегает пустую улицу и принюхивается на другой стороне. За сигаретку Киса бы точно кого-нибудь пристрелил. Хэнка, например. Он злится на него за всё. За слова об отце. За молчание. За духоту в комнате. За то, что не может сейчас лечь спать. За то, что менты забрали всё, что у него было. И речь не только о траве и таблетках. Если бы у Кисы был выбор, он бы никогда не рождался здесь, в крошечном городишке у моря, где каждый каждого знает и каждый с каждым спит. Он бы родился в штатах. Его бы звали крутым именем, возможно, Джеймс, он бы свободно носил с собой пушку и курил траву. А ещё ездил бы с отцом на крутые гангстерские перестрелки, после которых они бы сидели в баре, пили текилу и вели чисто мужской разговор, который может быть только у отца и сына. И  

там не было бы ни одного мента, только копы. Киса возвращается в комнату и смотрит на дисплей телефона. «2:33» — у Кисы внутри что-то беззвучно падает. Пора. Он натягивает джинсы, хватает не глядя толстовку. В темноте кеды находятся не сразу, зато куртка сама падает в ноги. Киса быстро выходит за дверь, достаёт ключи и замирает. Тяжёлый вздох. Ещё можно вернуться, проветрить комнату, завернуться в одеяло и отключиться. Ещё один вздох. Киса прижимается лбом к шершавой прохладной двери. Замок щёлкает. Вернуться нельзя. 

Киса сбегает по заплёванной слабоосвещённой лестнице. У входной двери совсем темно — кто-то скрутил лампочку. Пахнет сигаретами. На улице в лицо ему ударяет холодный ночной ветер. Киса набрасывает на голову капюшон и идёт, едва не срываясь на бег. Сердце колотится, как будто он принял что-то очень тяжёлое. Он идёт, не понимая куда. Ноги сами куда-то несут его. В голове нет мыслей. Разве что злость. И гордость. Он не может не прийти, просто не может. Под подошвами кед шуршит асфальт. Машин почти нет. Гаснут последние вывески. Дороги пусты. Киса чувствует море. Замедляется, сжимая вспотевшие ладони в кулаки. Воздух солёный и влажный. Обжигает лёгкие. Берег освещает луна, круглая, как монета, и бледная, как кожа мертвеца. Волны кажутся совсем чёрными, зловещими. Кажутся живой тьмой, поджидающей добычу. Песок засыпается в кеды, Киса морщится. Он оглядывается и никого не видит. В нём мгновенно вскипает ярость, согревающая и беспощадная. Киса пинает песок, чувствуя облегчение, но не желая это признавать. От вида пустого пляжа становится легче. Волны облизывают лодку. Киса садится на камень и ждёт. Он ждёт, потому что положено. 

— Тупые менты, — едва слышно повторяет Киса, видя фигуру, спускающуюся к нему. 

В груди всё обрывается. Фигура несёт чемоданчик. Киса заранее слышит щелчок заряжаемого пистолета, заранее чувствует тяжесть в руке, заранее... Потные руки кажутся липкими от крови. Киса встаёт, небрежно отряхивает штаны, убирает чёлку с глаз. 

— Долго шёл. Чё, надеялся, что я не приду? — набрасывается он на Хэнка. 

— Надеялся. 

Хэнк достаёт оба пистолета и несколько секунд вертит. В лунном свете Киса не сразу их узнаёт. 

— Зарядим и обменяемся, устраивает? 

— Устраивает, — Киса выхватывает правый пистолет, касаясь пальцами пальцев Хэнка. 

Тот вздыхает почти обречённо. Заряжают молча. Киса хочет поднять глаза на Хэнка и узнать, смотрит ли он на него, но злость не позволяет. Злость шепчет, что он не смотрит. Шепчет, что ему всё равно, что он убьёт не раздумывая, что он предаст, едва появится возможность, что он не чувствует к нему ничего, кроме брезгливости. Потому что только так менты смотрят на таких, как Киса. Хэнк нерешительно протягивает ему пистолет. Они снова касаются пальцами, пока обмениваются оружием. И в эту короткую секунду Киса чувствует, что не хочет стреляться. Но они расходятся, и злость возвращается. Здесь нет ни доктора, ни секундантов, и никто не будет считать. Злость говорит, что Хэнк выстрелит подло, не дождавшись сигнала. Киса направляет на него свой пистолет. 

— Раз! — говорит он громко. 

От собственного голоса становится не по себе. В шуме моря и шорохе ветра он звучит неестественно, будто не принадлежащий ему. Хэнк совсем не шевелится. Он будто не здесь, будто его изображение наложили поверх видео. Киса сглатывает. 

— Два! 

Он целится в неподвижного Хэнка, и кажется, что пуля готова вырваться сама и пробить его кожу, мышцы, рёбра и сердце. Убить. Киса слегка сгибает руку в локте, убеждаясь, что всё контролирует. Медлит. Злость кричит, что нужно скорее стрелять, что все менты друг за друга горой, что Хэнк бы не заступился за него также, как за отца. А Киса смотрит в его печальное лицо. Смотрит на пистолет, едва держащийся в повисшей руке. Смотрит и медлит. Потому что Хэнк глядит Кисе в глаза. И злость опадает, отступает, как море во время отлива. Киса держит её за глотку, не давая спрятаться глубоко внутри и исчезнуть, а злость вертится в мысленном кулаке, норовит выскользнуть, как пистолет из вспотевшей ладони. Больше ждать нельзя. 

— Три.

Тишина. Киса держит палец на спусковом крючке. Он кажется ему монолитным, вплавленным в ствол настолько, что никто не мог бы его сдвинуть. Хэнк медленно, будто в фильме, поднимает руку. У Кисы внутри всё сжимается. И он закрывает глаза. Он не может смотреть. Тишина оглушает, давит, сжимает. Время как будто одновременно замерло и летит с бешеной скоростью. Киса не понимает, что происходит. Ему кажется, что пуля давно вырвалась из дула и несётся прямо в его колотящееся сердце. Но он не может открыть глаза, чтобы убедиться в этом. Кожа липнет к металлу. Киса боится, что руки выпустят пистолет, и одновременно не может ими пошевелить, не может разжать пальцев. Выстрел. Дыхание у Кисы перехватывает и он давит на крючок, который поддаётся неожиданно легко. Выстрел. Оглушающе громкий. От отдачи он делает шаг назад и машинально открывает глаза. Хэнка видно прекрасно. Он всё ещё держит руку в направлении моря. На его белой футболке расползается кровавое пятно. Его видно так хорошо, что начинает подташнивать. Рука Хэнка безвольно опускается, он сам тоже оседает на гальку. Киса бросается к нему. Кровь горячая и липкая. Испачканные пальцы в темноте чёрные, чернее моря. Киса что-то шепчет Хэнку, не слыша своего голоса и не помня смысл слов. Хэнк улыбается и прикрывает глаза. 

— Топить будешь? 

— Ты зачем в море стрелял, придурок? — Киса хочет кричать, но едва может пошевелить губами. 

— Ну, не в тебя же мне стрелять. 

Руки дрожат. Киса до боли прикусывает щёку изнутри и пытается осмотреть рану. Хэнк сдавленно стонет. 

— Блять, блять... Прости. 

Кисе на секунду кажется, что всё происходит не с ним и не здесь: море искусственное, просто большая грязная лужа, его руки кто-то надел поверх своих, как перчатки, и говорит его голосом, шевеля непослушными губами. А сам Киса стоит в стороне или сидит где-то глубоко внутри. Хэнк касается пальцами раны, их кончики становятся блестящими. У Кисы кружится голова. Кто-то руками Кисы задирает футболку Хэнка и достаёт телефон, чтобы включить фонарик. Рана с самого края, блестящая и немного дымящаяся. Неужели тут так холодно? Хэнк тоже смотрит на неё и слабо улыбается. 

— Жить буду. По касательной пошла. 

Киса сглатывает. Он слышит шум в ушах и не понимает, море это или сердце. Он чувствует камешки, впившиеся в колени, и пот, стекающий за шиворот. Он чувствует, что что-то злое внутри быстро тает, как грязный весенний снег. Хэнк садится, опираясь ему на плечо. Улыбается, стиснув от боли зубы. 

— По второму кругу будем? 

Киса молчит несколько секунд, а потом нервно смеётся. С надрывом, почти переходя на плач. Ему кажется, что мир вокруг кружится, и что ноги совсем не слушаются его. В голове повторяется грохот выстрела, и Кису обедаёт холодом и дрожью. 

— Прости, — одними губами шепчет он. — Прости меня. 

Хэнк запрокидывает голову к небу и делает глубокий вдох. 

— Это была честная дуэль. 

— Прости, что вызвал на неё, я... 

Хэнк качает головой, прерывая его. Волны набегают на берег с тихим шорохом. Звёзды мерцают и от них рябит в глазах. 

— Не надо, я всё понимаю. Но сейчас я жизнь переосмыслил буквально. 

Он замолкает и делает долгий вдох. Киса молча смотрит, как блестит окровавленная ткань. 

— Мы такие дебилы, Кис, о такой херне паримся, совсем не тем занимаемся и вообще... Люблю я тебя. 

— Чего? 

— Чего слышал. 

Хэнк прижимает ладонь к ране и жмурясь от боли пытается встать. Киса несколько секунд ошарашенно смотрит на него. Кажется, что череп набили ватой, все мысли и звуки исчезли, а время пошло куда-то совсем в другую сторону. Между ударами сердца — целая вечность. Когда Хэнк тихо вскрикивает, оцепенение спадает и Киса подхватывает его, не давая упасть. Он тяжёлый и тёплый, дышащий. Как он мог выстрелить в него? Как мог из-за глупой ссоры пытаться убить дорогого человека? Разве отвечают дети за грехи отцов? Киса вдруг улыбается последней мысли: очень уж она религиозна. Он ведёт Хэнка наверх, дальше от берега и моря, тянущегося к ним чёрными волнами. Молча укладывает пистолеты в чемоданчик. Молча оглядывает пляж. Молча подставляет плечо, чтобы Хэнк мог опереться. От мысли, какую боль он сейчас испытывает, у Кисы холодеет внутри. Хэнк прихрамывает на левую ногу, и Кисе остаётся лишь надеяться, что пуля не задела ничего жизненно важного. Они также молча идут по городу. Толстовка Кисы, которую Хэнк прижимает к боку, пропиталась кровью. Киса старается туда не смотреть. И старается не думать, что друг, которого он чуть не убил, десять минут назад признался ему в любви. Очень старается. Он ведёт его в мастерскую, лихорадочно перебирая воспоминания, чтобы понять, есть ли там аптечка. Вдруг Хэнк останавливается и наваливается на него всем весом. 

— В глазах... Темнеет... — шепчет он побелевшими губами. 

В свете фонарей Киса замечает, как сильно он побледнел. 

— Крови много, — дрожащим голосом говорит Киса. — Надо скорую. 

Хэнк отчаянно мотает головой. 

— Не надо... Отец тебя... Посадит...

— Если ты откинешься, у меня срок ещё больше будет, — у Кисы против воли вылетает нервный смешок. 

— Мне бы полежать... 

— Давай до мастерской дойдём, хорошо? 

Хэнк кивает. С явным усилием он продолжает идти, смотря прямо перед собой. Киса даже вспомнить сейчас не может из-за чего они стрелялись. В голове мешанина слов, картинок и ощущений, а поверх всего удушающий липкий, как кровь, страх. Страх, что ничего уже нельзя исправить. Страх, что следующий шаг Хэнка — последний. Страх, что сегодня кончится всё. 

Ноги Хэнка подкашиваются, едва они переступают порог мастерской. Киса сначала хочет уложить его на диван, но потом понимает, что лишние движения увеличивают кровопотерю. Он роется в ящиках, кажется, целую вечность, и каждые десять секунд кричит Хэнку, чтобы тот не засыпал. Между гвоздями и сборником стихов Маяковского находится откусанная гематогенка. Киса нервно хихикает. Пальцы дрожат. Единственная мысль — найти бинты — пульсирует в черепе. В углу стоит недопитая бутылка водки, и Киса думает, что сможет промыть ей рану. На улице тихая ночь. Настолько тихая, что можно сойти с ума. Киса не знает, сколько времени прошло. Ему одновременно кажется, что и вечность, и мгновение. Он хлопает дверцами шкафов и лихорадочно вытаскивает всё наружу. Тряпки, банки, мусор, игральные карты, крышки... 

— Хэнк, ты живой? 

— Живой, — раздаётся слабо в ответ. 

От пыли чешется нос. За большим ведром зелёной краски, наверное уже просроченной, мелькает красная сумка. Киса стискивает её пальцами и тащит на свет. Внутри что-то шуршит и щёлкает. На боку сумки белый крест. Киса выдыхает. Внутри полупустые блистеры таблеток, вата, скрученный в рогалик тюбик какого-то геля и... Бинты. Ему кажется, что он бежит к Хэнку минуту, не меньше. Руки дрожат, когда он разворачивает марлю. Хэнк дышит спокойнее и смотрит на аптечку, бутылку водки и гематогенку. 

— Это зачем? 

— Гематогенка. У тебя железа в организме не хватает. 

— Ага, пуля же насквозь прошла, — Хэнк смеётся и тут же жмурится, стискивая зубы. — Ладно, давай.

Он берёт гематогенку правой рукой и немного откусывает. Медленно жуёт. Киса заворачивает вату в бинты и понимает, что никогда раньше не делал ничего подобного. Кажется, на уроках ОБЖ им объясняли что и как, но он тогда играл с соседом в морской бой. Водки в бутылке ровно половина. Потные пальцы скользят по крышке. 

— Ты только в рану мне это не лей.

А Хэнк, видимо, слушал. Он всегда был более ответственным. Учился лучше, меньше прогуливал. Послушный идеальный сын — будущий капитан полиции. Кисе всегда было тошно об этом думать. 

— Почему? 

— Сожжешь всё к чертям. 

— А что делать тогда? 

— На вату и по краям. 

Киса кивает. Он обливает себе все руки, пытаясь смочить вату водкой, и едва не роняет бутылку. Резкий запах спирта отрезвляет. Он осторожно обводит ватой окровавленные края раны, понимая что она меньше, чем казалась. И вроде не такая уж и глубокая. Хэнк жмурится и стискивает кулаки, но молчит. Киса начинает перебинтовывать, надеясь, что не слишком туго. Крови действительно много. Она пропитала всю его футболку и левую штанину. Киса поверить не может, что всё это сделал сам. Сам вызвал на дуэль. Сам взял пистолет. Сам считал. Сам выстрелил. Выстрелил в Хэнка! Киса поверить не может, что хотел убить его. В сознании молнией проносится не то сон, не то воспоминание: красные от крови руки и лунный свет, блестящий на их поверхности. 

— Прости, — снова повторяет он. — Я идиот, я такой идиот... 

— Я всё равно люблю тебя. 

Снова. Он снова это сказал. Киса на автомате завязывает узелком бинт и складывает всё в аптечку. Его мозг отказывается выдавать хоть какие-то слова, поэтому он молчит. А сердце колотится, будто каждый удар может оказаться последним. Хэнк несколько секунд смотрит на него, после чего закрывает глаза. На полу под ним лужица крови. Киса видит как медленно поднимается и опускается его грудь, это немного успокаивает. Киса отчаянно хочет что-нибудь сказать. И он говорит. Единственное, что может из себя выдавить. 

— Да. 

Хэнк приоткрывает глаза. 

— Что «да»? 

Киса чувствует себя идиотом. А ещё он чувствует, как вспыхивает лицо. 

— Я тоже... Тебя люблю. 

Он смотрит Хэнку в глаза и не хочет, не может отвести взгляд. Хэнк тоже смотрит, не мигая. Его губы медленно растягиваются в улыбке. 

— Вот это мы, конечно, придурки. 

Киса тоже улыбается. 

— Ага, те ещё. 

Хэнк откусывает ещё кусок гематогенки и размеренно жуёт. Внутри у Кисы разливается тепло. Становится спокойно. Кровь пропитывает часть повязки, а потом останавливается. Хэнк пялится в потолок, Киса пялится на него. На улице лает собака. 

— Но в больницу мне всё таки надо будет. Скажу, что через забор перелез неудачно и пусть зашивают. 

— А там зашивать надо? 

— Чёрт его знает. 

Оба слабо улыбаются. Киса ложится рядом с ним на пол и осторожно переплетает их пальцы. Прижимает плечо к плечу. Хэнк поворачивает голову на бок и дышит ему в шею. Воздух пахнет спиртом, шоколадом и утром.