— Ещё раз... позволь ещё раз себе увидеть больше, чем ты можешь увидеть в стенах штаба!
Мрак комнаты рассеивал свет от толстых свечей, что дополнительно поставили на стол. Вьюга за окном закрывала от всего мира, меняла взор и, помимо того, что просто заметала округу пушистым снегом и ухудшала видимость, она ещё погружала в абсолютную тьму своим ледяным окаянным танцем, что ни солнца, ни луны ты в жизни не увидишь под этими оковами холодного времени года. Массивы штаба меркнут в непогоду, стало ещё темнее, чем в любую другую ночь. Кабинет Магистра блистает под магией обычного тёплого воска и огоньков.
— Я не представляю, что ещё могу предпринять, как защитить всё то небольшое, что имею сейчас, если оно само ускользает из рук.
Магистр слегка встряхивает плечи от резкого потока холода, ещё пару секунд наблюдает за мебелью в черноте ночи, а потом разворачивается от окна, и лицо её усталое, с неживым голубым в глазах, попадает под тихий свет, успокаиваясь. Хотя, это успокоение лишь видимое, чтобы не пугать, чтобы ещё больше не рождать о себе мифов и слепых идей, чтобы не злить и не провоцировать. Потерянность.
— Главный маг... — Проговаривает лишь одними губами, беззвучно, констатируя для себя ещё одну тень в этом кабинете, что предстала у двери.
Помещение заперто; ключ от двери благополучно покоится на краю рабочего стола, и Гуннхильдр заперла их за необходимостью, как кажется, которая способна преподнести большее и дать выговориться. Минчи неподвижно стоит поодаль от всего действа и безумно умоляющих взглядов, повернувшись к выходу, хватаясь всем чем можно за попытку убежать. Руки повисли на двери, от бессилия поставив кулаки на дубовое покрытие, отчего края мантии так и скользят вниз, нарушая покой и выдавая в свет ещё раз горькую правду. От запястий до локтей мерцают остатки серых бинтов, своей безобразной матерчатой вязью свешиваясь к полу, как будто капают, но так и не стекая. Кое-где через это кашу проступают бордовые кровавые подтёки и хоть как-то образ ран, пока остальная небольшая часть повязки валяется на полу посреди кабинета.
Ещё каких-то пару лет назад Джинн бы сама словила яркий ужас, успокаивала бы и пыталась как-то помочь, поддержать асем своим искренним сердцем. Но явно бы не стояла поодаль, убивая своим тревожным взглядом. Волнение перерастает в болезненную утерю блеска в глазах, в мёртвый, прикованный к двери взгляд. Эти пару лет становления оставили в этой потерянной женщине только титул "Рыцарь Львиный клык".
— Лиза Минчи.
Плитка на полу отливает меняющимися тенями; Лиза поворачивает голову вправо, но этого ей хватает, чтобы боковым зрением увидеть Магистра, сначала посмотрев прямиком на неё, а затем опустив глаза в сторону нижних полок мини-библиотеки. Движение не особо мудрёное, но украшения на шляпе блестят серебряным, переливаются, когда ведьма поворачивает голову.
— Прошло больше трёх лет, как отряд Варки так и не вернулся обратно в ту морозную ночь. В тот же год Альберих так и не смог оправиться после ранения. Ушёл. — Сначала это было с нажимом, как агрессивное и строгое рычание, но многодневная выдержка начала душить, и голос осип, стал более мягким и ломаным. — Около года мы не видела Рагнвиндра, не получали от него писем. Вообще любых весточек, после того, как он отправился к дальнему замку, где пряталась часть ордена Бездны.
Кожаные ботфорты рыцаря отшагивают несколько шагов, огибая стол, и расстояние между ними уже не разится такой колкостью, которая была. Джинн идёт дальше, останавливаясь у бинтов на плитке, будто это даже не обойти. Настолько мерзко.
С себя мерзко.
Случайная правда глубоких порезов, появляюшихся уже, как оказалось, долгое время, была скрыта нуждами магии и незаинтересованностью. Взгляд на чужой спине; старая дружба, крепкая связь, которой могли бы позавидовать даже женатые пары. Джинн и Лиза столько уже мысленно женаты друг на друге, дальше зарываясь в военные мантии и взрослые дела. Гуннхильдр считает, что скрыто это было именно её собственным нежеланием замечать что-либо новое от омута старых проблем и страшных событий. Как она могла это допустить, пропустить?
— Прошёл ещё один день в Ордо Фавониус, в эту ужасную метель. — Минчи чувствует прикосновение к предплечью и, что странно, тепло прорывается через мантию, что обозначает снятые перчатки; то, что Джинн постепенно снимает свою броню безвыходности и жестокости.
Метель сковывает желания в одном безобразном направлении идти и искать тепло. Грубые объятия преобретают нежность, рыцарь наваливается всем телом к двери, закрывая ведьму плащом, словно щитом, прижимает к себе, укладывает русую голову на плечо; Лиза молча плачет, складывая руки на груди у Джинн.
Жжёт. Всё жжёт.
Ждёт холод и разгорающееся внимание.
— Я боюсь потерять всё. Боюсь потерять и тебя. — Голубые глаза поднимаются выше, смотрят в тёмные зелёные, пока сухие губы проходятся поцелуями по ладоням, запястьям, бинтам.
Всегда так. Всегда зарабатывается, переставая видеть явное, прогрессивное, что потом ударит в спину больнее любого клинка снежнянских рядовых.
— Прости меня, прости. Извини. — Накрывает своё лицо ведьминскими руками, пальцами едва-едва придерживая руки, шепчет, сдерживаясь в слезах.
Жжёт сердце, жжётся тревогой и новыми заботами. Обязательством за чужую жизнь.
Минчи жмурится, отчего на щеках проступают дорожки слёз, примыкает к хрупкому плечу щекой, разглаживает ключицы своими поцарапанными ладонями – сама без перчаток, сама слишком обнажена по случайности накопления и обид.
— Завтра выходной. — Джинн поднимает брови в лёгком удивлении, когда видит, что вьюга за окном немного стихла, а на груди чувствуются чужие руки, греющие ключицы. — Останься со мной. Останься навсегда.