Dead birds and last sigh

Жизнь слишком коротка, чтобы можно

было позволить себе роскошь прожить её так скверно.

© Пауло Коэльо «Одиннадцать минут»

***

Уже вторые бессонные сутки подряд, парень мечтавший о смерти, которая никогда не была его выходом, наблюдает за предрассветным небом, вглядываясь в такой глубокий и особенно одинокий синий. Небосвод был его спасением в бесконечной, по ощущениям, временной петле. Изуку был одной из таких далёких, угасающих звёзд, что исчезали с неба после рассвета. С каждой новой ночью он становился слабее, а его свет уже практически не был виден даже в тёмное время суток.

После каждого рассвета, сидя на балконе пустой квартиры в 5 утра с чашкой обжигающего руки кофе, его встречал глухой стук. Глоток мерзкой жижи — рецепта его существования и мимолётный взгляд в немного мутное окно. Это птица… точнее сказать, это было птицей. Сейчас это лишь пустая, мёртвая оболочка, валявшаяся тяжёлым грузом под чьим-то окном. На стене расползлась кривая кровавая клякса, а с крыши в такт капает кровь. После отступа тьмы птицы сходят с ума, становясь поклонниками самоубийства. Опьянённые безумным желанием смерти, они убиваются о стены, влетая в них на огромной скорости. Это никогда не было простым совпадением, это была коллективная мания.

Район на окраине города, в котором жил Изуку был проклят. Так считали все жители и он сам. Все дома здесь были бесконечно грязными, бесконечно пустыми. Один из темнейших, по своей сути, районов. Расплывчатые пятна засохшей крови на старых серых стенах уже стали местным достоянием. Так, наблюдая уже второе утро подряд за представшей пред ним картиной и слушая какофонию из мерзких птичьих криков и глухих стуков, Изуку поймал себя на мысли о том, что однажды он мог бы стать как они. Но, по его мнению, их смерть была слишком шумной. Бравурный марш смерти, сказал бы любой. Он лишь останавливается на том, что хотел бы уйти тихо, мельком отмечая это как «важно» у себя в голове.

Ощущение свободного полёта, тянущей вниз силы тяжести и лёгкое дыхание не было тем, чего он желал. Холод ветряных потоков казался слишком… Жестоким.

Другое дело, подумал Изуку, тёплые струи крови, медленно стекающие по рукам, забирающая в свои тёплые объятия смерть и горячая вода, оставляющая покраснения на нежной коже.

Ещё глоток — горло опаляет жаром. Каким бы горячим ни был кофе, Изуку всё ещё ощущает мрачную апатию и холод, что поглощает его с каждой новой секундой. Ещё тринадцать дней назад, ох… Какое удачное число — подумалось ему, — он пытался бороться. Хватался ледяными, ободранными ладонями и крепко цеплялся тонкими пальцами за выступы на стене отчаяния. Тринадцать дней назад он совершил своё последнее падение — падение на колени. Покорность стала его приговором.

Долгие слёзные ночи, наполненные угнетающей атмосферой старых панелек, признание собственной слабости, мутные взгляды в стену длиною в пять часов, нервно трясущиеся от очередного приступа тревоги посиневшие губы и металлический привкус на сухих как его сердце губах. Тлеющая пеплом надежда и неприкаянное брожение по квартире — месту, которое он никогда не сможет назвать домом. Существование от заката до рассвета, а после — лишь фантазии его больного сознания. Бессмысленные как его жизнь скитания по тёмным переулкам и глубокий капюшон, такой родной чёрной, уже давно потрёпанной толстовки. Случайные передряги, глупая бравада на потеху публике. Сиреневые с красноватым отливом, — Такие красивые, — подсказало сознание. — гематомы, расцветающие на его хрупком как хрусталь теле.

С самого начала, как было велено миром, — Или богом? — Изуку было суждено страдать. Его детство было худшим из худших, тем, чего не пожелаешь даже врагу — кошмар наяву. Самый настоящий ад, где ты — смертник, умирающий по ошибке глупейшего.

Изуку безучастно взглянул в окно вновь, но на этот раз его мимолётный взгляд зацепился за силуэт неизвестного, сидящего на противоположной крыше что была немного ниже. Светлые волосы и чёрная одежда. Издалека было сложно разглядеть внешность, но его это не интересовало. Изуку был уверен взгляд того человека был направлен на него.

Мурашки резво пробежали по спине и рукам. Секунда и кружка разбивается вдребезги, а по комнате разлетается множество мелких осколков стекла. Лицо парня наливается печалью — он так любил эту кружку…

***

Мутный голубоватого цвета туман опустился на город, улицы были окутаны неизвестностью, а линии мрака прошлись по авеню, размывая границы.

Сумерки вступили в свои права, как предвестник глубокой ночи, возвышаясь в своём величии над жалкими людьми, что связаны тьмой и опасно нежным витиеватым переплетением тонких красных нитей по рукам и ногам. Это была чистая угроза, ясная как белый день, что молча указывала на опасности тёмного времени суток, приставляя к твоему горлу острый нож, разошедшийся в ярком блеске от лунного света.

Поход в тёмный узкий переулок не был лучшим, что он мог сделать, будучи на улице в девять вечера в глухом одиночестве на окраине города. Но несмотря на это, парню нравилось бродить по грязным улочкам. Так он мог убедить себя в том, что он действительно прав.

Ещё час — уже темно. Ветер гуляет в кудрявых волосах, пока сам Изуку пытается сделать вдох. Это норма, — заверил он себя. — Такое уже случалось раньше…

Воздух будто вовсе перестал поступать в промёрзшие лёгкие, а горло сдавило тугой петлёй, пока паника медленно подступала сзади, по спине прошла мелкая дрожь.

Чувство сильного отчуждения и капли воды, — Дождь?.. — падающие на нос. И на этот раз такой жестокий ветер, сбивающий с ног. Холод сковавший тело и бесконечная, поглощающая Изуку паника.

Он раскрыл глаза, осознавая своё положение. — Слишком уязвимо, слишком опасно… — будучи маленьким, он научился нескольким дыхательным техникам, в то время у него был высокий уровень тревожности. Парень начал делать одну из них, но всё ещё чувствуя свободы в дыхании.

Время замерло на миг, он был пойман в ловушку собственного сознания, тщетные попытки сосредоточиться на кучах мусора вокруг и тихий, глухой счёт, хотя он был уверен, что говорил вслух. Сползая вниз по стенке и обнимая колени дрожащими руками, он старался говорить громче. Услышать себя настоящего, желающего спасения, хотя бы сейчас.

Прерывистое дыхание, высокий пульс, резкое биение сердца в груди. Отрывистые вдохи, двигающиеся словам в такт потрескавшиеся и обветренные, слегка посиневшие губы.

Ещё три минуты жалких попыток, по ощущениям целая вечность, и он вновь может дышать.

Изуку уже насквозь промок: неприятно прилипшая к телу одежда, пронзающий как острое копьё промозглый ветер, лужи вокруг и…

Парень поднял голову, смотря наверх. Всё небо стало тёмным, перекрытый тучами лунный свет не собирался возвращаться. Водяные капли падали с неба, одна из них попала в его раскрытый рот.

— …Точно дождь.

Он вздыхает, с горькой досадой осматривая любимые, промокшие до нитки, кеды, всматривается сквозь темноту, слышит чьи-то шаги сквозь шум ливня, и к его большому удивлению, вода капающая с карниза минутой раньше, больше не заливается за шиворот, а лицо не покрывается водяным слоем словно маской из слёз.

Изуку поднимает голову, наблюдая бледную протянутую к нему руку. Чуть выше — и он встречается взглядом с алыми глазами, такими пустыми и потухшими, что казалось они вот-вот поглотят тебя словно чёрная дыра.

Их оттенок напоминал цвет крови, что растекалась по предплечьям Изуку каждый раз, когда он брался за лезвие.

Не думая ни секунды, Изуку принимает помощь, цепляясь за руку неизвестного как за последнюю нить своей жизни. Незнакомец потянул его на себя, поднимая и придерживая одной рукой за талию, а его шершавые, потрескавшиеся губы с кровавыми ранками растянулись в лживой улыбке — это было его счастьем и хитростью. Длинные пряди волос, настолько выцветшие, что были ближе к белому, нежели к чистому, как небо, голубому, спадали на лицо Изуку, щекоча его.

Он лишь немного наклонился, и, едва не касаясь губами покрасневшего от холода уха Изуку, прошептал:

— Зови меня Томура. Приятно познакомиться, Изуку Мидория.