"Блин, гравюры как будто карандашами раскрашены"
Саша опасно качается на жалобно скрипящем стуле, листая потрёпанную книгу сказок, как вдруг от высокоинтеллектуального занятия его отвлекает призывный зов дверного замка.
Костя всегда предупреждает, когда собирается зайти, но вдруг челкастый на этот раз решил вывести их из зоны комфорта и устроить сюрприз с неожиданным появлением?
Предвидя тёплые объятия с перспективой перерастания в жаркие, длинноволосый радостно бежит к двери, дёргая её на себя, даже не удосужившись посмотреть в глазок.
На пороге стоит Квашонкин.
- Здорово, Малой, - рыжий многозначительно подмигивает ему, одёргивая пропахшую ментоловыми сигаретами кожанку.
- Алексе... - Раковских не дают закончить удивлённый вопрос, готовящийся перейти в возмущённый протест.
- Тщщщщ, - писатель бесцеремонно прижимает указательный палец к его губам и проталкивает парня в дверной проём.
- Как дела, Санечка? - приторно интересуется мужчина, пока хозяин квартиры пятится от внезапного гостя и падает в кресло, вжимаясь в мягкую обивку.
- Всё хорошо, а ваши? - выпаливает он, стараясь спрятать испуг, внутри себя проглатывая литры слюны.
- А у меня творческий кризис! - Алексей демонстративно всплескивает руками, расчехляя рюкзак и вынимая из неё початую бутылку вина.
- То-есть? - непонимающе щурится парень, радуясь, что Квашонкин отошёл от него хоть на какое-то расстояние.
- Расскажи, что у вас с Пушкиным, - губы писателя прижимаются к горлышку бутылки, - мне совсем не о чем писать, - он театрально закатывает глаза.
- Я... - он не знает, что толком ответить, и внезапно закатившие истерику надпочечники тоже не играют Саше на руку, как вдруг...
"Привет, я минут через десять буду у тебя, кексы с халвой приготовил"
Раковских привык судорожно хвататься за телефон во всех нервных и просто непонятных ситуациях, а сейчас просто забыл об открытой переписке с Костей и нажал пальцем на голосовое сообщение.
- Ну всё, я сваливаю, - устало резюмирует рыжий, хотя бариста давно усвоил, что ему особо верить не стоит.
Ещё один звонок становится причиной сашиного дёргающегося глаза. Раковских равнодушно распахивает дверь перед Алексеем, даже не смотря ему в глаза.
- Лёш, что за дела? - Пушкин смотрит строго, окидывая его фигуру взглядом требовательного учителя.
- Ой, да разбирайся сам со своим пацаном, - вяло отмахивается русский Ван Гог.
- Что он...Что ты сделал?
- Он открыл дверь и впустил меня, - объясняет писатель Косте, как слабоумному.
- Ты зачем приходил вообще?
Квашонкин не выносит, когда фокус внимания насильственно перекидывают на него. Вот и сейчас ему хочется сжаться как пружина или уехать на мотоцикле от ненужных разъяснений.
Алексей начинает дико хохотать, хлопая по коленке, и челкастый чувствует себя неуютно, ведь ровно такое же движение он встречал у Санечки.
- Ты бы завязывал пить, - кидает он бесполезный совет и жмёт на кнопку лифта, пока рыжий заходится в смеховой истерике, опираясь на обшарпанную стену.
Увидев, что медноволосый демон всё же вполз в чудо-кабину, Костя открывает дверь, чтобы увидеть заплаканного Сашу.
- Привет, - он растерянно озирается, не в силах видеть парня таким подавленным, но всё же преодолевает себя, медленно направляясь к креслу.
- Кость, Костя, - говорит Раковских на вдохах, прижимая растопыренную ладонь к раскрасневшемуся лицу.
Мужчина опускается рядом, поглаживая длинноволосого по коленке.
- Санечка, может, тебе воды принести или чаю? Ну-ну, всё-всё, - Пушкин быстро осекается, понимая, что его присутствие сейчас просто необходимо.
"От рыжей бестии никогда ничего не добьёшся, конечно. Угораздило меня с этим писакой связаться. Хотя и сам-то...А, ладно, неважно".
Тёплая костина рука проходится по мокрой щеке, и глаза мало-помалу перестают застилать слёзы, хотя они всё ещё блестят.
- Давай на диван сядем, - предлагает Пушкин, ласково перебирая волосы Раковских.
Он послушно кивает, и как только они оказываются друг перед другом, мужчина берёт его руку в свою, целуя каждый палец и каждую костяшку.
- Лёша, блин, ворвался в дом, - начинает приходящий в себя Саша рассказ.
- Так, - он внимательно слушает, водя указательным пальцем по его ладони.
- Напился и стал напирать на меня, - нервно шмыгает носом.
- Подожди, так он...домогался? - Пушкин поправляет съехавшие очки.
- Почти, - Раковских подставляет шею под поцелуи, но Костя сейчас в настроении послушать, - хотел про нас с тобой разузнать.
"Охохонюшки охохо" - все гуляющие в голове русского Шегги мысли можно свести к двум этим простым словам.
- Главное, что ты цел.
"Если бы я мог сказать так про себя" - осознание этого заставляет длинноволосого невесело улыбнуться.
Один резкий взгляд короля в кожанке заменял Раковских десяток перцовых баллончиков.
Костя старается поставить себя на место парня, и на языке крутится фраза "Квашонкин не причинит тебе вреда, Квашонкина не существует" - и от понимания её абсурдности его губы тоже трогает улыбка.
Саша смотрит на любимое лицо, которое хочется целовать, не пропуская ни единого места и первый тянется к мужчине. Он осторожно гладит его скулы, ловя на себе довольный и расслабленный взгляд. Одновременно с тем, как приоткрывается рот длинноволосого, Костя придвигается к нему вплотную, и они умилительно трутся носами.
А потом Раковских целует мужчину, размеренно, старательно, но вкладывая во влажное прикносновение всё то отчаяние, которое сейчас наполняет его и выплёскивается, делая маленькую комнату ещё более узкой, электризуя в плохом смысле. Большие костины руки успокаивающе поглаживают сашину спину, пальцы вычерчивают на лопатках причудливые, одному ему понятные узоры.
Парень боится разрывать поцелуй, потому что чувствует, что сейчас сорвётся на немую истерику, и если ему по жизни не хватает кислорода, то пусть причиной этого будет то, что их языки сейчас переплетаются, как змеи в серпентарии, а губы борятся в равной схватке. Как только Пушкин отстраняется от любовника, тот, не давая ему толком раскачаться, начинает безостановочно чмокать всюду - в чёлку, лоб, переносицу, подбородок.
- Саш, Саш, Саш, - тормозит его Костя, и Раковских с неудовольствием замечает, как тот напрягается.
- Да чего? - вдруг тихо возмущается тот.
- Я телефон на беззвучный поставлю и продолжим.
С израненной души катится огромный булыжник времён палеолита.
- Так на чём мы там? - костины пальцы пианистически проезжаются по его спине.
- Костя, - внизу сашиного живота снова начинает происходить революция.
Парень же не знает, как, когда и что делать в отношениях. Вот и сейчас он не имеет ни малейшего понятия, как попросить перейти к следующей фазе. И вообще Раковских не уверен, что всё должно быть именно так.
- Что, мой хороший?
Налившийся кровью член, просящийся на свободу, не особо способствует мыслительной деятельности, хотя бариста уже доказал - себе в первую очередь, что он умница. И тот не придумывает ничего лучше, как просто сжать Костин пах, предвидя вопрос: "ты не в себе немного, да?". Хотя к чему бы? С ним же не Квашонкин сейчас, хвала небесам, на которые Пушкин недавно его вознёс. Или халва? Чёрт, ещё же кексы...Как там они?
- Ох, так ты готов? - Костя изо всех сил старается, чтобы это не звучало тоном преподавателя, оставшегося тет-а-тет с нерадивым студентом.
- Да, я хочу...- Саша радуется, что эту фразу не нужно продолжать. И вообще ничего не нужно делать, ситуация из серии "вы меня разденьте сами, я устал и не могу, я вам завтра помогу".
Костя ласково целует его в расслабленные губы, почёсывая за ухом, а потом освобождает от одежды, оставляя в одном белье. Саша виснет на нём, несколько раз неуклюже врезаясь носом в щёку, но слыша насмешливый шёпот "ты же отпустишь Костю ненадолго?" падает на разложенный диван, кутаясь в плед. Дурак дураковский, конечно, кусаться же будет.
Когда мужчина возвращается в комнату, на нём одеты только боксеры, а в широкой ладони зажат тюбик лубриканта. Раковских сначала изучает высокую фигуру, пробегаясь взглядом сверху-вниз, а потом нервно ёжится, глядя на предмет в его руке.
- Я сразу не буду ничего делать, не волнуйся, пожалуйста. И плед давай снимем.
Пушкин удобно устраивается рядом, отбрасывая тёплую клетчатую ткань. Они оба глубоко дышат, и Саша, чувствуя, как внутри кипит кровь, разворачивается к Косте, кладёт руку ему на плечо и вцепляется в губы. Тот отвечает более выверенным движением рта, буквально купая свою руку в длинных волосах, а потом отрывается от процесса, переходя к шее, груди и соскам.
- Можно? - кивает Саша на внушительный бугорок в боксерах мужчины.
- Да, - выдыхает тот, кладя парню руку на макушку.
Костя укладывается поудобнее, пока Саша медленно стягивает с него бельё. Мужчина улыбается, а Раковских сходит с ума от чувств, которых моментально стало ещё больше, хотя, казалось бы, куда ещё.
Саша смотрит на его член, изучая каждую проступающую вену, а потом ведёт по ним пальцем, очерчивая, следом осторожно берёт в руку весь ствол - горячий и широкий, лаская, постепенно наращивая темп и прислушиваясь к костиным стонам, наблюдая, как выделяется смазка.
- Давай подготовимся уже, - с трудом выдаёт Пушкин скозь рваное дыхание.
Раковских предсталяет, конечно, что включает в себя подготовка, но, тем не менее, делает лицо: "А? Что? В смысле?"
- Приляг на живот, - просит Костя, сопровождая просьбу улыбкой и быстрым поцелуем в висок.
Меняя позу, Саша чувствует, как с него стаскивают боксеры, а потом касаются губами нежной оголённой кожи.
- Ты мой маленький, - фирменная костина фраза заставляет поджать колени, но мужчина, тем не менее, помогает ему снова сменить положение, придерживая за копчик и шёпотом прося выгнуться. Костина рука проходится по позвоночнику, замирая в паре миллиметров от бёдер, а потом он подключает пальцы, мягко сжимая и массируя каждое полушарие. Он убирает руки, чтобы набрать на фалангу лубрикант.
- Сейчас может быть немного холодно, - говорит он, склонившись над ухом Раковских.
Но ему уже холодно - с тех пор, как тёплые руки Пушкина не прикасались к телу бариста. То-есть последнюю секунду.
Длинный палец дразнящим движением оглаживает лунку, а потом начинает медленно погружаться внутрь. Парень взбрыкивает бёдрами, но Костя обхватывает его копчик, помогая вернуться в исходную позу.
- Не думай ни о чём, пожалуйста, - мужчина постепенно проталкивает фалангу, совершая лёгкое крутящее движение, - просто чувствуй меня в себе.
Тесная глубина постепенно расширяется, готовясь принять ещё один палец. И Саше становится легче - от костиного монолога, поглаживаний, лёгких поцелуев, которые он чувствует то на своём затылке, то внизу спины, то на каждой из ягодиц.
Он отпускает боль души и тела, понимая, что они сейчас в комнате одни - и тут нет демонов, сопровождавших Раковских весь его короткий век. Чувствуя, как член влажнеет от смазки, он тянется к нему рукой, пряча в кулаке головку. Раскрыться навстречу свежим ощущениям становится легче.
- Молодец какой, - слышит он голос над ухом, - вот видишь...
- Костя, пожалуйста, - Саша дышит тяжело, надсадно.
- Сейчас, Санечка, сейчас...
Раковских искренне не понимает, почему Пушкин медлит. Но тот выдавливает ещё немного смазки, готовясь добавить третий палец. Саша старается не думать о том, что это много. Он даже уже верит, что не будет больно. Нет, ну а что, хотите сказать, с вами каждый день такое проворачивают? Если да, то - глубокий вдох и минута молчания в память об адекватности.
- Вот так, во-о-о-т так... - приговаривает Костя с тёплыми, умиротворяющими интонациями, и парень вспоминает, как Пушкин отпаивал его, простуженного, сырным латте. И говорил так же ласково. И, да, это был первый кофе, который Костя приготовил Саше, а не наоборот.
Когда пальцы, ещё минуту назад методично растягившие чувствительные стенки, постепенно покидают сашино тело, он сначала вздрагивает от неожиданности, а потом умиротворённо вздыхает.
- Переляжем, - говорит мужчина, подхватывая парня на руки и укладывая на спину. Он подтягивает его за бёдра к себе, осторожно надавливая концом члена. Проходясь скользящим движением между дрожащих ног, Костя кладёт ладони на внутреннюю сторону сашиных бёдер, и под нажимом головка вся погружается внутрь. Парень подаётся вперёд с шипением, и старший держит его крепко, заглядывая в удивлённые глаза. Щурясь, мужчина начинает двигаться внутри любимого тела, и Саша испытывает чувство наполненности и лёгкости одновременно.
Длинноволосый весь вздрагивает от уверенных толчков и елозит, стремясь стать с Костей ещё ближе, самозабвенно слиться с ним.
- Хочешь сверху побыть? - Пушкин тянет младшего на себя, обхватывая за спину.
- Да, я... - он уже сам пытается сменить положение, и Костя осторожно выскальзывает из него, ложась на диван и сажая сверху. Придерживаемый за торс, Саша опускается, чувстуя, как член снова медленно проникает в него, раздвигая всё внутри и ощущает жёсткую твёрдость и нежную гибкость. Костя берёт парня за руки, переплетая их пальцы, пока тот ловит ритм толчков и начинает привскакивать.
Пульсация внутри становится запредельной, а Пушкин чувствует себя так, как будто его член обернули горячим шёлком. Саша стонет всё слаще, а Костя уже исходит на гортанный крик, замирая, выпуская руки парня. Раковских замирает в ожидании, пока Пушкин привлекает его к себе, полностью стыкуясь, вгоняясь вплотную. Напрягается. И кончает. Он подёргивается внутри, раз за разом обжигающе выплёскиваясь, а следом за ним финиширует и Саша, удушающе сжимая ослабевающий член.
Минуту они лежат, не шевелясь, и только костина рука, которую парень вдруг чувствует поперёк своей груди, заставляет его поверить в то, что это всё не осознанный сон. Пушкин ещё с полминуты прижимает к себе Сашу, которого сейчас, конечно же, нельзя мучать вопросами. Разве что...
- Тебе показать, что я написал?
Костя накидывает халат и протягивает Саше пижаму, обнаруженную на соседней вешалке. Поставив на колени ноутбук, Раковских пробегается глазами по тексту пушкинского романа.
"У Саши необыкновенные карие глаза с зелёным отливом - как фундук, запрятанный в свежей листве"
"Есть люди-латте, есть люди-каппучино, есть люди-раф, а есть Саша, чья миссия - повелевать ими всеми"
"Сон разума рождает чудовищ, но каждый, кто оказывался в сашиной кофейне, пробуждался от него"
Раковских замирает над экраном компьютера, поражённый неожиданной догадкой. Если это роман о них с Костей, его, конечно, вряд ли опубликуют в России. Но Пушкин специально построил каждую фразу так, что неизвестно, какого Саша пола!
"Это гениально и мы будем богаты" - думается баристе.
"Откроем свою кофейню, где можно читать книги", - как волна, набегает следующая мысль.
Но он не решается это сказать. Вместо этого он закрывает крышку "Асуса" и подбегает к Пушкину, который стоит у зеркала, расправляя тёмно-изумрудный халат и изучает отражение домашнего бара.
- Костя, я тебя люблю.
Мужчина поворачивается, держа в руке невидимый бокал и аристократично отставив мизинец.
- Я знаю, Санечка. И я тебя. И. Я. Тебя.