Истерзанный

Генри всегда был чудаком. Часто себе на уме, с такими странными привычками, как иногда посреди разговора уходить в себя или начать что-то писать прямо на руке, но, в целом, очаровательным чудаком. Уильям считал, что это как с собаками, особенно с мопсами — поначалу чувствуешь к ним лёгкую степень отвращения и даже жалости, но позже привыкаешь и даже считаешь в меру симпатичными. С Генри было примерно также. Как только они встретились в одной комнате общежития, их общение не задалось. А всё из-за привычки Уильяма курить везде, где вздумается, несмотря на запреты. Генри, увидев, как новый сосед обыденно смахивает пепел в окно, тут же начал едва ли не истерить, будто посягнули на его собственность. Ульям терпеть не мог истерики. Не по причине совести — его это просто бесило.

- Пожарная безопасность шутка для тебя?! А если увидят?! Ты мог соседствовать с астматиком, а не со мной! – он размахивал руками так, будто здесь кальян раскуривали, а не какую-то сигарету.

- Но ты же не астматик, - как ни в чем не бывало пожал плечами Уильям, выбрасывая половину сигареты.

Злился Генри забавно. Любой человек посчитал бы это страшным или хотя бы странным – такой милый, с виду светлый парень, а выходит из себя по мелочам. Кричит, замахивается, топает – сколько же от него иногда было шуму. Уильяму особенно нравилось разглядывать его лицо в такие моменты. Как сдвигаются не очень ровные брови, как раздуваются ноздри, как слегка розовеют щеки, ближе к носу усыпанные веснушками, как дергается кадык на шее. Прекрасное зрелище. Жаль, что успокаивался он также быстро, как и заводился.

Притирались друг к другу они долго. Генри почти постоянно был в каком-то напряжении и скован строгими правилами, которые сам же себе надумал. Уильям же чувствовал себя прекрасно и без них. Генри относился к учебе и порядку на своей стороне комнаты настолько строго, будто в любой день ожидал проверки своих знаний или чистоплотности. Уильям прогульщиком и неряхой тоже не был, напротив, однако ему удавалось относиться ко всему этому слегка проще. Со временем ему стало принципиально весело испытывать терпение соседа. А ещё жутко хотелось сломать этого пай-мальчика, у которого книги разложены по алфавиту, а носки по цветовой гамме. Как-то Уильям одолжил у него учебник, который не успел взять в библиотеке, а после положил его обратно на свободное место на полке. Вернувшись, Генри несколько минут смотрел то на книги, то на Уильяма. Взгляд у него был такой, будто Уильям лично ему нож в спину воткнул, ну или ребенка его убил как минимум. Так ничего и не сказав, он трясущимися руками переставил книгу на своё законное место. Больше Уильям книги без надзора не возвращал.

Поначалу с ним было сложно. Генри упирался. Генри отказывался. Генри откровенно посылал. Но абсолютно стальных людей не существует. И в один из дней он наконец опустил руки. Его перфекционизм вкупе с провокациями Уильяма вылились в один их самых жутких страхов любого ботаника. Проваленный зачёт. Уильям своими вечными попытками нарушить равновесие внутри парня увенчались успехом. Только вот Генри даже не злился, как он ожидал — он поник. Апатия накрыла его настолько, что он почти не реагировал на попытки как-то его задеть или хотя бы просто заговорить. Единственное, на что он обращал внимание — звук открывающейся двери. Каждый раз, когда Уильям заходил к ним в комнату, Генри тут же вскакивал с постели, поджимал к себе ноги и осматривался диким зверем, но завидев лишь надоедливого соседа, успокаивался.

— Я понимаю, что на учебе можно крышей поехать, но не настолько же, — фыркнул Уильям. Хотелось пальцем у виска покрутить для пущей убедительности.

— А тебя и не спрашивал никто, — Генри обиженно отвернулся к стене.

Его удручённый вид как-то не вписывался в тот образ, который нарисовал себе в голове Уильям. Обычно Генри вёл себя как минимум приятно, если Уильям его не раздражал. А все конфликты были лишь по милости Уильяма, которому стало скучно. И то они быстро забывались, потому что случались по мелочам. А тут Генри, уже несколько дней лежащий в кровати, слабо реагирующий на любые подколы и творческий беспорядок Уильяма. Это было что-то из ряда вон.

— Да говорю я тебе, забудь об этом, — Уильям присел рядом с ним. — Выпить хочешь? Пошли в бар. Расслабишься наконец.

— Я не пью, — Генри накрылся одеялом с головой, — отстань.

— Если ты не заметил за этот семестр, я просто так не отстаю. Пошли давай.

Через какое-то время Генри поддался на уговоры. Лёд тронулся, это было уже второе его отступление от роли хорошего мальчика. Причём уже по его собственной воле. Уильям был необычайно горд собой. Он чувствовал, как оковы Генри трескаются и вот-вот спадут. Скоро он перестанет быть заложником этого образа, освободится от этого внутреннего критика, засевшего у него в голове. Перестанет мучать себя бессмысленными правилами и достижением идеала. И Уильяма тоже, конечно.

В баре они просидели до вечера. Чтобы развязать Генри язык, понадобилось не так уж много времени и алкоголя. Пара кружек пива, и он уже лежал головой на столе, жалуясь на себя и свою небольшую неудачу. Уильям, спокойно потягивающий красное вино, слушал его, не отводя взгляд. То ли этот парень вообще пить не умел, то ли всегда с горя напивался так.

— У меня ведь всегда всё получалось, — Генри жалостливо скулил, — и тут вдруг незачёт. По обычному матанализу. Я идиот, слишком расслабился.

— Ты загоняешься по пустякам, — Уильям взболтнул вино на дне, — по остальным дисциплинам у тебя ведь отлично.

Но ни один аргумент не мог пробить пессимизма Генри. Он называл себя самыми разными ругательствами, не только на английском, но и на испанском. До этого он никогда не говорил на других языках. Уильям даже понятия не имел, что он билингв. Выглядел и вёл себя ведь как типичный янки. Разве что более сообразительный, смышлёный и деятельный.

— El idiota. Idiota de los cojones. Cabron…

Генри уже даже не поднимал головы, просто лежал и повторял одно и то же предложение как заведённый. Уильяму стало как-то неловко. Какое-то противоречивое чувство всё росло в нём, натягиваясь пружиной. С одной стороны, приятель очевидно переживал не лучшее состояние, судя по тому, что перешел на другой язык. С другой, на испанском он звучал так обворожительно, что процитируй он весь сборник мата на нём, Уильям бы остался в восторге и попросил бы ещё. Всё это вызывало такие странные чувства, что он понятия не имел, каким словом их описать. Но действия всегда говорили за него лучше слов. Уильям встал и, расплатившись за общий счёт, вывел Генри из бара. Тот не особо сопротивлялся, слабо переставлял ноги и вис на чужом плече. Для Уильяма, который едва-едва набирал свой минимальный вес, это было тем ещё испытанием.

И всё могло пройти в тот вечер без происшествий. Если бы не одно но.

На входе в их комнату Уильям резко остановился.

— Генри, ты когда-нибудь целовался с парнями?

Едва соображающий хоть что-то Генри замер. Его всё ещё затуманенные алкоголем глаза подозрительно сощурились. Уильяму показалось, будто он собирался его ударить. В каком-то смысле это было бы вполне заслуженно. Можно было с лёгкостью воспринять такой вопрос как насмешку или желание нарваться на конфликт. Проверка на вшивость не была редкостью, особенно среди подобных коллективов. Мало кому хотелось иметь дело с людьми не из своего лагеря. Тем более, такой шанс – Генри в уязвимом положении, разобраться с ним и свалить всё на пьяную драку или полет с лестницы будет легче лёгкого. Но Уильям спрашивал не затем, чтобы позже избить Генри или сдать его тем, кто может это сделать в случае чего.

— Нет, — протянул Генри. — Не было такого.

Генри не целовался с парнями. Уильям тоже не целовался с парнями. Уильям вообще никогда ни с кем не целовался. Казалось, всё складывается вполне удачно.

Быстро осмотревшись, чтобы никого не было поблизости, Уильям взял Генри за плечи, прижал его к стене около двери их комнаты и оставил на его губах короткий, но чувственный поцелуй. Запах спиртного смешался с запахом одеколона и ударил в нос с новой силой. Генри успел только удивленно вздохнуть и стоять на месте, не двигаясь. Уильям скрылся в их комнату настолько же быстро, насколько совершил свою маленькую шалость. Стараясь выровнять сбитое дыхание и скрыть чуть горящие щеки, он упал на кровать и отвернулся к стене, притворяясь спящим. И трюк, на удивление, сработал — Генри лишь молча лег на свое место и мирно уснул.

Ночь Уильям провел в размышлениях. За это время он успел разглядеть каждую трещину на потолке и стене у его кровати. Некоторые даже складывались в чёткие рисунки антропоморфных животных, наподобие тех, что рисовал Генри на парах. Боже, что он сделал? Зачем поцеловал прямо там, в коридоре? Да зачем вообще целовал? Уильяму не было стыдно или противно, он давно понял, что «другой», однако это же Генри. Красивый, милый, глупый Генри. Которому было очень грустно. Которого хотелось утешить. А во время поцелуя вырабатываются эндорфины. Это Уильям помнил из курса биологии. Регулярные поцелуи улучшают сон. Возможно, регулярных поцелуев у Генри не было, зато сейчас он спал как младенец. Так что, по всей видимости, можно оправдать себя как-то так.

На утро Генри не смог ничего вспомнить. Или же сделал вид, что ничего не помнит. В любом случае, всё можно было списать на количество выпитого за вечер. Головная боль полностью переняла всё внимание на себя.

С того момента Уильям будто бы осознал свою вседозволенность. Раз уж ему не прилетело за наглый поцелуй в полупьяном угаре, можно продолжать испытывать чужое терпение.

Начать было решено с тактильного контакта. Как два главных умника в группе, они часто работали на совместных проектах. Генри, буквально пылавший идеями, всегда знал, как дополнить и улучшить модель робота, но с легкостью мог увлечься мечтами и до ночи сидеть, вырисовывая чертежи в нескольких вариантах. Здесь его подстраховывал Уильям, который возможно был чуть менее креативным, но зато педантичным и всегда делающим все вовремя. Мягко касаясь руки, чтобы не напугать, Уильям напоминал о приближающемся дедлайне. Сначала Генри реагировал неловкой усмешкой. А позже привыкнув, лишь кивал. Невзначай Уильям мог коснуться его где угодно – плеча, когда подзывал, лица, когда вытирал с него пятно от масла, бедра, когда они сидели рядом. Шансов было достаточно.

Продолжить было решено навязчивостью. В этом ему не было равных. Уильям следовал за Генри повсюду – между парами, на обед, на студенческие мероприятия, закупиться продуктами на очередную неделю. Ему было без разницы, куда идти. Где был Генри, там же был и Уильям. Это быстро стало аксиомой и для них, и для окружающих. Даже за одеждой они ходили вместе.

- Генри, попробуй эту, тебе пойдёт, - Уильям держал в руках плечики с клетчатой рубашкой тёмно-жёлтых тонов. Генри смотрел на него как на идиота.

- Ты же знаешь, я предпочитаю более… официальный стиль.

- Хотя бы попробуй.

Уильям после ухода из дома жить не мог без яркой одежды с ужасными, по мнению многих, принтами. Геометрические фигуры, звёзды, кондитерская посыпка, животные – если бы существовала полиция моды, он бы давно отправился за решетку. И почти весь гардероб обязательно в фиолетовых оттенках. Одетый с иголочки Генри Уильяму глаза мозолил, даже на самые неофициальные выходы он надевал смокинги и костюмы. А ещё зализывал волосы и оттирал туфли до блеска так, будто собирался на встречу к английской королеве. Но королева жила в Англии, а они в штатах, поэтому какая разница, что о них подумают?

Несмотря на все протесты, рубашка была куплена. На деньги Уильяма, естественно.

За таким сближением Уильям стал подмечать всё более странные вещи. После тяжелых дней, состоящих из срезовых контрольных, итоговых проектов и экзаменов, Генри просыпался ночью, садился на постель и сидел до первых лучей, уставившись в окно. Любую попытку заговорить с ним он игнорировал, а утром был полностью убежден, что спал как убитый. Порой он странно вёл себя и на парах. Каждый раз, когда преподаватель решал обратиться к Генри полным именем «Генрих», он либо ломал кончик грифеля на карандаше, либо вздрагивал всем телом. Стоило ли обращать на это внимание? Возможно и нет. Но задевало ли это любопытство Уильяма? Ещё как.

Во время очередного приступа лунатизма Генри, Уильям попытался позвать его полным именем. Сидевший неподвижно, он вдруг резко повернул голову на голос, да так, что Уильям сам чуть не свалился с кровати. Свет полной в эту ночь луны падал прямо на Генри, делая его лицо бледнее, чем оно и так есть, и подчёркивая все признаки ужасной усталости. Синяки под глазами, худые впалые щеки, приоткрытые обкусанные губы. Не человек – призрак, бледная тень, выдающая себя за него.

Но главное – он наконец отреагировал на Уильяма.

- Генри… Пожалуйста, ложись спать.

К удивлению, он его послушал. Лег, укрылся одеялом и закрыл глаза. Уильям облегчённо выдохнул. Сколько же у этого парня подобных жутких триггеров? Страшно представить, что могло стать следующим и какие последствия бы это возымело.

Последний, завершающий шаг, казался довольно отчаянным даже для Уильяма. Возможно, оно того не стоило, и нужно было остановиться ещё на этапе продумывания всего плана. Рисковать дружбой ради чего? Отказа? Компромата на него? А если Генри его не простит за то, что он собирался сделать? Уильям задавал эти вопросы себе снова и снова. Ответ был один – всё или ничего.

 - Я не надену это, даже не проси! Лучше схожу одолжу у Дэйва что-нибудь.

- Ты не пойдешь к придурку Дэйву ни под каким предлогом. Ты его видел? Не уверен, когда он в последний раз принимал душ. А ещё он может назвать тебя так, как не следовало бы.

Упорства Генри было не занимать. Несмотря на все испачканные по милости Уильяма маслом костюмы он все ещё отказывался надевать ту самую рубашку, которую они выбрали в магазине. Начинало создаваться впечатление, будто не Уильям здесь из семьи богатых заносчивых англичан.

- Уил, я не могу, что скажут люди?

- Что ты наконец начал одеваться, как нормальный человек, а не чертов фрик, - Уильям швырнул ему в лицо рубашку. – Либо ты одеваешь это, либо я в следующий раз разолью твой кофе на твои чертежи.

- Ты не посмеешь, - глаза Генри расширились.

- Проверим? – Уильям приподнял бровь.

Не желая рисковать трудом в несколько бессонных ночей, Генри повиновался и оделся так, как ему велели. При этом он изображал такое вымученное выражение лица, будто надевал не обычную рубашку, а униформу в концлагерь. Но Уильям знал, что пойти туда, куда они собрались, в официальном костюме – просто смех и позор.

Всю дорогу Генри явно чувствовал себя некомфортно. Он будто стал ещё меньше, чувствуя на себе взгляды мимо проходящих людей, зажимался, стыдливо опускал взгляд, ускорял шаг и пытался быть ближе к Уильяму. От него чувствовалось напряжение, как от установленной пружины в механизм. Внимание привлекал больше его несчастный вид, чем то, во что он был одет. Все попытки подбодрить его были бесполезны – мир надуманных страхов снова поглотил Генри с головой. В какой-то степени это даже задевало самолюбие Уильяма – он терпеть не мог, когда на него не обращают внимания. Возможно, полное имя привело бы его в чувство, но вновь сталкиваться с тем жутким взглядом не хотелось. Да и мало ли, может он как кошка от испуга забьется в какой-нибудь ближайший угол. Ходи ищи его потом.

Постепенно людей становилось всё меньше, а состояние Генри всё спокойнее. Он даже нашёл в себе силы выпрямить спину и идти нормально. На месте он окончательно расслабился.

Они подошли к старому заброшенному зданию высотой в несколько этажей. Солнце уже начинало садиться и отбрасывало оранжевый свет на серые стены. Гул проезжающих вдали машин звучал тихо и ничтожно по сравнению с щебетанием здешних птиц. Уильям облегчённо вдохнул полной грудью.

- Давай поторопимся, - тихо сказал он, хватая Генри за запястье.

- Я не уверен, что мы можем… - Генри не успел договорить, как Уильям утянул его в здание.

Этаж за этажом они шли всё выше. Судя по виду, это был недостроенный центр развлечений. Тут и там валялись пыльные плакаты об открытии, пластиковые шарики из бассейнов и, скорее всего, сувениры из призовой лавки. Генри не переставал оглядываться, будто за ними в любой момент могла начаться погоня, в то время как Уильям упорно смотрел вперед.

Очередная дверь вывела на крышу. Идущий вперед Уильям сделал приглашающий жест, пропуская Генри вперед. Он сделала пару робких шагов, прежде чем зажмуриться от яркого солнца и удивленно вздохнуть. Отсюда открывался панорамный вид на панельные дома, где постепенно зажигались окна, создавая ощущение тепла и комфорта. Где-то там ждут и встречают семьи, любимые люди, да даже питомцы. Уильям присел около края.

- Красиво, скажи?

- Ага… - Генри сел рядом, стряхнув строительную пыль.

Они молча любовались заходящим солнцем. Более темные краски накрывали всё вокруг, убаюкивая беспокойный город. Холодало.

- У тебя есть планы после выпуска? – Уильям решил нарушить молчание первым. – Ты так горишь этим делом. Видимо, действительно хочешь чего-то достичь.

- Открыть ресторан с роботами, - немного смущенно ответил Генри после недолгого молчания. – В смысле, детский. В своём родном городе. А у тебя?

- Честно, без понятия. Зависит от некоторых обстоятельств.

- Каких?

- Пока не могу сказать.

Подобрать момент для признания оказалось сложнее, чем казалось на первый взгляд. Всё ещё было неизвестно, как может отреагировать Генри, и чем это обернётся для Уильяма. Вся его решимость с одно мгновение куда-то испарилась, а мысли судорожно заметались в поисках новой темы для разговора.

- А ты бы хотел завести семью?

- Учитывая, сколько я планирую работать… Маловероятно, что сложится. Я думаю, было бы здорово иметь рядом кого-то, кто может поддержать твои рабочие интересы. Но, сам понимаешь, вряд ли можно построить семью с… таким человеком.

Последняя запинка показалась Уильяму странной. «Таким человеком»? Почему не «женщиной»? Внутри всё переворачивалось от волнения, ему казалось, что он вот-вот задохнётся. Уильям осторожно приблизил руку к руке Генри.

- Значит, ты бы хотел построить свою жизнь с человеком, который всецело бы тебя понимал?

- Да, я думаю, - Генри опустил взгляд, - так оно и есть.

Вот он. Его шанс. Сейчас или никогда.

- Думаю, такой человек найдется. Прямо сейчас.

Неловкое молчание повисло между ними. Генри как будто не обратил внимания на последнюю реплику, продолжая рассматривать что-то внизу. Не спросил, шутит ли он. Не посмотрел удивлённо. Не бросился с улыбкой на шею, окрылённый признанием. Просто промолчал. Не такой реакции ждал Уильям. Непонятное чувство прожгло его грудь. По странному знакомое, будто он ни раз его испытывал в родном доме. Как будто сердце в тисках зажали. Даже романтика вечернего города как-то померкла, и уже и окна не казались тёплыми, и темная синева неба стала какой-то чёрной. Сегодня даже звёзд не виднелось. А он и не заметил этого рядом с Генри.

- Извини, что потратил твоё время, - тихо сказал Уильям, разворачиваясь обратно к двери. - Думаю, будет лучше забыть об этом.

- Подожди, - Генри развернулся следом. - Если ты сейчас серьезно...

- Более чем.

Граница была пересечена. И никто из них не хотел возвращаться.

Конфетно-букетный период проходил как надо. Гладко, тихо, незаметно для окружающих. За робкими поцелуями хотелось большего. Однако даже достаточно долгий статус бойфренда не был весомой причиной для Генри стать менее зажатым. Моменты близости пресекались примерно на моментах с раздеванием, а любые вопросы на эту тему игнорировались. Казалось, он просто ещё не готов зайти настолько далеко в своих отношениях с мужчиной, шаг всё-таки серьёзный. Однако Генри в принципе никогда не раздевался при ком-то постороннем. Очередная загадка пай-мальчика, которую Уильяму жуть как хотелось разгадать.

Когда Генри в очередной раз собрался в душ, Уильям решил действовать. Если Генри не хочет вытаскивать свои тайны наружу добровольно, то придётся вытащить их насильно. Только он вышел за порог их комнаты, Уильям тут же стал оглядываться. С его телосложением было несложно где-нибудь спрятаться, однако нужен был хороший угол обзора. Ничего лучше их общего шкафа в этой ситуации не нашлось. Тем более, Генри всегда брал одежду с собой, а значит, вероятность того, что Уильям будет замечен раньше времени, был мал. Затаившись среди своих цветастых вещей, Уильям стал ждать.

Дверь приоткрылась минут через двадцать. Генри встал посреди комнаты раздетый по пояс, в одних пижамных штанах. Поначалу ничего примечательного разглядеть не удалось. Генри имел неплохое тело, даже почти идеальное, что удивительно для ботаника вроде него. Ровная осанка, сильные руки, рассыпанные по плечам веснушки. Редко кому удается получить такое только благодаря генетике. И такое шикарное тело Генри посмел от него скрывать? Уильям почувствовал себя оскорблённым. Он уже занёс руку, чтобы раскрыть себя и высказать всё, что думает, однако в этот момент Генри наклонился и подвернул штанины, оголяя икры. Приглядевшись, Уильям увидел множество бледных полос, пересекающиеся между собой и дугами огибающие ноги. Генри быстро достал из их общей аптечки мазь и начал старательно растирать от щиколоток до бёдер. И как бы Уильяму ни хотелось продолжать рассматривать своего полуголого парня, внутреннее возмущение не могло больше ждать.

— И поэтому ты от меня прятался? Серьёзно?

Генри резко обернулся, уронив тюбик на пол. Он замер, не в силах пошевелиться, только взгляд широко раскрытых глаз метался с Уильяма на шкаф, в котором он прятался.

— Ты… Ты всё видел?

— Да, Генри, видел, — Уильям медленно подошёл к Генри. - И если это та сама причина, по которой ты избегал близости со мной, то ты самый настоящий придурок. Стесняешься своих шрамов? Это так же бессмысленно, как иметь комплексы по поводу чего-то, что дано тебе с рождения.

Генри нахмурился.

— Я не комплексую. И не тебе меня осуждать.

— Ты именно, что комплексуешь. Никогда не раздеваешься перед другими ниже пояса, носишь только длинные штаны, ни с кем не делишься этим. И я тебя не осуждаю, я хочу лишь сказать, что шрамы не делают тебя уродливым.

— Ты не понимаешь. И не поймёшь. Между прочим, с твоей стороны было отвратительно заставлять меня таким образом раскрываться перед тобой! Это ненормально — тайком подглядывать за людьми, - снова это его очаровательное лицо. Всё ещё разгоряченные после душа, его щеки стали почти пунцовыми со злости.

Генри развернулся к двери, намереваясь уйти, однако Уильям схватил его за запястье и крепко сжал. Он не намеревался так легко отпускать его без нормального разговора. Нарушенные нормы морали волновали его сейчас меньше всего, в отличие от доверия, к которому он подступался всё ближе. Генри попытался вырвать руку, но Уильям только усилил хватку и потянул на себя, заключая Генри в объятья. Какой же он был тёплый.

— Если я не понимаю, то объясни мне. Ты действительно считаешь, что я застыжу тебя за внешность?

Уильям чувствовал грудью, как быстро бьётся сердце Генри. Он, стиснутый в худощавых руках, почти забыл, как дышать, и лишь слегка дрожал.

— Не считаю, — тихо сказал Генри. — Просто… Это всё слишком сложно.

Он уткнулся лицом в плечо напротив и протяжно вздохнул. Уильям аккуратно разглаживал мокрые волнистые рыжеватые волосы и ждал. Он понятия не имел, стоило ли сказать что-нибудь, чтобы вытащить из Генри ещё несколько слов, или нужно было помолчать. Ведь действия по наитию не всегда приводили к чему-то хорошему, а первые отношения в его представлении зачастую состояли почти только из этого.

Уильям, не разжимая объятий и не прекращая гладить, усадил Генри на кровать. Плечом он почувствовал, как намокает рубашка, и сердце болезненно сжалось. Генри никогда не плакал при нём.

— У тебя есть воспоминания, которые ты хочешь забыть? — прошептал он.

Уильям задумался. Было сложно выцепить из серых будней в Англии какие-то моменты, которые заставляли бы чувствовать себя настолько неприятно. Возможно, хотелось вычеркнуть из своих воспоминаний родителей, с безразличием воспринимавших каждое его слово. Или тупых учителей, которые могли только занудствовать и придираться к внешнему виду. А может быть шутки людей, которые, прознав, что малая родина Уильяма — это Ливерпуль, сразу начинали упоминать ненавистных ему Битлз.

— У всех есть такие воспоминания, — уклончиво ответил он.

— У меня это вся моя жизнь в родительском доме, — Генри всхлипнул. — Каждый день там для меня был сущим кошмаром.

Уильям почувствовал, как его с силой сжали так, что стало едва возможно дышать. От неприятных ощущений он зажмурился, но не издал ни звука, чтобы не спугнуть.

— Мне кажется, они меня ненавидели, — скуляще продолжил Генри. — Эти шрамы — напоминание об этом. Как меня избивали всем, что попадется под руку, за любую ошибку, за любую оплошность. Я понятия не имел, что не понравится им в следующий раз. Невовремя вернулся домой, не успел идеально убрать комнату или не заметил то, что должен был убрать, получил оценку не «отлично», а «хорошо». Мне было страшно каждый раз идти домой, потому что я знал, что там уже ждёт отец со шнуром в руках и думает, за что наказать меня на этот раз. Или мать, которая опять нашла в моей комнате что-то не на своём месте. Я был виновен даже в том, что обувь стоит не идеально ровно, Уил.

Его потряхивало и говорил он так торопливо и не всегда разборчиво, будто бредил в лихорадке. Было страшно представить, насколько часто Генри через всё это проходил, что у него до сих пор такая реакция на одни только воспоминания. Уильям со всей силы прикусил изнутри щеку, чтобы не выдать своей злобы. Сам он не питал обожания к детям и вряд ли бы стал отличным воспитателем. Однако сама мысль о том, как какой-то ублюдок, зовущий себя отцом, истязает Генри, приводила его в ярость. Уильям аккуратно прижал его к себе.

— А я уж думал, ты рос в семье сектантов, — идеи лучше, чем свести всё в шутку, ему не пришло.

— Не смешно ни разу, — Генри слабо ударил его в плечо и шмыгнул. — Я никому ещё не рассказывал об этом, а ты…

— Прости, прости.

Так они просидели какое-то время, не желая отрываться друг от друга. За окном темнело, и стоило бы готовиться к завтрашним парам, но никто из них не решался прерывать этот контакт. Мыслей Уильяма не покидал образ маленького Генри, который терпит побои и унижения от собственных родителей. Его самого никогда не били, он понятия не имел, каково это. Но всё свое детство и отрочество Уильям был предоставлен самому себе. Он не знал поддержки, не знал заботы, и всем правилам приходилось учиться самостоятельно. И отсутствие контроля со стороны, о котором грезят все подростки, порой выходило ему боком. Буквально.

— Генри.

— М?..

— Хочешь, покажу кое-что?

— Что? — Генри слегка отстранился.

Уильям привстал, стягивая штаны до колен. Брови Генри приподнялись вверх, так, что сдержать смешок было невозможно. Пальцем Уильям провел по внутренней стороне бедра, молча указывая на длинный глубокий шрам. Уже бледный и слегка объемный, стягивающий кожу вокруг.

— Родителям до меня дела не было. Все в работе. Надо было развлекать себя чем-то кроме уроков. Вот и шарился где не попадя. В общем, занесло меня как-то на заброшку. А там собака была. Злобная такая. Я от неё побежал и по пути на арматуру налетел. Не знаю, как добежал до дома. Ну, и рану обработать не додумался. Пару недель до школы хромать приходилось, пока опухоль не спала.

Генри сменил удивление на недовольство.

— Уил! Ты мог умереть! Заражение крови и инфекции — это не шутки.

— Переживаешь, что мог никогда меня не встретить? — уголки его губ приподнялись. — И не тебе меня осуждать.

Он взял Генри за руки и легко, почти невесомо коснулся их губами, будто боясь навредить. Наконец-то ему доверились. В нём нуждались. Смотря в его глаза, Уильям поглаживал кончиками пальцев пальцы Генри. Грубая работа с железом оставила на них свой отпечаток в виде мелких порезов и шероховатостей.

— Когда в последний раз ты хотя бы лепил пластыри?

Генри смущённо отвёл взгляд.

— Это мелкие рабочие ранения, они не имеют значения. От них даже следа не останется.

— Я бы поспорил. С обоими утверждениями.

Генри имел для него самое важное значение в его жизни. Пусть с ног до головы он будет весь в шрамах, царапинах, да в чем угодно – он всегда будет идеальным. И пусть он был тем ещё упрямцем, к которому необходим особый подход, Уильям обожал его. Со всем его чудачеством и установками, ломать каждую из которых было отдельным сортом удовольствия.