Лютик всегда гордился тем, что его кожа безупречно чиста. На ней ни царапин, ни шрамов, ни родинок. И, честно, ему нравится мысль о том, что своего соула он и не найдёт никогда. А если и найдёт, то не влюбится. Серьёзно, он, да и влюбиться? Да, он каждый день влюбляется в новую музу, но также быстро теряет к ней интерес. Ему точно ничего не грозит. Да и разве можно о нем отзываться плохо?
Идея путешествовать вместе с угрюмым ведьмаком кажется гениальной на протяжении целого месяца. Все лишения были совершенно незначительны, на фоне полностью исписанной балладами книжки.
Геральт был его истинной музой. Разумеется, для баллад исключительно батального содержания.
Но все хорошее не может длиться слишком долго.
– Заткнись. Прекрати уже быть бесполезным и займись костром, - буднично бросил Геральт.
В тот же момент кожу под лопаткой обожгло болью.
Бард не сразу понял, что это. То ли оса ужалила, то ли еще невесть что.
Рассмотреть раненное место он смог только три дня спустя, когда они, наконец, добрались до корчмы.
В мутном зеркале отражалась истерзанная спина. Открытая рана слегка воспалилась, припухла. Дотронуться до нее не представлялось возможным.
«Бесполезный»- гласила уродливая покрасневшая надпись.
Первой же мыслью было напиться. Противиться этому порыву Лютик не стал.
Эль в корчме был безобразный на вкус, но довольно крепкий.
Пытаясь понять, что пошло не так, когда он успел влюбиться в ведьмака, бард напился до состояния, в котором едва ли мог говорить, не то что двигаться.
До комнаты ему помог добраться участливый корчмарь.
Утро встретило его пронзительной головной болью. Лопатку неприятно жгло, во рту пересохло, по глазам больно бил яркий свет.
Из коридора послышались тяжелые шаги, каждый из которых, словно по наковальне, бил по голове. Дверь глухо ударилась о стену.
- Ну, что, лопух, выспался? - прогремел Геральт, порой называвший так Лютика, когда совсем был не в духе. - Поднимай свой тощий зад, мы уезжаем.
Бард свернулся на кровати от боли.
Он остро ощущал, как кожа на животе расходится, под действием невидимой силы. Болезненный стон вырвался изо рта. Юлиан не знал за что хвататься, за живот или голову. Все его тело словно рвали на части. С трудом разлепив глаза, он уставился на мечущегося по комнате ведьмака. Тот гневно носился из одного угла в другой.
-К чему такая спешка? - хрипло спросил музыкант.
В него впился, горящий золотом и яростью, взгляд.
-Ты от пьянки совсем отупел? – по животу снова полоснуло. – Я сказал мы уходим, что еще не понятно?
Едва сдерживая слезы от боли, и стараясь не поворачиваться корпусом к ведьмаку, Лютик поднялся, спешно натягивая дублет. Рубашка медленно впитывала проступающую кровь.
- Я могу хотя бы умыться?
- Только если быстро.
Бард тут же метнулся в купальню.
Наспех умывшись, протерев свежие раны, он вышел. Комната уже была пуста.
Бегом, пропуская ступеньки поэт спустился на этаж, взглядом окидывая столы. Там ведьмака тоже не наблюдалось.
Сердце легонько царапнул страх. Не хотелось оставаться одному, непонятно где, так и еще и без денег. Последние он пропил этой ночью.
Белый Волк уже покидал деревню, когда бард нагнал его.
- Ну и куда ты уперся без меня? Бросил меня там, так еще и без лютни.
- Я говорил тебе, не совать свое барахло в сумки, Плотве и так есть что тащить.
- К чему была эта спешка? Не выполнил заказ и решил бежать?
Геральт никак не прореагировал на столь унизительное заявление, но было видно, как в глазах вновь закипает ярость.
- Или проснулся не в той койке, а?
Лютик внимательно следил за ведьмаком, желая заметить ту же реакцию, что была у него. Он хотел видеть, что не один страдает. Что ведьмаку тоже достанется гнусная метка.
Но тот даже не вздрогнул, упрямо глядя на горизонт.
- Если ты у нас такой потаскун, то не стоит и меня в эту яму кидать, - небрежно бросил Геральт даже не смотря на спутника.
Того между тем снова, словно ударили ножом в грудь.
Стараясь никак себя не выдавать, бард продолжал плестись позади лошади.
Солнце бликовало в седых волосах ведьмака. Утружденные спина и плечи были расслаблены.
В груди снова что-то заныло. Но уже совсем иначе. Словно острый нож, вбиваемый в грудь сменили веревки, сплетенные из вен и артерий, тянущихся к сердцу. Словно их выкручивали в тисках, плели из них узлы.
Никогда прежде Лютик не замечал за собой такого. Он объективно считал ведьмака красивым. В нем было все то, что большинство девушек хотели видеть в мужчине. Но никогда он не причислял себя к их числу.
- И все же, почему мы ушли?
- Заказчик отказался платить. Мол заказ не выполнен, мол бестия не та. В общем, взбесил он меня знатно. Теперь у него вероятно очень серьезная травма головы. Не ушли бы сами, все равно выгнали бы, еще и камнями бы закидали. Мне-то все равно, а тебе прилетит, изноешься весь или еще чего хуже.
Лютика эти слова задели. Не таким уж неженкой он был, каким его считал Белый Волк. Он, в конце концов, был виконтом, старшим сыном графа де Леттенхофа. Он владел мечом, бил и был бит. В него прилетали и камни, и бутылки, и зачерствевший хлеб.
Плечо уже привычно кольнуло болью.
Больше он вопросов не задавал. И вообще был непривычно тих. С головой погрузившись в мысли и воспоминания он пытался понять, когда его отношение к ведьмаку стало приносить эту физическую боль. Он был почти полностью уверен, что не имеет соулмейта. Он влюблялся, влюблялись в него. Его оскорбляли и оскорблял он, но никогда это не обращалось открытыми ранами.
То что его соулмейтом окажется Мясник из Блавикена было крайне маловероятно. Это было почти невозможно. Хотя бы просто потому, что ведьмаки не любили. Всем было известно, что эликсирами и травами из них вытравливают все человеческое. Но видимо во всех правилах есть исключения.
Длительное самокопание ни к чему не привело. Кроме осознания того что он чертов мужеложец.
Пройдясь по своим воспоминаниям, бард понял, что это не внезапный порыв судьбы. Он всегда был таким. Просто не хотел замечать этого позора в себе. Хватало и того что его собственный отец отлучил его от родного дома, лишив титула. Но с этим было смириться проще, чем с осознанием своей порочности.
На привал они встали лишь после заката.
На опушке леса было довольно светло от большой луны и ярких звезд. Место было крайне живописным, но в голову не лезло ни единой рифмы.
-Геральт, - вдруг прервал свое длительное молчание Лютик. - Что ты думаешь о предназначении, о соулмейтах, об этом всем?
Геральт бросил на него удивленный взгляд, который, к сожалению, вновь стал привычно жестким.
-Брехня все это, - коротко ответил он, знаком Игни поджигая хворост.
Ни на что другое рассчитывать и не стоило. Поэт и сам это понимал, но в сердце все равно что-то кольнуло.
«Не верит значит. А что, если заставить?», - Промелькнула было мысль в голове барда. Но также быстро он понял, что это бесполезно. В Лютика либо влюблялись сразу, стоило ему спеть и отпустить пару нелепых комплиментов, либо игнорировали. В крайне редких случаях он получал по лицу.
С Геральтом оставалось только смириться, принять то, что боль станет его спутником, если не навсегда, то хотя бы пока музыкант не перебесится.
***
Спустя месяц, или чуть больше, барда до сих пор не отпустило. На теле практически не осталось живого места. Многие оскорбления уже давно затянулись, навсегда оставшись на теле в виде уродливых шрамов.
Лютик уже привык к боли. Когда в кожу впиваются клинки, когда сердце ноет, прося любви, хоть капельку, маленькую долю ласки.
За это время песни барда стали печальнее. Часто мелькала тема безответной и бесполезной любви.
Ведьмак молча недоумевал. Когда это его бард успел так влюбиться, если ни на шаг не отступал от охотника на нечисть.
Думать о том, что он сам был предметом этих терзаний не приходилось. К чему молодому поэту, женскому угоднику, старый, побитый, исполосованный шрамами, грубый ведьмак.
Разумеется, среди его шрамов были оскорбления. Некоторые из них были перекрыты шрамами от когтей, зубов и мечей. Знать об этом кому-либо, кроме самого ведьмака было вовсе не обязательно. Он и сам прекрасно понимал, что любить его вряд ли кто-то сможет.
Но все мы ошибаемся, верно?
Во время очередного заказа, на истребление целого гнезда гулей произошло то, что давно должно было случиться.
Разумеется, великий поэт не мог упустить такой бой, Геральт ведь так скуп на детали. Несмотря на все предостережения, бард таки увязался за ведьмаком, и к великому сожалению был ранен. Одно из чудищ полоснул своими когтями, ранив правую руку.
Бард всю дорогу до дома, в который их милосердно впустили переночевать, в благодарность за помощь, сокрушался о том, что безмозглому чудищу обязательно надо было ранить именно рабочую руку.
- Ну что за проклятье! Как мне теперь писать? А играть?! - не унимался Лютик.
- Лютик, блять, заткнись, что как баба, в самом деле?
Плечо музыканта, в аккурат под раной пронзило болью. Уже до слез знакомой барду.
- Отвали, не тебя цапнули, сухарь ты бесчувственный! – в сердцах бросил поэт.
У ведьмака дернулась рука. Схватив Лютика за здоровую руку, он впихнул его в вверенную им комнату.
- Снимай рубашку! – почти прорычал Белый Волк.
Глаза барда расширились. Не то чтобы он не хотел услышать эту фразу. Хотел. Но в другом контексте. Даже если он ее снимет, Геральт увидит все те слова, что сам же говорил барду. Не приходилось сомневаться, что ведьмак придет в бешенство. Мало того, что они были связаны ненавистным предназначением, так еще и сам Лютик был влюблен в него.
Музыкант безумно замотал головой, прикрывая грудь, впиваясь в рубашку задубевшими от ужаса пальцами.
Шумно выдохнув, Мясник из Блавикена грозно двинулся на барда. Ухватив рубашку за плечо и рукав, резко дернул, разрывая ткань по шву.
Поэт вскрикнул, вжав голову в плечи, отпуская рубашку. Теперь все кончено.
Оторванный рукав упал на пол.
Перед глазами ведьмака предстало две раны, вместо ожидаемой одной.
Первая представляла собой росчерк когтей гуля. Вторая же, хоть и была залита кровью, легко читалась.
«Баба».
В глазах охотника отразилось непонимание.
Лютик крепко зажмурил глаза.
Рубашка разошлась на груди усилиями ведьмака.
Вся грудь, весь торс были покрыты зажившими и не очень ранами.
«Бесполезный».
«Нытик».
«Болван».
Множество подобных оскорблений украшали тело юноши.
Сердце Геральта болезненно сжалось и рухнуло куда-то вниз. Предположительно в геенну огненную. Сделав шаг назад, он больше не мог устоять на ногах. Колени подкосились, и он рухнул на землю, к ногам Лютика. Лоб уткнулся в исполосованный живот, руки обхватили поперек бедер.
- Прости меня, - прохрипел ведьмак. - Ради богов, прости меня.
- Геральт, - позвал бард, пытаясь отнять чужую голову от своего живота. – Геральт, поднимись немедленно.
Нехотя отстранившись, охотник встал, стянул с себя снаряжение и нательную рубаху.
Пред глазами барда, ожидаемо, предстало множество шрамов. Но среди них можно было углядеть и те, что складывались в слова. Лютик признал в них привычные для себя фразочки.
Дрожащей рукой он коснулся одного из слов, перекрытого тонким шрамом от когтей бестии.
-Ты, - начал было говорить музыкант.
Но продолжить было не суждено. Геральт прервал его, притянув его в объятия, стараясь не задеть раненого плеча. Лицом уткнувшись в волосы Лютика, мужчина продолжал бормотать извинения. Сам Юлиан не мог до конца осознать, что это происходит. Геральт просит у него прощения. Геральт покрыт его ругательствами. Геральт тоже его любит?
Даже в голове барда это звучало нелепо.
«Я сплю? Сон! Точно. Это наверняка лишь сон. Я просто отрубился где-то на поле битвы. Но если это сон, то я могу делать, что хочу!»
Слегка отпрянув от ведьмака, Лютик повернул его лицо к себе и, посмотрев в золотые глаза, поцеловал.
Обескураженный охотник прореагировал не сразу. Но стоило лишь чужому языку коснуться губ, оцепенение спало. Губы приоткрылись, пропуская верткий язык. Голова в момент стала пустой. В эту секунду не было ничего более правильного, чем губы, сминающие чужие, язык, скользящий по зубам, чужому языку. Неловкие столкновения зубов, и пошлые чмокающие звуки.
Руки блуждали по чужому телу, ища свое место. Забыв об аккуратности, Геральт с нажимом провел рукой по раненому плечу. Лютик тут же взвыл от боли.
И именно это привело его в чувства.
Это не сон. Это действительно только что произошло.
Геральт снова рассыпался в извинениях, отстраняясь, уходя в другой угол комнаты, к дорожным сумкам.
-Боже! Господи! О, Мелитэле! – все восклицал поэт. – Геральт, прошу, не злись, не понимаю, что на меня нашло.
- О чем ты? – не понял ведьмак.
Найдя, наконец, что так упорно искал в сумках, охотник направился обратно к барду. В руках у него было несколько пузырьков.
- На что я должен злиться? – спросил он, открывая один пузырек, и протягивая второй юноше.
- На поцелуй! – возмутился Лютик. - Я тебя поцеловал, прости за это.
Геральт нахмурился и приблизился к юноше. Притянув его за шею, вновь поцеловал. На этот раз коротко, лишь слегка задерживаясь губами на губах.
- Теперь мы квиты.
На рану из пузырька полилась какая-то жидкость, зашипела и запенилась, принимая зеленый оттенок.
-Щиплет, - дернул плечом бард.
- Зато заживет быстрее.
Отодрав от уже пострадавшей бардовской рубашки лоскут, он убрал пену и, нанеся мазь, перевязал.
-Геральт? – снова подал голос Лютик, глядя на ведьмака, убиравшего все склянки по местам.
Тот лишь вскинул вопросительный взгляд.
- Ты что же, получается, влюблен в меня? - на лице расползлась ехидная улыбка.
- Можешь написать об этом свою новую балладу.
- Это будет моя лучшая баллада.
И жили они долго и счастливо