У утра множество оттенков.
Яркий и ослепительно золотой – солнечный свет пробивается через щели в неплотно закрытых ставнях, отправляя свои лучи блуждать по комнате и прогонять сладкое ночное забытье. Бледный розовато-красный – тонкая паутинка линий на щеке Дань Фэна, оставленная складками на подушке. Он недовольно морщится, потому что солнце светит ему прямо в глаза, и едва слышно бормочет: «Да кто открыл это чёртово окно?», но сдаваться и просто так отпускать сон не собирается. А вот Инсин одним резким движением поднимается, трёт сонные глаза, одновременно пятерней сгребая и убирая от лица щекочущие волосы, и вспоминает.
Небрежные мазки по краям холста – насыщенная иссиня-черная темнота, в которой все очертания сливаются и перетекают одно в другое, все, кроме дерзкого блеска глаз, впитавших в себя свет луны. Теплота пальцев на плечах, превращающаяся в жар, такой же густой, как венозная кровь, которая разносит его по телу. Подожди немного, просит он, я должен закрыть окно, пытается сбросить с себя чужие руки, но Дань Фэн продолжает прижиматься к нему, всё крепче и крепче, покрывая его шею влажными настойчивыми поцелуями. Аромат сливы и слабый запах алкоголя – они пригубили кувшин вина прежде, чем вернуться домой – распространяется вокруг, когда он шепчет горячо над самым ухом: «Я ждал целый день, разве я не образец терпения?..» Оглушительный грохот ставен, захлопнутых одним торопливым ударом, – звериная жажда, раздразненная поцелуями и касаниями донельзя, побеждает, и они валятся на постель, позволяя себе наконец полностью раствориться друг в друге.
Инсин невольно облизывается. У утра множество оттенков, но лицо одно – лицо Дань Фэна, которое он целовал прошедшей ночью бесчисленное количество раз. Его и сейчас тянет наклониться, отнять покой у этих губ, прекрасных даже тогда, когда хозяин их недовольно поджимает. Но он знает, что не сможет остановиться, а потому лишь легонько тормошит Дань Фэна за плечо:
– Давай вставать. Настало время великих свершений.
Дань Фэн приоткрывает один глаз, щурясь, и хриплым после сна голосом ворчливо отвечает:
– Вставай, если хочешь. Надеюсь, в этот раз ты не забудешь закрыть окно как следует.
– Надо же, – Инсин выразительно хмыкает, – я слышал, ящерицы любят нежиться на солнце.
И опускается обратно, специально отодвигаясь подальше к краю постели, чтобы не загораживать собой окно. Дань Фэн страдальчески стонет – свет вновь ударяет ему прямо в лицо.
Но соревноваться в остроумии он, как это обычно бывает, не начинает.
– Изверг, – слегка обиженно, но беззлобно констатирует он и поворачивается на другой бок, бормоча себе под нос, пока не замолкает окончательно: – А такой хороший сон снился…
Когда становится понятно, что продолжения не последует, Инсин с улыбкой качает головой и придвигается к возлюбленному, небрежно перекинув руку через его бок, чтобы обнять.
– И что же это был за сон? Расскажешь? – спрашивает он примирительным тоном, коротко потеревшись носом о плечо Дань Фэна.
– Море. Мне снилось море.
Дань Фэн поворачивается так резко, что чуть не заезжает ему локтем по лицу. Инсин только чудом успевает увернуться и положить голову на свою подушку. Успевает увернуться, но не успевает разозлиться и вспылить – глаза Дань Фэна горят восторженным, почти безумным огнем. В такие моменты Инсин может только любоваться им.
– Во сне я пересекал море. Его воды упирались в горизонт.
Дань Фэн вытягивает руку вверх, как будто пытаясь коснуться воображаемого горизонта. Инсин тоже поднимает взгляд к потолку и представляет колышущуюся линию волн, почти сливающихся с небом над ними.
– Поначалу было страшно сделать даже шаг, но что-то – или кто-то – звало меня оттуда, из-за моря, и казалось, что если я не пойду сам, то сердце вырвется из груди и отправится навстречу зову, так сильно оно билось, – Дань Фэн опускает руку на грудь, словно испытывает те же ощущения, что и во сне, и старается себя успокоить.
– И ты пошёл, – подытоживает Инсин.
– Да, я пошёл. Идти по волнам оказалось так же легко, как прогуливаться по берегу нашего с тобой любимого озера. Не нужны были облачные гимны, я мог делать, что хочу, любоваться на звёзды… Звёзды, Инсин! – Дань Фэн, увлеченный рассказом, не замечает, как окончательно поворачивается к нему лицом и устраивается поудобнее, подминая под себя подушку. – Они были так близко, я дотягивался до них рукой! Сжимал в ладони – они теплые, совсем как тлеющие угольки. Когда я пересёк море, остались только они, и они выстраивались в дорогу под моими ногами, куда бы я ни шёл. Как будто говорили, что все пути для меня открыты…
– Действительно, хороший сон, – Инсин улыбается одними уголками губ. – Жаль, что он прервался.
– Интересно, по чьей вине?
– Ну я не был настолько пьян, чтобы виснуть на том, кто должен был закрывать окно, и мешать ему…
Инсин подкалывает Дань Фэна и тихо смеётся вместе с ним над тем, какими они были ночью, но мысли его снова и снова возвращаются к только что услышанному. Он задумывается о море, и почему-то перед глазами встают воды Древнего моря в Чешуйчатом ущелье. Безмолвные, неподвижные, они были тюрьмой для древнего зла – и для своего хранителя. Инсин знает, что Дань Фэн может раздвигать их и сливать воедино по своему желанию, но оставить их без наблюдения? Он никогда не спрашивал, хочет ли Дань Фэн покинуть это место. Как будто всё зависело от его выбора.
Он никогда не спрашивал, но, кажется, сегодня получил ответ.
– У моего народа есть поверье, – вдруг делится Дань Фэн.
Инсин медленно моргает. Внезапное откровение вырывает его из круговорота мыслей о Древнем море и обязанностях старейшины, и он вновь видит перед собой белый, чуть потрескавшийся потолок.
– У моего народа есть поверье, – повторяет Дань Фэн, внимательно смотря на него, – что людям, предназначенным друг другу судьбой, снятся одинаковые сны.
Инсин моргает ещё раз, пытаясь осмыслить его слова и понять, какого он ждёт ответа.
– Судя по тому, что я успел узнать о твоём народе, – задумчиво произносит он в конце концов, – оно не лишено основания. Ведь во снах к вам приходят воспоминания о прошлых жизнях. А, значит, и о тех, кто был дорог сердцу.
– Технически, – поправляет Дань Фэн, – только старейшины грезят о прошлых жизнях. Так что это просто красивая выдумка, которая годится разве что для сентиментальных разговоров под луной.
Инсин пожимает плечами. Кому-то наверняка нравится подобное. Кто они такие, чтобы судить.
– Но я вспомнил её, и мне стало интересно, – продолжает Дань Фэн невозмутимо, выводя какие-то одному ему известные узоры на ладони – он и не заметил, как послушно раскрыл её – у Инсина. – Скажи, Инсин…
– Да?
– Какие сны видишь ты?
Что-то внутри него начинает клокотать и скручиваться в тугой ком. Тревоги или предвкушения – Инсин узнает, когда поднимет голову. Если это снова вызов, шальной и дерзкий, не с блеском даже, с пылающим огнём в глазах напротив, чтобы окончательно свести его с ума, – он его примет. Он шагнёт в огонь, потому что умеет гореть.
Но в глазах напротив лишь мертвенно спокойные воды, мутные настолько, что дна не разглядеть. В них тоже можно шагнуть, но гореть уже не получится.
– Ты перепутал время суток, – бессильный вздох задумывался как усмешка, но что вышло, то вышло – не изменишь.
А вот шанс не проверять, насколько омут глубок, у них ещё есть. Если бы только Дань Фэн не был настойчив, как и всегда.
– И всё же?
Мне снится, как сильнейшие и прекраснейшие люди из тех, кого мне доводилось встречать, пьют со мной вино и смеются, хочет ответить Инсин, и я смеюсь громче всех. Как мои руки куют железо, которое становится оружием, не знающим поражения. Как мои пальцы перебирают пряди твоих волос, пока ты лежишь у меня на коленях и любуешься луной, и твои глаза вбирают в себя её свет. Гораздо лучше, чем сейчас, когда ты со взглядом утопленника задаёшь мне вопросы, ответ на которые не сможет тебя порадовать. И мне становится страшно, хотя ещё пару мгновений назад я готов был броситься в пламя. Или это тоже мне только снится?
– Я не запоминаю. Или они мне вовсе не снятся, – отвечает Инсин. – Это так важно?
– Нет, конечно, – губ Дань Фэна касается лёгкая улыбка, и глаза снова начинают блестеть. Может, Инсину и правда привиделось. Он на это надеется. – Совсем не важно.
Дань Фэн бережно сжимает его ладонь обеими руками, подносит ближе к лицу Инсина и вновь раскрывает её, словно что-то пытается показать.
– Совсем не важно, – повторяет твёрдо, бросая на Инсина короткий хитрый взгляд, и проводит пальцем по «линии жизни». Нежно. Чуть-чуть щекотно. – Потому что здесь я совершенно точно отмечен.
Совершенно точно отмечен.
Блейд хмыкает, внимательно рассматривая пальцы, туго обмотанные бинтами. Голова гудит, и веки кажутся неподъёмными, поэтому он позволяет себе прикрыть их, опустив на них руку тыльной стороной ладони, чтобы загородить ею тусклый свет старой лампочки.
Дань Фэн не ошибался тогда, но и прав не оказался тоже. Он оставил след на теле, но не Инсина, а Блейда, и не поцелуем в ночи и не складкой кожи на ладони. Остриё копья чертит куда надёжнее – ему не обидно, он даже гордится, в конце концов, он сам создал его когда-то – шрам за шрамом, новый поверх старого, с засохшей почерневшей кровью по краям и тупой болью, притаившейся под ней. И можно было бы радоваться, что хоть такую связь они с Дань Фэном – он мёртв, поправляет холодно и безжалостно юноша с такими же упрямыми и дерзко блестящими глазами, меня зовут Дань Хэн – сохранили, только Блейд об этом не просил. Он мечтает лишь о том, чтобы ему позволили наконец умереть, а боль и тоска по тому, что ему даже никогда не принадлежало, – слишком живые чувства, чтобы их испытывал мертвец.
И сны мёртвым не снятся. Инсину они не снились, но Блейд – Блейд видит их гораздо чаще, чем ему хотелось бы. Стоит только закрыть глаза, как сейчас, и взору открываются бушующие волны, вздымающиеся до самых звёзд, рассыпанных по бескрайнему темному небу.
То ли это море, которое когда-то снилось Дань Фэну? Блейду не дано знать. Иногда в бурлящей пене ему мерещатся белые одежды, но он не спешит гнаться за призраком. Дань Фэн – Дань Хэн, медленно произносит он чужое имя, словно пытается распробовать, оставит ли оно такую же горечь на языке, как прежнее – давно идёт звёздами, как и мечтал, Блейду же выпала неприветливая морская пучина. Он может только решить, ступать на этот путь или нет.
На свою беду он раз за разом делает шаг.
Чтобы море раз за разом обрушивалось на него всей своей мощью, сбивая с ног и затягивая всё глубже на дно. Он пытается бороться со стихией, пытается дышать, но волны накрывают его и смыкаются над головой. Ледяные воды окружают его, словно он – пожар, который нужно потушить. Поздно. Он умел гореть когда-то, но теперь от его сердца осталась только выжженная дотла пустота, и, в общем-то, плевать, что её заполнит.
Блейд в последний раз открывает глаза. Отчего-то, хоть он и тонет, звёзды видны всё так же отчетливо. Я дотягивался до них, сжимал в ладони, эхом доносится до него голос из воспоминаний, они тёплые, совсем как тлеющие угольки. Блейд протягивает руку, но пальцами как будто касается идеально заточенного клинка и потому отдергивает их, сжимая в кулак. Звёзды холодны и остры, как сталь, – он им безразличен. Глупо среди них искать тепло.
Да и нужно ли оно ему? Нужно ли пересекать море, если он уже нашёл, кажется, то, что искал? Он разжимает пальцы и перестает сопротивляться. Закрывает глаза, рассчитывая больше никогда их не открыть.
Как вдруг чья-то рука крепко обхватывает его запястье и тянет вверх. Весь мир переворачивается – бездонная бездна над головой, а под ногами – земля, на которой он твердо стоит. Волны всё ещё плещутся свирепо, но не могут причинить вреда, в бессилии разбиваясь об его колени.
Блейд бросает взгляд на руку, которая продолжает сжимать его запястье, и – ничего, хотя хочется ему или взвыть, или расхохотаться безумно. Они оба безумцы. И он, и Дань Хэн, который стоит к нему спиной и, вероятно, всматривается в горизонт. Его теплая ладонь только что не дала Блейду утонуть.
– Если хочешь, я пройду этот путь с тобой до конца, – произносит Дань Хэн, поворачиваясь к нему.
Возможно, он говорит что-то ещё. Блейд не запоминает больше ничего, кроме света, который слепит глаза.
Был ли то чуть брезжащий рассвет, пробивающийся из-за горизонта, или отражение луны в блестящих решительно глазах Дань Хэна, сложно сказать. Единственное, что он видит, когда наконец может не щуриться, – серый потолок и тусклое свечение дребезжащей лампочки.
Всего лишь сон. Но запястье по-настоящему теплое, и Блейду кажется даже, что он по-прежнему чувствует крепкую, но бережную хватку чужих пальцев. Он в ярости ударяет рукой о постель, чтобы избавиться от ощущения.
– Зачем же ты спустился, дурень? – шепчет пересохшими губами. – А если и ты утонешь?..
Во рту так горько, что ему хочется, чтобы его стошнило. Дань Фэн тоже ощущал подобное, когда видел свой сон про море? Когда делился с Инсином, когда спрашивал, какие сны снятся ему?
Самое отвратительное, жалкое и подлое из всех человеческих чувств – надежду.