Уголёк

Лопата идеально лежит в руках, на которых виднеются маленькие ожоги, достаточно лёгкая и широкая, чтобы за раз без труда откидывать большое количество снега. Дин получает особое удовольствие от того, как тело устаёт от незатейливой работы, да и атмосфера вокруг с этими высокими елями, медленно падающими снежинками напоминает сказки, которые перед сном читала ему мама когда-то давным-давно, когда жизнь только начиналась, конфеты были слаще, деревья - выше, а на плечах не было непомерного груза ответственности.

Мысли невольно становятся тягостными, а погода словно вторит им усилившимся ледяным ветром, который колет лицо льдинками и холодит разгорячённое работой тело. Мягкая зимняя сказка превращается в пугающую историю, которая будет рассказываться детям перед сном в назидание. Сквозь разбесновавшуюся вьюгу, виден тёплый свет из окошка и сам дом, такой, о котором Дин всегда мечтал: в меру уединённый, в меру просторный, уютный и, главное, там его ждёт кто-то невероятно важный и особенный, кто-то очаровательный даже в своём занудстве. Хочется поскорее зайти, стряхнуть снег и погреть продрогшие пальцы о чужое тело. В душе - трепет, на губах - улыбка, когда Дин распахивает дверь, заставив дрогнуть огоньки расставленных по всем поверхностям групп свеч, уже успевших сильно оплавиться, и потревожив невероятное умиротворение и покой, словно тут протекает чей-то бесконечный и тихий сон. Но всё это меркнет, туманиться перед глазами, так и не успев обрести четкие формы, потому что посреди комнаты - он. Никакой порывистый ледяной ветер не заставит сделать такой болезненный и поверхностный вздох, никакой мороз не заставит ноги неметь так сильно. Дину кажется, он настолько ошеломлён, что больше никогда не сдвинется с места, ведь, пока ты не разглядишь получше, пока не дотронешься, всё увиденное - неправда, морок, который можно смахнуть. Но ноги - предатели, делают шаг за шагом, рука, словно набитая ватой, приподнимает одну из множестве тяжёлых цепей, на которых покоится прозрачный гроб. Даже сквозь его искажение видно, насколько умиротворён лежащий внутри, для него нет ни боли, ни страданий, ни предательств, ни отвержения, только тишина и покой. Дин не хочет смотреть, не хочет всматриваться, но руки уже касаются края крышки, пальцы ощущают лёд. Он не чувствует ничего, кроме оцепенения, когда наконец-то сдвигает крышку и смотрит в знакомое лицо. Ему кажется кощунственным то, как ветер, врывающийся во всё ещё распахнутые двери, бросает колючие снежинки внутрь ледяного гроба. Дин смотрит бесконечно долго, в конечном итоге не выдерживая и с невыразимой нежностью стирая крохотные льдинки с чёрных, слегка вьющихся волос, с умиротворённого лица, с пухлых губ, которые теперь особенно выделяются на фоне бледного лица.

Во всей картине перед ним - бесконечная ирония: Дин всегда мечтал о простой, незамысловатой сказке с "и жили они долго и счастливо", но каждый раз получает бульварные ужасы с нескончаемой драмой, грязью и смертями. Он знает и эту сказку, знает, как вернуть Кастиэля. Ему хочется сглотнуть, но в горле больно так, словно он долго бежал на морозе, дыша через рот. Пытается молиться, достучаться до благодати, но, кажется, проходят часы, а может и дни, но ничего не меняется. Руки онемели то ли от холода, то ли от ужаса, пальцы еле шевелятся, продолжая стирать снежинки с лица, пересохшие губы не останавливаясь шепчут лишь одно имя. Вокруг становится значительно темнее - свечи практически все задуло, и от этого сердце сжимается ещё сильнее, хотя казалось, больнее быть уже не может. Оледеневшую щёку Дина обжигает первая среди многих горячая слеза от осознания, что даже тут он разрушил покой Кастиэля, забрал тепло, спокойствия и тишину, подарив только холод, боль и обрекая его на пустоту. Он медленно наклоняется и замирает над краем гроба, не обращая внимаем, как режет ладони от холода его стенок. Дин знает эту сказку, но там не рассказывалось о том, как страшно было принцу целовать Белоснежку, чувствовал ли он себя также недостойным осквернителем чего-то прекрасного, что по счастливой случайности так податливо оказалось в его руках, было ли ему также страшно увидеть, что поцелуй не спасёт, что его любовь окажется чёрной и ядовитой, а не чистой и искренней, думал ли он, что в ответ получит осуждение, пренебрежение и отказ. Лицо Каса расплывается перед глазами, и горячие слёзы падают на него. Дину кажется, он задыхается, это расстояние между ними - непреодолимая пропасть, в которую страшнее всего прыгнуть. Он отстраняется, подходит к двери, тратя время на то, чтобы руками кое-как откинуть часть налетевшего снега, и плотно затворяет её. Покрасневшими от холода пальцами берёт одну из не успевших погаснуть свечей, горячий воск капает на обмороженную кожу, причиняя боль, но Дин даже не дёргается, лишь медленно проходит, зажигая каждый фитилёк, заставляя комнату вновь становится уютной и умиротворённой. После, погрев руки об собственную шею, снова наклоняется над Кастиэлем, топя каждую снежинку, ласково ведя по волосам, скулам, губам. Дин никогда не был набожным, но, вероятно, именно так верующие обращаются со святыней. Он смотрит на Каса в последний раз. Дин никогда не был героем, не был достойным человеком. Его руки, поступки и душевные терзания уже порядком осквернили Кастиэля. Дин возвращая крышку ледяного гроба на место, потому что он не может позволить себе снова обречь его на страдания, на скитания за собой, на свою разрушительную любовь, которая губит, а не создаёт. Всё кажется вокруг иносказательным, где вкушенное Касом отравленное яблоко - его выбор отречься от Небес в пользу Дина, как итог, оказавшись заточённым тут, в изуродованной чужой мечте, попробовать реализовать которую ни у кого не хватило смелости.

Он собирается никогда больше не поднимать крышку гроба, не касаться родного лица, Дин проведёт свою вечность здесь, охраняя покой и сон его Каса, как тот делал множество лет для него самого, пока не придёт кто-то лучше, более чистый, смелый и достойный, кто-то, чьё касание не погубит и не очернит. А пока, Дин позаботиться о Кастиэле.

Аккуратно открыв дверь, он выскальзывает на улицу. Достаёт воткнутую в сугроб лопату, снега успело намести удивительно много. Лопата идеально лежит в руках, на которых виднеется на один маленький ожог больше, достаточно лёгкая и широкая, чтобы за раз без труда откидывать большое количество снега. Дин получает особое удовольствие от того, как тело устаёт от незатейливой работы...

Глаза распахиваются и вместо слепяще-белых сугробов видят полумрак, в котором в лёгком неоновом свете из окна угадывается лицо Кастиэля, склонившегося над ним. Душу одновременно охватывает ужас и облегчение. Дин тяжело дышит и садиться на кровати, всё тело в холодном поту, сердце грохочет в груди, он трёт ладони о немного потрёпанное одеяло, но так и не может стереть ощущение ледяного гроба под ними. Старается вдыхать размеренно и глубоко, воспоминает, что он - в номере мотеля, отдыхает после очередного дела, а увиденное - просто дурной сон, один из сотни тысяч тех, что он видит с раннего детства. Его лба касаются тёплые пальцы, и только после этого Дин понимает, насколько был напряжён, наступает умиротворение. Умиротворение. Такое было в том домике в лесу, такое он разрушил. Дышать снова становится тяжело, ему хочется поднять глаза на Кастиэля и убедиться, что с тем всё в порядке, желание слабее страха возможности того, что это очередное видение. Поэтому он переводит взгляд на храпящего на соседней кровати Сэма.

Щеки касается тёплая ладонь, в этом жести нет нежности или успокоительной ласки, но есть что-то потаённое, нерешительно угадывающееся между строк в такой уверенной руке, что-то вынуждающее прильнуть к ней и теплу благодати, равновесие наконец-то восстанавливается. Кас тихо шепчет, что прилетел на молитву и что всё хорошо. Дин отчётливо помнит каждое слово из неё, но не успевает смутиться, снова накатывает сон, на этот раз уже спокойный и тихий.

***

Сложно вспомнить, когда пробуждение не сопровождалось чувством разбитости, усталости и послевкусия кошмаров, где у каждого свои оттенки, свой привкус и свой способ бередить душу. Но последний неприятно выбивается из всей вереницы, потому что задевает слишком потаённое и глубоко запрятанное. И Дин просто старается не думать об этом, не анализировать и гнать мысли в любую другую сторону, греша на надвигающуюся атмосферу Рождества и непрерывно крутящиеся по телевизору мультики, комбинация чего состряпала ему декорации для очередного неприятного сна. Он концентрируется на городской ярмарке, куда приволок его Сэм, который, очевидно, пришёл совсем не безделушки покупать, а кокетничать со свидетельницей по последнему делу. Всё вокруг - сплошной рождественский хаос, со спешащими потоками людей, громкими голосами и заразительным смехом, гирляндами и вездесущим снегом. Дин ухмыляется, смотря, как его брат придерживает девушку за талию и помогая ей встать на конки, оставляет двух воркующих голубков и идёт по изрядно утоптанному снегу в поисках бара, за его спиной остаётся толпа и торговцы, среди которых находятся два внимательных глаза, смотрящих ему в след.

Увидев вчера, как к её прилавку подошёл Дин Винчестер, Бефану охватил ужас и на долю секунды она не знала, как поступить: защищаться сразу или продолжать отыгрывать роль. Но скоро стало понятно, он просто коротал время, флиртуя с молоденькой торговкой в ожидании брата. Бефана тепло улыбалась ему, не теряя бдительности и по привычке видя его насквозь, каждый грех и провинность. Слухи всегда летят быстро, а об охотниках - ещё быстрее. Столько разговоров на ковенах, пересудов между собой, невольно рисующих возможные вариации и последствия таких встреч. Будучи достаточно наслышанной о них, Бефана осознавала, как только Винчестер поймёт, что перед ним нечеловек, не будет ни разбирательств, ни пощады, но она - не они, она никогда не считала себя вершительницей судеб или имеющей право вмешиваться в чужие жизни без спроса, лишь всегда одаривала по справедливости под Рождество, даже если для окружающих подарки не всегда считались заслуженными. В зелёных глазах она видела печаль, потерянность и страхи, которые спрятаны за шутками и намеренно возведённой стеной, в этот последний год он совершал много плохого по отношению к тем, кто добр к нему и кем дорожит он сам. Декабрь - не её поле деятельности, её месяц - январь, ей ни к чему разносить дары сейчас. Повидав столько историй и человеческих трагедий, она не уверена, что смогла бы удивиться, и Дин Винчестер тоже не удивляет её. Он заслуживает уголёк, но справедливость в том, что он ещё больше заслуживает шанса на маленькое рождественское чудо. Бефана не собирается всё делать за него, Винчестеру предстоит самому разгрести свои проблемы и принять решение, она лишь нашлёт маленький морок, который даже не заметить, если не знать, куда всматриваться, а душа Дина сама предаст ему форму и толкнёт в нужном для него направлении.

Бефана тепло улыбалась и мурчала что-то о его прекрасных, но таких несчастных глазах. В её лице много участия, когда она лукаво говорила, что каждому празднику нужен достойный подарок. В её руках - яблоко в карамели, которыми она торгует среди прочих рождественских мелочей, на губах - вопрос, встретил ли он уже свою Белоснежку. Дин смеялся, беря подарок и делая первый укус. С этого момента у Дина Винчестера три ночи, чтобы превратить свой уголёк в прекрасный рождественский подарок.

***

Дин чувствует, как сам себя гонят по кругу, снова и снова возвращаясь к своему сну, ему одновременно хочется зацепиться за нечто важное в нём и одновременно хочется спрятаться и никогда не вытаскивать это наружу. Перед глазами всё ещё стоит ледяной гроб, все шутки на эту тему уже иссякли, обсмеять ситуацию так, чтобы она больше не казалась пугающей, не получается. Все мысли о Кастиэле. Видя всегда такого терпеливого, понимающего и принимающего Каса, он намеренно забывает, с кем имеет дело, потому что для него делают исключение, которое он не знает, чем заслуживает. А ещё забывает, кем был когда-то и кто есть сейчас. Он сидит один в кресле в сумраке комнаты, за окном которого медленно оседают снежинки, допивая очередной стакан виски и чувствуя себя мстительным духом, который постепенно теряет кусочки своей сущности, оставляя только бесконтрольную агрессию. Гнев - короткое временное безумие, которое всё сложнее отпускать. Сейчас ещё удаётся держать какой-никакой баланс, но с каждым годом это даётся всё хуже. Ему не хочется признаваться самому себе, но он знает, к чему это приведёт. Знает, потому что видел пример вживую.

Дину кажется, словно он всю жизнь бежит: за братом, за отцом, за Кастиэлем, за теми, кто ему дорог. И каждый раз они от него ускользают, каждый раз находится кто-то лучше него, кто-то более достойный, что-то заслуживающее внимания больше. Боль отвержения, которая тянется с ним с раннего детства, извела его, перешагивать через неё больше не хотелось, и он выбрал самый простой вариант - отталкивать, тогда у него будет контроль над всем этим, хоть и мнимый, никто не бросит тебя, если ты никого не подпускал близко. Уверяя себя, что решение временное, Дин не заметил, как зашёл слишком далеко, и как становится только хуже.

Он закрывает глаза, откинувшись на спинку, в очередной попытке взять стихийное под контроль. Видеть снова мёртвого Кастиэля не хочется, но этот сон колышет что-то важное, делающее Дину нестерпимо больно и заставляющее чувствовать себя живым, умеющим хотеть и мечтать не эфемерно, а осязаемо, видеть, что до желаемого - рукой подать. Это робкое признание самому себе дарит мимолётное ощущение лёгкости, которое он не даёт себе распробовать. В его руках идеально лежащая лопата для чистки снега. Всё повторяется.

Кас, когда-то вырвавший его из Ада, теперь спасает его от кошмара, крепко сжимая плечо. Дин ему благодарен не только за пробуждение, но и за то, что он возвращается снова к нему, за то, что он живой. Эти слова крутятся на языке, как снежинки на ветру, но, удерживаемый слишком долго, таят на языке, оставляя тишину нетронутой. В полумраке колышутся полы просторного плаща, и Дин паникует, хватаясь за край его рукава, потому что не хочет, чтобы Кас испарился, улетев на свои Небеса, он хочет побыть с ним хоть немного, оправдывая себя тем, что дело лишь в ещё свежем впечатлении от кошмара. Его глаза на лице Кастиэля, убеждаясь, что в нём нет того безжизненного бесконечного умиротворения, и замечает едва уловимую тень эмоций, словно тот собирается что-то сказать, но передумывает. Дин смотрит на его губы и теряется в мыслях, в суть которых отказывается вслушиваться, но позволяет наслаждаться их послевкусием. Кас присаживается на край стола, и их взгляды встречаются. В ночи скрывается многое, и этот момент молчаливого единения она тоже скроет, позволив днём сделать вид, что его не было.

***

Зима в этом штате довольно снежная, поэтому проходится очищать Импалу так аккуратно, как только возможно. Мысли невольно возвращаются к отцу и тому, как на глазах любящий и заботливый человек превращался в отстранённого, недосягаемого и не умеющего выражать чувства правильно. Столько раз Дин обещал себе, что никогда не станет таким же, никогда не будет поступать так с дорогими ему людьми. И что же сейчас? Каждый раз просыпаясь от кошмаров, он чувствует облегчение и робкую надежду найти в себе смелость как-то всё исправить. Дин невероятно устал бежать за людьми, за их любовью и принятием, но ещё больше устал бежать от себя, но боится, что уже не сможет остановиться.

Шутя о том, что, если Сэм переспит с какой-нибудь ведьмой, Дин от него отречётся, он чуть ли не насилу выталкивает брата на свидание. После сотни уверений, что всё будет нормально, в случае чего с ним будет Кас и они ещё обязательно отметят Рождество вместе, Дин отдаёт ключи от машины, ворчливо прося как следует отряхивать ноги и не следить в салоне.

Вся их жизнь была когда-то предопределена заранее, но они смогли переписать историю под себя. Дин никогда не позволяет кому-то указывать, как ему поступать, вечно борется и идёт вопреки любому сопротивлению, но почему-то до сих пор разрешает голосу отца определять его жизнь, указывать, куда повернуть, что сказать и как поступить. Почему-то он готов без сожалений убить каждого, кто допускал хоть мысль позариться на их с Сэмом жизни, но не может убить в себе разрушительный дух прошлого, позволяя ему зарывать себя заживо.

Ложась на кровать, Дин взволнован и изо всех сил старается не растерять решимость. Он не знает, сколько времени проходит, когда чувствует в руках идеально лежащую лопату. Ноги переступают порог. Руки касаются крышки ледяного гроба и сдвигают её в сторону. Щёки Каса прохладные, Дину хочется его согреть, прижать к себе, укутать в одеяла, но вместо этого может лишь касаться замёрзшими пальцами. У него нет ничего, что можно было бы отдать, рядом с ним Кастиэля ждёт только боль и вечная гонка от смерти. Но Кас всегда продолжает оставаться с ним, несмотря на все обидные слова и скверное поведение Дина, остаётся и смотрит так, словно Дин что-то значит и заслуживает чего-то лучшего. Так может, если перестать вести себя как мудак, хуже не будет, может, если раскрыть хоть толику своих чувств, мир не рухнет.

Он наклоняется ниже, его горячее дыхание топит осевшие на чужих губах снежинки. Всего маленькое движение вперёд может изменить так много, но Дин не уверен, что заслуживает потревожить чужой покой. Сердце колотиться в груди, когда он отстраняется, возвращает крышку гроба на место и выходит на улицу.

Кастиэль сидит совсем близко на кровати и касается его лба, разгоняя остатки неприятных ощущений. На языке Дина вертится столько важных слов, но он снова не может выдавить ни одного, потому что нельзя изменится так быстро, перечеркнув годы устоявшихся привычек и взглядов, но можно набраться достаточно смелости, чтобы учится ходить по новой тропе, пусть пока невероятно заснеженной и прячущейся во вьюге вариативности будущего. Поэтому Дин садиться на кровати, их лица как всегда оказываются непозволительно близко по общепринятым социальным меркам, но на деле - непозволительно далеко для них двоих в частности. Поцеловать Кастиэля во сне было бы проще и безопаснее, но это ощущается предательством: тот Кас заслужил спасения, но ещё больше он заслужит честности и открытости. Дин наконец-то робко, но открыто себе признаётся, что на самом деле не хочет заточать свои чувства в ледяной гроб, спрятанный в его мечте об уюте, ему хочется коснуться тех губ не как герой или спаситель, а как обычный человек, жаждущий любви.

Дин надеется, его понимают без слов, хотя бы потому, что между ними действительно более глубокая связь. Он наклоняется настолько близко, что, если начнёт говорить, заденет чужие губы, и кладёт руку на тёплую щёку Каса, пальцы на ней горят и покалывает от волнения. Дин замирает и даёт время Кастиэлю понять свои намерения и отстраниться, даёт время безопасно свернуть. И у него перехватывает дух, когда на встречу ему поддаются. Это невинный и лёгкий поцелуй, и Дин, боясь упустить наконец-то ухваченный шанс, спешно углубляет его и думает, что это одно из лучших решений за всю его жизнь.

Сначала такой ведомый и податливый, Кастиэль перехватывает инициативу, бесцеремонно стягивая с Дина футболку и вжимая его в кровать, и то, что происходит сейчас - полный восторг. Каждый новый виток поцелуев изгоняет из души сомнения и страх, каждое уверенное движение дарит особое чувство доверие и защищённости, горячие руки превращают тело в податливое и жаждущее. Ухо Дина обжигает пылкое дыхание, в хриплом голосе среди трепета и удовольствия спряталось откровение слов о том, насколько Кастиэль чётко слышал каждую молитву Дина в эти ночи, со всеми потаёнными смыслами, и тогда он, вопреки всему своему сопротивлению, познал удушающий эгоизм в своём стремлении услышать эти признания ещё хотя бы раз, почувствовать себя кем-то особенным для особенного в его глазах человека. Это признание щемит сердце, побуждая Дина повернуть голову и в ответ прошептать обещание заново научится произносить важное в слух.

Снимать одежду с Каса - отдельный вид удовольствия, смотреть при этом в его горящие синевой благодати глаза - особый сорт блаженства, слушать слова о том, как прекрасна душа Дина, особенно сейчас, когда так открыта и тянется к Кастиэлю, - новый вид интимной наготы. Дин хочет сказать так много, но слова никогда не были его сильной стороной, поэтому он действует, вкладывая в каждое касание своё признание и покаяние за каждый опрометчивый поступок. Моментами в нём просыпаются страхи, которые успели прорасти глубоко, но инициативность и любознательность Каса в поисках новых прикосновений обезоруживает. Дину кажется, его касаются уже не только руки, но и множество крыльев, ему кажется, на него сразу смотрят сотни сияющих глаз, ему кажется, теперь они оголены окончательно оба. Без остатка растворяясь в доверии и эмоциональной отдаче, Дин понимает, что значит, заниматься любовью. Когда-нибудь у него хватит умения и смелости рассказать обо всех чувствах и мыслях, но сейчас происходящего между ними более, чем достаточно, потому что это их личный диалог без слов, где стоило только начать и каждый наконец-то оказался услышан и правильно понят.

Он, разнеженный и приятно вымотанный, гладит Каса по волосам и желает счастливого Рождества, меж строк обещая что-то большее. В ночи скрывается много, и этот момент она тоже скроет, но теперь ему больше не хочется делать вид, словно ничего не было. Дину всё ещё страшно, но Кас крепко держит его, и он в ответ крепко держит Кастиэля, которому тоже предстоит научиться говорить о себе и своих чувствах. Может быть, они не особо верят в себя, но достаточно сильно верят друг в друга, чтобы пройти этот путь вместе.

На город, вместе с летящими снежинками, опускается Рождество. Бефана смотрит на двери номера через парковку и улыбается, она не жалеет, что вышла поработать не в свою смену, с местным рождественским духом они ещё обязательно сочтутся. А пока пора собираться, совсем скоро ей предстоит облететь множество людей и положить каждому свой уголёк, который можно превратить в согревающий костёр. Бефана уходит по скрипучему снегу, растворяясь в ворохе неожиданно подхваченных ветром снежинок, оставляя за спином бесконечно нежное слияние души и благодати.