Оберег

– Люди, – говорит голос, от которого кости Сайно превращаются в тесто, – глупы.

Они встречаются во снах – место между мирами, место-мираж, где грань достаточно тонка. Пески всюду, куда ни посмотри, – и ничего больше кроме них и выжженной пустыни. В тёмном бархате неба пульсирует солнце – не золотистое и тёплое, привычное; вместо него – сгусток электричества, заливающий пустошь пурпуром.

Сайно не за что зацепиться взглядом. Взглянуть в шакальи глаза – золото на эбеновом дереве – он тоже не решается. Откуда-то Сайно знает, что лишится рассудка, как только попытается сделать это, и смотрит себе под ноги.

– Люди глупы, а оттого и буква закона бывает несовершенна, – строго продолжает Германубис.

Они встречаются лицом к лицу нечасто, но, на беду Сайно, его божество достаточно словоохотливо. Он сверлит глазами большой палец на ноге и молча терпит.

– Правда. Истина. Честность. Вот тебе оружие. Вот твой песеш-кеф. Когда я взвешу твоё сердце в своей ладони, будет ли оно легче пера?

Сайно кивает – не из приличия, а потому что правда верит: будет. Хладнокровный и беспристрастный, говорят: нелюдимый, но это только половина правды. Правда в том, что Сайно никогда не бывает один. Его покровитель всегда где-то рядом, на периферии сознания, на расстоянии вытянутой руки, глубоко под двенадцатым ребром.

Сайно не любит биться ни с кем бок о бок среди прочего оттого, что не любит обнажать сакральное. Не любит свидетелей тому, как из него, словно из треснувшего кувшина, выплёскивается густыми лиловыми волнами нечеловеческая сила, сухо потрескивает, заставляет вершить правосудие твёрдой рукой. Сайно себя не жалеет, и Германубис его не жалеет тоже. Знает – Сайно выдержит.

И Сайно выдерживает. Бережёт весь город, держит его на острие копья. Не находится никого, кто поберёг бы Сайно, кто подержал бы его жёсткую ладонь в своей. К этому факту генерал махаматра относится со стоическим равнодушием – на кой ему такое надо – пока не встречает Тигнари.

У Тигнари мозоли от тетивы на правой руке – и удивительно ласковые ладони. Оба этих факта Сайно узнаёт, когда Тигнари с ворчанием промывает его рану и обрабатывает края чем-то горьким и резким. Кончики ушей Тигнари смешно дёргаются, когда он к чему-то прислушивается, и, хоть природа обделила его чувством юмора, – Тигнари никогда не смеётся над шутками Сайно – приятнее собеседника не найти. Тигнари талантлив. Тигнари умён. У Тигнари льнущий под пальцы мягкий пушистый хвост.

Когда Тигнари целует Сайно, тот замирает на мгновение, а потом прикрывает глаза. Сердце у него лёгкое-лёгкое – легче одной из тех пылинок, что танцуют в солнечном свете, пока Тигнари держит его в руках.

– Что это? – Сайно внимательно рассматривает камень – гладкие грани цвета спелой сливы с полупрозрачными прожилками.

– Аметист, – Тигнари продевает в подвеску шнурок и отводит чужие волосы, чтобы завязать на шее. Его дыхание щекочет ямку за ухом. – Он защитит тебя от зла, куда бы ты ни отправился.

Германубис отзывается прерывистым, похожим на собачий лай смехом. Сайно впервые отчётливо желает, чтобы он заткнулся: у выходцев Амурты, конечно, свои причуды, связанные с природой и окружающей средой, – камни, листья, озёра – но никто не смеет высмеивать принадлежащий Тигнари жест заботы и любви.

Сказать покровителю Сайно, конечно, ничего не думает даже.

– Спасибо, – говорит он вместо этого Тигнари и накрывает камень на своей груди ладонью.

* * *

– Пустынница сказала мне, что аметист это вдовий камень.

Они вместе настолько, насколько возможно с учётом их деятельности: Сайно сердцем в пустыне как Тигнари – в лесах, и каждая проведённая рядом минута драгоценна. Таких минут не так уж мало, и оба в целом счастливы: кажется, оберег действительно хранит их от всего дурного. В его силу легко поверить такими безмятежными днями, как этот.

– А? – Тигнари отрывается от увесистого ботанического справочника, лежащего на его коленях, – никогда не слышал.

И снова утыкается в книгу.

Сайно вздыхает. Мимоходом брошенные слова отчего-то смутно его беспокоят.

– Может быть, – размышляет он вслух, – ты ничего не знаешь об этом, потому что это записано в каких-нибудь запрещённых книгах. Контрабандных. Эремиты часто промышляют таким, вот и нахватались.

– На заборе тоже много чего написано, – Тигнари фыркает и смешливо щурится. – Но есть в мире загадки и посерьёзней. Например, – он тычет в лицо Сайно разворотом ветхих страниц, заставив чихнуть от книжной пыли, – почему мы называем сумерскую розу розой? Она ведь не розовая. Разве не логичнее было бы назвать её сумерской фиалкой?

– Если у них правда контрабандная литература, – Сайно осторожно отводит справочник от своего лица, – надо провести обыск, изъять её и…

– И лишить пустынников одного из немногих шансов на просвещение? – Тигнари звучно захлопывает книгу, заставив облачко пыли взвиться, а Сайно – чихнуть ещё раз. – Генерал махаматра, – бровь выразительно выгибается.

Сайно немного раздумывает.

– Ты обращаешься ко мне так только когда флиртуешь или за что-то упрекаешь. Мне кажется, сейчас у нас второй случай.

– Верно, – соглашается Тигнари, и взгляд его теплеет. – Это половина правды. Правосудие бессмысленно без сострадания. Вот о чём я хотел тебе напомнить.

Ладонь укладывается Сайно на грудь, прямо там, где мерно стучит в рёбра, и приглаживает по коже большим пальцем.

– А вторая половина правды где? – кончики пальцев Сайно осторожно касаются тыльной стороны руки.

– Здесь, – на выдохе с мягким поцелуем в уголок рта.

* * *

– Кто это сделал? Кто? – повторяет Сайно раз за разом, хотя сейчас есть вещи гораздо важнее: бледное до синюшности лицо Тигнари, стянутого бинтами где-то под одеялом, тёмная от крови повязка, закрывающая половину лица. Единственный глаз смотрит устало, и Сайно малодушно не хочет знать, сохранился ли под повязкой второй.

По предварительным сведениям – стычка с браконьерами. Никто не ожидал, что нарушители настолько превзойдут отряд Дозора в численности и вооружении. Никто не ожидал, что они окажутся до безумия агрессивны.

Тигнари и его люди – охотники и следопыты. Не воины.

– Кто? – снова спрашивает Сайно.

– Подержи меня за руку в последний раз, – говорит Тигнари.

Сайно, конечно, хочет ответить, что Тигнари сказал ерунду и обязательно поправится. Это, конечно, вопиющая ложь, – у него намётаный глаз и звериное чутьё в таких делах, он чувствует дыхание скорой смерти на своём загривке и выбирает правду. Правду, которую невозможно принять, от которой всё внутри каменеет и кровоточит одновременно.

Выбирает правду – и не пробует утешить.

Негнущиеся пальцы развязывают шнурок на шее. Сайно склоняется над кроватью чтобы завязать его на шее Тигнари.

– Он защитит тебя от зла, – голос срывается на середине фразы, – куда бы ты ни отправился.

Аметист тускло поблёскивает гранями бездонного цвета сумерских роз.

Днём позже Сайно выбьет информацию из тех, кого удалось скрутить, встанет на след и отыщет каждого. Сейчас – бережно берёт руку в свою, пересчитывает губами костяшки, прижимается к ним лбом.

* * *

– Я всю жизнь служил истине. Правосудию, – сипло говорит Сайно, когда снова остаётся один. Один – не считая того, кто всегда рядом.

– Если ты взвесишь сейчас моё сердце на ладони, – слюна во рту вязкая и горькая, и Сайно сплёвывает её в песок, – будет ли оно легче пера?

Впервые за всё время его бог молчит в ответ.