цветы в стекле

Новые цветы путаются в волосах у Эдгара в тот же вечер, когда он терпит сокрушительное поражение. Униженный, раздавленный, он с недоумением смотрит — кричаще-яркие на фоне нежной привязанности синих маргариток Олкотт, они затмевают даже орхидеи Фицджеральда, имеющие тот же оранжевый цвет, но более тусклый оттенок. Эдгар не понимает — как кто-то может чувствовать что-то к нему, проигравшему, кажется, не только в игре на эрудицию, но и в жизни? Цветы, названия которых он пока что не знает, не дают ему нужных ответов. Но даже так — лепестки, что кажутся пламенем в его бледных пальцах, немного согревают его разбитое сердце, лелеют растоптанное самолюбие.

Эдгар бережно прячет их в один из пустующих флаконов, которыми всегда гремит его одежда, в надежде спросить у Олкотт, что это за цветы. Даже если те, что распустились на его теле, не выживут. Кто знает, насколько хватит чувств незнакомца к нему? Эдгар не верит, что это будет долгий срок.

Флакон, в котором утешающе полыхает подобно пламени незнакомый, но такой прекрасный цветок, согревает его на всём обратном пути в Америку. Он же придаёт ему решимости присоединиться наконец к Гильдии — возможно, не ради справедливости, но ради мести.

Цветы же продолжают пылать в его лёгких, когда Эдгар возвращается в то место, что служит ему домом уже несколько лет. Всё такие же кричаще-яркие, почти раздражающие. Дающие надежду и силы идти дальше, подняться, пускай даже через ненависть.

— Лилия инков, — говорит Олкотт, поправляя шаль и немного хмурясь, когда Эдгар просит найти её цветы, что заполонили все полки в его комнате, из тех, что не забиты книгами. Он не знает, тревожит ли её то, что он теперь официально член Гильдии, или же проваленное задание. Возможно, он отвлёк её от составления одного из миллионов планов для Фицджеральда? Эдгар не знает и это его почти тревожит, когда он нервно теребит рукава, чтобы не вырвать из рук Олкотт флакон с пылающим в нём цветком.

— Что… что они означают? — на грани слышимости шепчет он. Потому что хотя цветы и облегчали его жизнь, помогали лучше ориентироваться в море людских чувств, что погребали его под собой, Эдгар так и не научился читать их язык. Это казалось слишком сложным и, возможно, слегка глупым. Нелепые оправдания, которые Олкотт в отличие от него не остановили, поэтому теперь Эдгар спрашивает у неё. — Что означают лилии?

— Лилии инков, — терпеливо поправляет его Олкотт, зарываясь в ещё одну книгу, её пальцы быстро перебирают страницы, скользят легко по строкам, пока не останавливаются на нужных. — Вот. Счастливая судьба. Удача. Преуспевание.

Её светло-зелёные глаза кажутся Эдгару безумно холодными сквозь стёкла очков. В миг, когда его разбитое сердце, кажется, вновь выпадает из рук — вместе с несчастным флаконом. Это такая насмешка, нелепость. Эдгар не может не верить Олкотт, но она… она не знает, не понимает, почему её слова кажутся столь жестокими.

Она не виновата. Виновен лишь Эдгар — в том, что проиграл. В том, что позволил вновь себя унизить — незнакомцу, чья насмешка полыхала в лепестках цветов, которые Эдгар с робкой улыбкой ставил на книжные полки.

Как ни странно, это почти не ломает его. (Ведь как может сломаться то, что ещё не починили, лишь подлатали слегка?) Лишь помогает двигаться дальше — садиться за стол, браться за перо. Игнорировать насмешливую яркость, что гораздо злее той, которая прячется в закатном солнце орхидей Фицджеральда. Заботиться лишь о дружелюбной синеве маргариток Олкотт, пока провокационно-оранжевые лилии умирают на полу среди небрежно скомканных черновиков.

Со временем книжные полки заполняет всё больше флаконов с цветами. Мягкие подснежники — надежда Люси, которая слишком многое пережила. Холод мяты — недоверие Готорна, которое почти не ранит. Несколько разноцветных тюльпанов — Эдгар не до конца уверен, чьи они, но они ему нравятся. Больше становится и синих маргариток Олкотт, а вот оранжевые орхидеи почти совсем пропали после смерти малышки Скотти.

За написанием книги, которая станет, должна стать гением его дедукции, иначе всё, весь путь, который он для себя избрал, будет лишь ошибкой, Эдгар пропускает тот день, когда на полу вместе с бумагами умирает и последняя лилия инков. Не сразу, но он замечает отсутствие кричаще-оранжевых лепестков, которые сначала согревали его, а затем обжигали насмешкой. Это… ощущается странной потерей. Ещё несколько дней после этого открытия — с нетерпением ожидаемого, но отчего-то всё равно болезненного — Эдгар неловко потирает грудь, где раньше лилии гнездились среди сада чужих чувств, и неловко теребит волосы, хотя и знает, что не достанет из спутанных кудрей ни одного яркого лепестка.

Оранжевые лилии инков всё ещё отвлекали, хотя он и не спешит это признавать, стремясь сполна окунуться в ненависть, проникнуться ей, чтобы свершить свою месть. Теперь их нет, и, кажется, вместе с их яркостью пропало и вдохновение, желание написать лучший детектив — чтобы поразить, заставить заметить и признать. Это кажется Эдгару неправильным, и он берёт несколько текущих миссий Гильдии, с которыми может справиться, чтобы отвлечься. А затем возвращается к книге, падает вновь в устоявшуюся рутину — становится легче.

Лилии отвлекали, Эдгар был прав.

И шесть лет не меняют этого. Прежней остаётся и собственная никчёмность, ничтожность Эдгара на фоне истинного гения. Потому что Сверхдедукция — это не способность. Только лишь собственная гениальность Эдогавы Ранпо, ни больше, ни меньше. Эдгар проиграл, потому что был слишком самоуверен.

Лилии инков вновь появляются, как насмешка, когда он, сломленный и разбитый, прижимается спиной к холодной и равнодушной каменной стене. Бесконечный шёпот имени — Эдогава Ранпо, Ранпо-кун — прерывается, когда в руках у Эдгара вновь оказываются кричаще-яркие, оранжевые лепестки. Счастливая судьба. Удача. Преуспевание.

Можно ли считать удачей то, что величайший детектив помнил его? Помнил не только нынешнее его поражение, но и прошлое? Эдгар не уверен, что чувствует по этому поводу, когда на экране его телефона высвечивается «Ранпо-кун».

«Приходи в Агентство и принеси загадку», — от кого угодно другого это прозвучало бы почти оскорбительно, но не от Эдогавы Ранпо. Он был бесцеремонным, совершенно непонимающим чувства окружающих ещё, наверное, больше самого Эдгара. Но в его намерениях не было злого умысла.

По крайней мере, именно так убеждает себя Эдгар, оказавшись в полном одиночестве посреди организации, врагом которой он был до недавнего времени. К счастью, его вроде как игнорируют. И с ним Карл — утешительное тепло на плечах, пускай и приходится мириться с шерстью и крошками на пиджаке.

— Хочешь чего-нибудь выпить? — голос мальчика — Кэнджи? Миядзава Кэнджи, кажется, так его зовут — заставляет Эдгара вздрогнуть, неловко прижимая к груди листы новой рукописи.

— Если здесь что-нибудь, что подойдёт мне, — неловко отвечает он наконец, отводя взгляд и прячась за чёлкой.

В целом вечер заканчивается не так уж и плохо, как ожидает Эдгар. Все в восторге от Карла, а сам енот — от того, сколько лакомств ему щедро счастливо скармливают члены Агентства. Никто и слова не говорит о том, что ещё недавно сам Эдгар считался их врагом. Под конец Ранпо даже вспоминает о том, для чего позвал его, — и конечно же, разносит его рукопись в пух и прах. Эдгар ничуть не удивлён — он начал писать эту историю лишь недавно, а его читатель ужасно придирчив и бесспорно гениален.

Тепло от почти семейного праздника в Агентстве согревает его до самого дома. Эдгар даже почти не зол на яркие оранжевые лепестки лилии. Их разбавляют жасмин и другие скромные белые цветы, названия которых он пока не знает. Эдгар ищет их в атласе, который всё-таки приобрел несколько лет назад, а затем пытается отыскать значение в книге Олкотт, которую она позабыла у него на полках или же оставила только на время, пока не отыщет Фицджеральда.

А потом тепло пропадает, напоминая Эдгару — он разбит и жалок. Странность вечной любви жасмина меркнет на фоне покинутости и даже болезни анемонов — тех самых неизвестных белых цветов.

Следующие несколько дней Эдгар, будто подтверждая это, проводит, прячась под пледом в квартире и не выбираясь на улицу даже чтобы купить Карлу что-то помимо слегка залежалых яблок, не говоря уж о себе самом. Телефон на столе вибрирует миллионом назойливых «Ранпо-кун», а лилии инков усеивают пол подобно диковинному ковру.

Готорн, чья мятная свежесть без внимания Эдгара обратилась белизной тюльпанов, с привычной безжалостностью вырывает его в реальный мир, пару дней скрываясь у него на квартире. У Натаниэля есть цель, и пускай они так и не стали настоящими товарищами, его решимость спасти Митчелл заставляет и самого По выбраться на улицу. Прощение и искренность белых тюльпанов странно утешительно на фоне насмешливой удачи лилии инков, ведущей его прямо к дверям Агентства — Эдгар немного напоминает самому себе Алису, следующую за Белым Кроликом. Вместо пушистого хвоста и теплого меха перед глазами у него несколько сотен бессмысленных и слегка обеспокоенных сообщений и оранжевые лепестки в карманах.

В Агентстве Эдгару всё ещё рады, как будто он всегда был с ними. Никто не комментирует его исчезновение на несколько дней. Эдгар почти расслабляется, протягивая Ранпо несколько свежих черновиков, пока Наоми с Харуно суетятся около Карла, странно стремясь ему угодить. Не то чтобы енот возражал против дополнительных угощений и внимания.

— Если ты пропал из-за этого, то больше так не делай, — сварливо говорит Ранпо, небрежно пихая листы назад Эдгару, когда заканчивает чтение. — Загадка совершенно неинтересная.

— О. Х-хорошо, — По прижимает рукопись к груди и старательно избегает настойчивого взгляда пронзительно-зелёных глаз, чувствуя странное смущение из-за того, что в карманах его пиджака горят оранжевые лепестки.

— Надеюсь, в следующий раз ты принесёшь что-нибудь стоящее, — бормочет Ранпо, начиная шуршать многочисленными конфетными фантиками, как по волшебству материализовавшимися на его столе — Карл заинтересованно поводит носом, с того места, где девушки, с незаметно присоединившийся к ним Кёкой, настойчиво перекармливают его печеньем.

Цветы Агентства ненавязчиво заполоняют собой квартиру Эдгара, заменяют собой утраченные скорее всего навсегда привязанности из Гильдии. Анемоны, жасмин, анютины глазки, розовые розы, георгины… Но больше всего лилия инков. Книга со значениями прячется на самой дальней и неприметной полке, потому что то, что написано там совсем путает Эдгара, почти пугает. Невозможно ведь любить столь преданно и бескорыстно почти незнакомца? А непрошеная, ненужная жалость заставляет его чувствовать себя разбитым.

Довольно быстро Эдгар учится просто наслаждаться цветами, не задумываясь чересчур много о том, что они значат. Но даже так яркость лилии инков — всё ещё незаживающая, болезненная рана, о которой он никак не может позабыть. Их оранжевые лепестки всё ещё заставляют скручиваться в неприятный комок что-то уродливое и жалкое внутри Эдгара, когда он смотрит на них. Они — грязная и постыдная тайна, которую он всё же решается вновь запечатать в прозрачные флаконы наравне с другими цветам.

И как ни странно, это помогает, когда однажды Карл протягивает один из них Наоми, пока Эдгар мучительно краснеет, хватаясь за карманы, пытаясь понять, как так вышло, что он взял его сегодня с собой.

— Как красиво! — выдыхает девушка, с восторгом рассматривая цветок в стекле. — Что это? Ты знаешь, что он означают?

«Счастливая судьба. Удача. Преуспевание», — звучит в голове у Эдгара, когда он прячется за чёлкой, пока слова набухают у него во рту.

— Это альстромерия, — говорит вместо него Харуно, когда поправляет очки и рассматривает застывший в стекле цветок.

Название звучит так странно, непривычно. А-ру-су-то-ро-ме-ри-я. Эдгар зацикливается на нём, потому что значение, о котором говорит Харуно, другое, не то, что он знает. И это не то, о чём Эдгар готов думать прямо сейчас, отстранённо наблюдая, как Ранпо-кун беспечно роняет крошки от печенья на его рукопись, пока весь мир, кажется, сходит с привычной оси.

В тот день он уходит из Агентства довольно рано, чтобы по дороге домой осторожно заглянуть в крошечный магазинчик и купить там книгу с простым и всё же весьма цветистым «Ханакотоба» на обложке.

Эдгар неспешно готовит ужин, подбрасывая Карлу, крутящемуся у ног, лакомые кусочки, ест сам. Старательно не смотрит на купленную книгу, ждущую его на столе, и цветочный беспорядок на полках — в какой момент там стало так много оранжевого?

Эдгар выносит остатки своего ужина на балкон для стаи ворон, которая гостит у него уже некоторое время. Моет тарелки под внимательным взглядом Карла. И только затем берётся за книгу, боязливо проводя дрожащими пальцами по чуть выпуклым буквам на обложке. Выдыхает, прежде чем прочитать, что анемоны — это искренность, а жасмин — всего лишь дружелюбие. К счастью, георгины Наоми всё так же созвучны её сегодняшней похвале новым сапогам Эдгара, так же как и анютины глазки означают заботу (всё ещё сложно поверить, что они принадлежат директору, чей взгляд пробирает до самых костей, но… Ранпо ведь не зря всегда просит его похвалы?)

Доверие заменяет собой благодать, а Эдгар так и не решается открыть страницу с лилией инков.

Альстромерия. Он медленно перекатывает это слово во рту, пока взгляд слепо скользит по строкам.

Связь настолько сильная, что сложно подобрать слова для того, чтобы выразить её.

Эдгар всё ещё не может поверить, что шесть лет назад значение было тем же. Альстромерия. Тогда. И сейчас.

Телефон гудит, на экране горит знакомое «Ранпо-кун». И Эдгар наконец выдыхает, найдя нужный ответ. Он всегда был здесь, с самого начала.

На его губах цветёт улыбка, пока яркие лепестки медленно разворачиваются в его груди, переполняют его недоверчивым, но таким желанным счастьем до самого горла, крадут дыхание.

И Эдгар совсем не возражает.