↯︎ ↯︎ ↯︎

Заместитель провожает его прямо до раздевалок, и судя по решительному настрою, готов не просто щемить внутрь следом, а до самого вечера как слепого котенка водить, если не сказать ему «стоп».

— Все, спасибо, дальше я сам, — поспешно благодарит Кэйа, остановившись в коридоре, из которого уже видно нужную дверь.

Дилюк придирчиво присматривается ко входящим в нее ученикам, и на миг кажется, что он сейчас предложит что-то вроде продолжения сопровождения в маскировке под одноклассника.

— Только помни: знакомая компания и постоянная внимательность, — но нет, на прощание он подкидывает лишь еще немного очевидных наставлений, от частоты звучания которых уже закатываются глаза.

— Ага. Ну, пока, — Кэйа кивает болванчиком, прощается взмахом руки и увидев ответный жест, поспешно отдаляется, прикидывая, как бы этот хитрец не вспомнил запросить ничего за услугу провожатого.

Но спину греет только взгляд.

Именной шкафчик в раздевалке отпирается точно так же, как и в средней школе — реагируя только на хозяина. Ожившая от касания дверная ручка змеей извивается под ладонью, пока дверка открывается, и костенеет, стоит отнять от нее руку. Внутри уже ждет новая сменная форма — на этот раз в черно-белой расцветке. Разнообразие, круто.

Одноклассники переодеваются в соседних рядах за стеной из шкафов, так что Кэйа без лишней неловкости меняет брюки на спортивные шорты и оставляет на вешалке рубашку и галстук, взамен надев водолазку с зиппером. И только на завязывании кроссовок в его относительное одиночество врывается представитель самой шумной в школе касты.

— А где это мы пропадаем? — касты легкомысленных балбесов.

— Нигде, — Кэйа поразительно мирно для себя игнорирует чужую руку на спине, заканчивая со шнурками. Усталость в конце насыщенного дня берет свое — даже сил на порядочный испуг не остается.

Чайльд — больше некому так липнуть — бухается на скамейку рядом и прирастает с допросами:

— Ребята сказали, что ты рано ушел. Уже выбрал себе клуб?

— Нет, — даже на выдумывание чего-то достойного нет вдохновения. — Еще думаю.

Кэйа не менее сдержанно отстраняет его и щемит к шкафчику, чтобы спрятать сменную обувь, штаны и свое волнение.

Чайльд, сам того не зная, приносит с собой связку воспоминаний, начавшихся с того, как они с Дайном снимали с Кэйи обувь. А дальше — цепная реакция: желание улыбнуться, спрятанное в хмык, набор кадров одной определенной светлой макушки, запомнившихся моментов, слов и повседневных бесед, последняя из которых безнадежно испорчена глупой ссорой. Этот контраст и добивает остатки хорошего настроения так просто, как будто их с собой забрал заместитель. От мысли о том, как теперь примириться с Дайнслейфом, в груди начинает ворочаться бесящее чувство дежавю, но быстро стихает, освобождая место вещи гораздо важнее: вопросу, кто должен сделать первый шаг.

В пылу обиды Кэйе казалось, что правота на его стороне. Позже, с чужими отчетами в руках, он держался на твердом убеждении в том, что с этим можно разобраться одному. Но сейчас, когда Дилюк уходит, а обсудить услышанное становится не с кем, остается лишь какая-то неприятная горечь в груди, где между собой воюют желание сдаться и прийти с извинением и уязвленная ссорой гордость.

— Поня-я-ятненько, — рыжая Беззаботность тем временем опускается на скамейку перед шкафчиками, подтягивая на себе носки. — Блин, неудобные…

Забавно — у кого-то носочек скатался в трубочку, а кого-то пытаются угробить в третий учебный день. Наглядная разница масштабности проблем у разных учеников, чтоб ее.

— А я записался на рукопашный бой. И на БДСМ, — хвастается Чайльд, пытаясь разбавить ожидание разговором. — Круто?

О нет, поддерживать диалог о таком равно добровольному самоистязанию.

— Видел, — Кэйа сокращает ответы к односложным, неспешно складывая свою одежду.

— Если хочешь, могу рассказать о них, — впрочем, это не тормозит Чайльда от советов.

— Не хочу, спасибо, — отказывается Кэйа, пытаясь не думать, в какой из сфер его собрались просвещать.

— Ну ладно, — а со второго раза неожиданно тормозит. — А ты где был?

— Отдыхал, — отмахивается он.

Короткая отмазка, брошенная, словно булочка великану, разумеется, не работает — Чайльду надо больше, чтобы утолить свой интерес.

— С такой печальной миной что ли? — он щурит глаза и пристально присматривается. — Ты что, грустных картинок с котиками насмотрелся?

Ну вот, а теперь раскусил его состояние как нечего делать.

— Чайльд, ну чего ты пристал? — измученно тянет Кэйа, захлопнув шкафчик, и падает на скамейку рядом.

Ручка двери вгрызается в замочную щель с характерным звуком.

— Чего я пристал? — Чайльд манерно удивляется, окидывает взглядом раздевалку, Кэйю, свою спортивную форму и еще раз Кэйю. — Ну, как минимум потому, что страшнее твоего выражения лица только выражение лица Дайна.

Страшнее. Вот те на. Первое предположение, которое приходит на ум, тут же вырывается коротким вопросом:

— Он зол?

— Ах если бы я знал, — Чайльд беспомощно разводит руками и картинно дует губы. — Ходит как тучка с ножками. Еле пару слов из него вытянул, — и смотрит с надеждой услышать объяснение.

Кэйа отвечает пристыженным молчанием. Внутри добивают сомнения, снаружи — чужие слова. Вот оно как. Значит, и в самом деле сильно надулся.

А с другой стороны, самому обидно. Раз довел черта, значит, сам виноват!И опять все возвращается к смиренному признанию: разве такая мелочь стоит того, чтобы друг с другом не разговаривать?

Но он же сам начал! А мог бы отстать сразу и не разыгрывать сцен. Оценить степень важности их дружбы в сравнении с каким-то малозначимым фактом, подумать головой и не доводить своими допросами до белого каления. А он… сам виноват, сам.Судя по реакции Чайльда, Кэйа выдает все свои душевные метания выражением лица.

— Поссорились? — в вопросе звучит такая обыденность, будто это уже вошло в привычку.

— Поссорились, — обреченно признает Кэйа.

— Опять?

— Опять.

Чайльд кивает, выжидает паузу и с совершенно неестественной уверенностью обещает:

— Ну, ничего. Еще помиритесь, — и обнадеживающее хлопает Кэйю по плечу. — Или я вас помирю. А пока что, будешь моим партнером на уроке. Пойдем, кстати, пока не началось.

— Стоп, кем буду? — слово тут же смущает двусмысленностью, отвлекая от предыдущей темы.

— Мы занимаемся по двое, — невозмутимо объясняет поднявшийся на ноги Чайльд. — Так что чур я с тобой.

— Занимаетесь чем? — Кэйа напрягается еще сильнее, мысленно прирастая к скамейке на случай ответа, к которому он не будет готов.

Но Чайльд уже не слушает, на ходу жалуясь о чем-то своем:

— Без тебя в прошлый раз классу не хватило пары, — и добавляет намного тише, — и мне пришлось делать упражнения с учителем.

Упражнениями, значит, занимаются. Сжавшееся от страха неизвестного сердечко, слегка отпускает. Это же, вроде, приличное слово? Значит, все будет хорошо?

Чайльд оглядывается на него и кивком намекает вставать.

— Знаешь, какое это мучение, когда на тебя наваливается туша вдвое больше тебя? — и опять в груди прихватывает от его слов.

— Наваливается?! Для чего?

А улица встречает новой порцией восхищения.

Казалось бы, для того, кто оценил даже хоромы зама, ничего вычурнее здешняя архитектура предложить не может. Но прекрасное нападает своим существованием там, где его не ждали — прямо перед спортивной площадкой, на которой уже собираются их одноклассники.

Очередной внутренний двор замка совсем не похож на тот, в который их водили на прогулку вчерашним утром. И хоть сад для учеников был очень даже неплох, но покрытый зеленью забор, заменивший четвертую стену вокруг площадки, выглядит в разы интереснее.

— А туда пускают? — вопрос вырывается сам.

— Наверное, — отвечает Чайльд, проследив за его взглядом.

— Что там?

— Похоже на оранжерею, — предполагает он. — Кажется, у ботаников самый большой клуб.

— Вовсе нет, — позади открываются двери раздевалки, и рядом вырастает худой и очень высокий шатен, в котором, без привычной формы, Кэйа запоздало узнает Кольта. — Там только небольшая часть для учеников.

— А остальное? — он опять не сдерживается от вопроса, глядя на внушительную стену из зелени.

— Вероятно, растят что-то под нужды школы, — стенает плечами Кольт, жестом предлагая двигаться к полю.

И Кэйа, честно, собирается пойти следом, но слегка засматривается на обстановку и отстает.

Вечерний концентрированный туман обволакивает небо, и все вокруг подсвечивается желтым оттенком, в котором даже тени насыщаются темно-горчичным. Темнеющие в небе облака, похожие на большие булыжники, пропускают все меньше света, ускоряя приближение ночи.

В городе такого не увидишь — там на каждом шагу столько штучного освещения, что время суток почти не отличается. Гигантские сталактиты, разросшиеся высоко в поднебесье, прекрасно справляются с задачей освещения днем, даже несмотря на частые туманы, и меркнут после полуночи, имитируя свечение Тейватской луны. А ночью тьме не дают просочиться сверхмощные фонари над домами, сияющие грибы и лампадные растения в клумбах, чтобы никто не споткнулся, пыль фей в каждом втором рекламном баннере или вывеске — ее даже запретили использовать свыше двадцати процентов на одну горючую смесь из-за сверхмощного свечения. И все равно, это не мешает городам использовать все возможное освещение, чтобы угодить своим ночным жителям в той же мере, что и дневным.

Здесь же, на маленьком каменном островке среди леса, об улицах Делириума вспоминается со щемящим чувством в груди. В школе нет родного тепла дома, но есть свое настроение, особенно острое и живое в это время, за час до сумерек. Тьма, до сих пор сидящая только в зашторенных комнатах домов, завлекает своими масштабами посреди леса, зовет — приходи в мои туманы в полночь.

Кэйа поднимает голову, рассматривая стены школы, и замечает переход-коридор, соединяющий противоположные части здания, что тянется высоко над оранжереей. Большие окна с витиеватыми узорами на рамах похожи на глаза, а толстая лоза, обвитая вокруг стен, даже чем-то напоминает щупальца… Так, стоп, это же реально они!

Загадочная атмосфера, увлекшая его в относительном одиночестве, спадает вмиг.

«На улице зови…»

— Боба?

Неужто Дилюк в самом деле приказал этой змеюке ползать за ним снаружи? Тентакли слегка движутся по стене, будто намекают что знают, что на них смотрят. Кэйа слегка кивает в ответ. И тебе привет, сосиска настенная.

Вместо испуга, который это чудище подарило ему в первый день, в груди оседает твердая уверенность в собственной безопасности. Раз Боба рядом, значит, все будет хоро…

Внутри все резко переворачивается от внезапного осознания. Эй, как это, Боба не пугает? С тем мнением, которое он составил три дня назад, этот факт совсем не стыкуется. Потому что это не должно так работать.

Нет-нет, это не должно так быть, стоять! Ведь школа тут ужасная, одноклассники — стремные, учителя — с прибабахом, а завуч — безмозглый болван. Но сейчас прописные истины, в которых он утвердился в первый день, почему-то звучат как-то слабо и неубедительно, и это катастрофа.

Кэйа ускоренно перекидывает визуальные образы со стопки на стопку, пытаясь найти минусы. Но вот беда — не находятся.

Оскорблять Дилюка, ввиду того, что они делали вместе, значит оскорблять самого себя. На учителей злиться попросту не за что. Говорить что-то плохое об одноклассниках все равно что лицемерить как последняя собака после того, как они в один голос заступились за него перед Самайном. Чем провинилась сама школа, тяжело придумать, когда еда, одежда и обстановка тут на высшем уровне. А уж в Бобе последние сомнения отпали тогда, когда он пришел на помощь. Бояться своего спасителя теперь просто не выходит. Приехали.

Неожиданно, посреди стены из кустов нечто приходит в движение. Доселе незаметная массивная деревянная дверь выпускает кого-то из оранжереи. Кэйа отвлекается от шевелящихся лиан и запоздало переводит на нее взгляд, не понимая, как мог проглядеть такое среди сплошной зелени. На его глазах из открывшегося прохода выходит мужчина околопреклонного возраста с ведерком в одной руке и садовыми инструментами в другой.

— Корнелиус! — кричат ему откуда-то сбоку. — Привет, дружище!

— Рад вас видеть, — сдержанно отвечает он, кивая в сторону голоса.

И тут приходит осознание, что на нем за фартук — садовый. В животе обдает отрезвляющим жаром. Опасность. Одежда действует как триггер, вмиг напоминающий о том, что из себя представляет оранжерея, стыкует этот факт со словами Дилюка и приводит к очевидному выводу: видентиум украден отсюда.

Взгляд под другим углом будоражит все естество. Ты это сделал? Ты ботаник? Тебя подозревают? Отсюда ты его вынес? Кэйа старается внимательно его осмотреть, как будто у дядьки на лице написана причастность к делу. Черные волосы с проседью, тонкие губы и безразлично-суровое выражение лица — ничего сверхъестественного, да, но должно же что-то быть.

Кэйа пытается издалека заглянуть ему за спину и рассмотреть в открывшемся проходе что-то кроме неизмеримой зелени, но из щели в двери выскакивает еще один персонаж, и зародившаяся в негодовании мысль о том, что пробраться сюда проще простого, растворяется вместе с закрывающейся створкой, которая начинает сливаться со стеной и обрастать зеленью, словно ничего и не было.

— Не присоединишься? — предлагает Корнелиусу тот же заводила, на которого Кэйа так и не удосужился взглянуть — не до него сейчас.

— К сожалению, возраст вынуждает воздержаться, — качает головой претендент на должность ботаника номер один.

Его догоняет тело помоложе — мужчина среднего роста и крепкого телосложения. Претендент номер два подходит под представление о виновнике даже больше, чем Корнелиус. Почему? Какая-то внутренняя чуйка.

— А ты, Роберт? — не сдается некто приставучий, прицепившись уже к нему.

Даже имя у него неоднозначное. Напряжно звучит.

— Прости, Итто, в другой раз, — Роберт легко отмахивается, спеша к своему коллеге по кустам. — Не могу оставить наставника.

Когда он приближается достаточно, Кэйа пользуется моментом, чтобы присмотреться и к нему. Квадратное лицо, сильная челюсть с выступающими скулами, легкая щетина. Руки работяги — большие, узловатые, серые от земли — прямо как у Корнелиуса. Живой, внимательный взгляд, мимолетно скользнувший по нему.

А в голове стучит.

Кто-то из них может оказаться виновником. Но почему они здесь, так просто занимаются своими делами? Их разве не должны допросить? Привести, посадить как Самайна с его компанией, выяснить каждую мелочь. Нет?

Ладно, спокойно. Дилюк не дурак. Если он разбирается, нечего лезть на рожон самому.

— Эх, ну приходите в свободное время, — тот, кого назвали Итто, тяжело и громко вздыхает им в спины, как будто всегда мечтал взять в свой клуб чего-то-том-крутого, а потом резко переключает свое внимание: — А вам, парни, что мешает двигаться быстрее?

Кэйа, наконец, переводит внимание на него и каменеет под прямым взглядом. Итто выглядит как большой… полуголый… демон.

— Ох ты ж…

По мускулистому телу тянутся красные ленты татуировок, выгодно подчеркивающие каждый изгиб, а в волосах красуются длинные рога такого же цвета. Не черт — другая форма и размер. Клыки только добавляют вопросов, кто он. Кольца сережек в ушах, на нижней губе и крыле носа, черные когти, как у вурдалака, а в дополнение к образу лишь короткие шорты, которые напоминают девчачие, но от вида здоровенных ляжек под ними даже извилины не поворачиваются подумать про прекрасный пол. И это все — даже обуви нет. Как будто издевка над одетыми, мол, что такое эти ваши футболки с тапочками? О трусах этот пещерник, наверное, тоже не слышал…

— Бежим-бежим! — от сеанса серьезных размышлений отвлекает Чайльд, — Мы уже тут, — резво приговаривает он, добегая до одноклассников.

А потом оглядывается и видит Кэйю, застывшего на полпути как оборотень в рассветном солнышке.

— Ты че… — Чайльд опускает взгляд на дорожку, будто не верит, что между ними такое расстояние.

Он зыркает на демонюру, убеждаясь, что тот не смотрит, отвлеченный на разговор с кем-то другим, разворачивается и мчится обратно — по оборотня. То есть, Кэйю.

— Ты чего застыл?! Отжиматься заставит! — тарахтит Чайльд, потащив его под локоть.

— Я думал, ты любишь спорт, — упрекает Кэйа, против воли ускорив шаг.

— Да он же сверху сядет! — Чайльд только больше распыляется. — Я люблю спорт, а не истязания, быстрей давай!

— Ты же не хочешь сказать, что этот демон… — слово «учитель» скатывается в горле комком.

Поздно — портрет из описания уже сложился, и теперь ожившая картинка лениво поглядывает в их сторону, пока дает указания другим.

— Не демон, а наполовину о́ни, — сжато информирует Чайльд. — Прикуси язык — он в прошлый раз заставил парней бегать в полуприседе за такое сравнение.

Приятно, конечно, встретить другого полукровку, но лучше бы это был ученик, а не… медведь.

— О чем шепчетесь там? — тем временем груда мышц приближается к ним на опасное расстояние. — Быстрее, мы скоро начинаем.

— Добрый вечер, — мышкой здоровается Кэйа, пряча взгляд в ногах. Уж слишком не по себе — рассматривать такое в упор.

— Вечер? Добрый? — Итто как-то подозрительно добродушно улыбается, пока подходит в упор. — Привет, братишка, — и добротно хлопает Кэйю по плечу, внимательно заглядывая сначала на его рога, а потом в глаза. — Я тебя еще не видел. Как зовут?

Маленькая надежда на то, что вопрос адресован кому-то другому, тает в секундах тишины.

— …Кэйа, — приходится представиться.

— Кэйа. Точно не видел, — убеждается учитель. — Где пропадал на прошлом занятии?

Чайльд за его плечом нашептывает молитвы против чрезмерных физических упражнений.

Кэйа же отчаянно пытается расфокусировать взгляд, потому что грудь этого эксгибициониста выпирает прямо на уровне глаз, и от этого стоять на расстоянии полушага от него совсем уж не по себе.

— Я пропадал… — заминается он.

Чайльд, осознав, что их никто не собирается ругать, смотрит не менее заинтересованно. Но у Кэйи ответа по прежнему нет.

После пары секунд тишины Итто с надеждой спрашивает:

— Ладно, у тебя есть записка?

Сердце скатывается куда-то к ногам.

— Какая записка? — а на ум, как бы то ни было глупо, приходит только бумажка от Дилюка, оставшаяся в кармане брюк.

Не может же быть, что этот мистер Дальноглядность вручил ее спецом для физрука. Кэйа недоверчиво поглядывает на Итто. Да не-е-ет… Или может?

— Если был прогул, то нужна записка, братишка, — снисходительно объясняет тот, уловив напряженность атмосферы.

— А. Ага. Ну, тогда я был у доктора, — поспешно отбивается оторопелый Кэйа, надеясь обойти систему.

— Отлично — от него и принесешь, — и нарывается на исход хуже прежнего.

Вообще-то, доктор — отмазка отличная, которая работала в средней школе и без всяких там бумажек, даже если прогулы случались по пару раз в неделю. А это что за подводные камни с первого раза?

— А без этого никак? Я же сказал, где был.

Нет, записка из брюк точно не прокатит, каких бы умных вещей в нее ни надиктовать. Да и сделать подобное — все равно что приложить палец к носу, имитируя усы, и заявить «да, я доктор и я вчера его лечил».

— Ну мне же надо показать заместителю, — все так же просто объясняет Итто.

Зато Кэйе ни капельки не просто. Чтоб его, этого Дилюка… Даже на расстоянии проблемы создает! Он и есть причина прогула — пусть сам себе и напишет, что ученик прогулял ибо чай с ним пил!

— Ох, тогда я принесу к следующему занятию, — обещает Кэйа, прикидывая, кого теперь молить о спасении — Бай Чжу, Дилюка или кого-то третьего и доброго.

Итто только одобрительно кивает и жестом показывает присоединяться к остальным.

— Все нормально? — зато подозрительно глядящий Чайльд что-то понимает.

— Угу.

— Если хочешь, я могу сходить с тобой, — и вероятно, вспоминает прошлую реакцию Кэйи на доктора.

— Не надо, спасибо, — сдержанно отвечает тот, шагая к одноклассникам.

Итто на фоне пересчитывает присутствующих, жалуясь на то, что сегодня у него еще меньше учеников. И пока остальные недоумевают на счет отсутствия Самайна с компанией, Кэйа мысленно надеется на то, что их до сих пор нет не просто так.

А дальше начинается чреда адских учений. Кто бы ни придумал так выжимать соки из учеников, этот кто-то — настоящий садюга. И Кэйе, скрученному на своем ковре, что-то подсказывает, что это совсем не Итто. Эта груда мышц даже вполовину согнуться не может так, как требует у учеников — ну точно начитался где-то в пособии по причинению боли, когда составлял программу.

— Хорошо, продолжаем. Помогаем друг другу тянуться, — все, что он делает — ходит между рядами в поисках тех, кто мучается недостаточно. — Я все видел, Серпик.

— Не Серпик, а Серпент, — виновато поправляет владелец имени, пытаясь заглушить смех Гейла.

Прошедшийся между учениками шепот разносит случившееся остальным, но этого не требуется, когда Итто разглашает это громче всех:

— Значит, Серпент, еще раз шлепнешь Гейлента — будешь…

Информация о том, чем грозит шлепанье одноклассников, тонет в общем хохоте.

— Серпент и Гейлент, — досмеивается Чайльд, когда все более-менее стихает. — У него что, плохая память на имена?

О, какое чудо, что Кэйа не успевает пошутить в ответ — резкий вопрос сзади заставляет подпрыгнуть их двоих:

— А у тебя что, плохая память на упражнения? — над ними возвышается никто иной, как его грудастое величество учитель.

— Что? — Чайльд хватается за сердце той рукой, которой упирался в ковер, и боком валится на Кэйю. — Не-не, я делаю!

— Я знаю пару дополнительных, на закрепление материала, — наступает Итто. — Принять упор лежа, — и с издевкой добавляет: — Чайлент.

До восседания верхом не доходит, нет. Итто всего лишь считает ему десять отжиманий. И еще десять на одной руке. А потом на второй. Столько же с поднятой ногой. И с хлопаньем в ладоши. Тут уже Чайльд не выдерживает, роняя себя на ковер.

— Не могу… больше… — жалобно тянет он.

Притихшие как мышки ученики смотрят с сочувствием.

— Да ну? Ты все запомнил? — и только нависающий над ним Итто дразнит своим сомнением в голосе.

— Угу, — слабо кивает Чайльд. — Хватит, пожалуйста…

— Продолжим занятие.

Теперь, несмотря на снисходительность, учитель больше не выглядит таким юморным и доброжелательным, каким показался изначально. Так что вспоминая решение спрятаться где-то позади, чтобы отлынивать, Кэйа готов падать в ноги Чайльду, убедившему его занять место впереди. Правда в том, что на первые ряды Итто смотрит меньше всего, и это единственное их спасение. В ноги Чайльду Кэйа падает все равно — часть зарядки.

Из минусов — недалеко занимается Дайн. Все еще обиженный и оттого угрюмый как ночь, он пыхтит от некоторых упражнений мало не вдвое больше остальных, и Кэйа даже присматривается к нему, пока на это не обращает внимание Чайльд. Но когда замечает и Итто, смотрят все без исключения.

— А у тебя, друг, в прошлый раз лучше получалось, — цокает он, глядя как шипит Дайн, опускаясь корпусом к своим ногам. — А ну, давай я, — предложение, к общему ужасу, адресовано не ему, а Кальяри — его партнеру, который помогает ему тянуться.

— Не завидую, — шепчет Чайльд рядом. — Он меня так весь урок мучил в прошлый раз… как навалится — будто деревом придавило, — на этот раз он шипит Кэйе прямо на ухо, только бы Итто не услышал.

И хоть в садистской части Чайльда не приходится сомневаться, хочется спросить, откуда он знает, как чувствуется быть придавленным деревом. Кэйа не спрашивает, ведь когда Кальяри освобождает место для учителя, и тот приседает позади Дайна, все становятся свидетелями этого опыта.

Дайн шипит как морской еж на берегу, когда его начинают складывать вдвое.

— В прошлый раз ты хорошо тянулся, — приговаривает Итто, сильнее надавливая ему на поясницу.

— Ай-й-й…

— Что теперь не так?

— Не могу больше…

Кэйа тихонько спрашивает у Чайльда:

— Что, правда хорошо делал?

— Не знаю, — тот лишь стенает плечами. — Я тогда был сосредоточен на своем выжива… то есть, растяжках.

— Эй! — Итто, наконец, замечает сколько зрителей собралось вокруг, и разгоняет всех по своим коврам. — Команды отдыхать не было! Я сейчас и вам помогать пойду, если увижу, что сами не справляетесь!

— Давай, потяни меня, — Чайльд быстро падает лицом себе в ноги.

— У тебя колени согнуты, — подмечает Кэйа. — Не считается.

Двор, полон скрюченных спин, в очередной раз дружно наполняется плохо скрываемым недовольством. Но несмотря на общее мучение, он начинает поглядывать на Дайна, который продолжает корчиться от боли мало не вдвое больше.

— Перестарался в прошлый раз, — прикидывает Чайльд, в очередной раз поймав Кэйю за наблюдением. — Болит, наверное, все.

— Ага.

И все равно, это не кажется болью уставших мышц. Уж слишком выборочны его приступы боли.

↯︎ ↯︎ ↯︎

Спустя час коллективной мазо-йоги, выдохшиеся и рады концу ученики плетутся к раздевалкам. На улице полностью темнеет, и на стенах зажигаются тусклые желтые фонари, умножающие и без того сильную сонливость.

— Ужин, а потом блаженный сон, — мурлыкает еле шагающий Чайльд.

Кэйа даже рад его руке у себя на плече — он в ответ опирается не меньше.

— Не забудь записку от доктора, братишка, — мимо проходит Итто, несущий перед собой охапку ковров, на которых занимался класс.

— Ты заметил, что он всех друзьями называет, а тебя братом? — хихикает Чайльд, когда учитель отдаляется.

— Круто, — Кэйа лениво иронизирует. — Всегда мечтал о родстве с таким бугаем.

А потом думает, что вообще, семья должна друг другу помогать. Даже если это родство сомнительное… скажем, только по рогам, но все же! Не всегда же этому чуваку терроризировать учеников — раз занятие закончилось, то, может, пощадит «братишку» в одном маленьком деле?

— А ну-ка… Пойди без меня, — Кэйа решается в моменте, ныряя Чайльду под руку.

— Ты куда? — звучит вслед.

— Спросить кое-что, — отмахивается он.

— Что? Уже поздно для свиданок! — Чайльд хоть и дразнится, но не пытается догнать.

— Иди столик занимай! — отсылает его Кэйа, вспомнив об ужине.

В яблочко — последний ответ приходит уже не от Чайльда, а от настоящего голодного варвара, на него похожего:

— Как скажешь! Чем больше медлишь, тем меньше твоя порция!

— Итто, — но Кэйа уже не слушает, помчавшись через площадку к отдаляющемуся силуэту. — Учитель! — кричит он громче. — Эй, Итто! Стой!

— А? — напевания с его стороны, наконец, прекращаются, и коврики с ножками разворачиваются в пороге каморки для спортивного инвентаря. — Да? — а Итто выглядывает из-за них сбоку.

— Я хотел спросить, можно ли все-таки как-то обойтись без записки? — резво тараторит Кэйа, добегая к нему. — То есть, если она нужна заместителю, то я хотел сказать, что он уже в курсе, что меня не было — может, тогда не надо ничего нести?

К удивлению, оправдываться получается куда успешнее, чем представлялось. Да и за время урока глаза привыкли к тому, что учитель ходит с голым торсом, так что теперь даже непривычно, что часть его литых мускулов не видно.

— Ну, раз он знает, то тем более должен ждать твоей записки, — и все же, жалкая попытка выкрутиться терпит крах. — Такая процедура.

— А может, она ему не нужна? — не отчаивается Кэйа.

— Разве так сложно сбегать к доктору за запиской? — Итто даже близко не проявляет снисходительности.

Опять провал. И как играть в эту игру, чтобы хоть немного приблизиться к победе?

— Нет, но если этого можно было избежать, то я бы не хотел…

То, как учитель хмурит брови, заставляет умолкнуть на полуслове. Нет, этот ход отдалил его ещё больше.

— Мне что, самому к нему идти? — в вопросе звучит тонкая нотка предупреждения.

На самом деле, хотелось бы, но Кэйа, пытаясь вернуться на прежний этап разговора, чеканит противоположное:

— Нет, я не это имел в виду!

— Тогда, жду записку, — голос учителя немножко смягчается.

— А может, я занесу ее прямо заму? — и он выкручивается из последних сил, приняв это за хороший знак.

В теории, такое даже можно симитировать не встречаясь, но на деле Итто уже изучает его самыми разными взглядами — недоверчиво-хмурым, недовольным, подозревающим, изобличающим и напоследок просто усталым.

— Что-то ты темнишь, — заключает он, несмотря на все попытки Кэйи сделать ангельское личико. — У тебя какие-то проблемы с Бай Чжу?

Ну конечно — что может быть ангельское, когда между ног хвост мечется?

— Никак нет, — остается только отбиваться от других грехов, которые на него пытаются понавесить.

— Значит, свободен, — Итто бросает на него последний серьезный ТыМеняУслышал взгляд, прежде чем зайти в кладовую и оставить его во дворе одного.

Полное фиаско. Кэйа с отсутствующим лицом тупит в стену, сдерживаясь, чтобы ее не пнуть.

— Гадство, — вырывается тихое.

И так проблем много, а тут еще одна на ровном месте. Где находится этот Бай Чжу — пес его знает, чем его задабривать — тоже. Обращаться к заместителю не хочется ни в какой форме, а уж идти вживую совсем не улыбается. Можно будет выдохнуть, только если все ограничится дистанционным общением, но это же Дилюк — с ним разве получится так просто? А ведь правда, пусть сам себе записки носит, раз позволил ученику прогулять!

Откуда-то доносится странный шорох.

Кэйа дергается, выныривает из размышлений, смотрит на дверь кладовой, в которой все так же хозяйничает напевающий физрук, и убеждается, что этот звук точно исходит не из его стороны. Это сверху.

Шум повторяется, и на ум тут же почему-то приходят только бредовые фантазии о Корнелиусе и Роберте, спускающихся к нему из какого-то кабинета в черных плащах. Кэйа боязно поднимает голову и пробегается глазами по залитыми светом окнам, боясь найти открытое, но источник звука никак себя не выдает. Только тихое шуршание, которое медленно приближается, пугает все сильней.

— Кто там? — он пятится, готов, если что, бежать к Итто, но до последнего ищет причину шума, задрав голову. — Покажись!

Не может же быть, чтобы тот, кого ищет вся школа, внаглую попытался повторить нападение прямо здесь и сейчас. Сердце тяжело бьет по ребрам, будто пытается растормошить владельца изнутри. Подталкивает к принятию решения, и побыстрей. Проигнорировать звучащие в ушах наставления зама и узнать, кому он нужен сейчас, или не рисковать собой и отступить, пока еще не поздно? Ну же, дубина, не стой столбом, а определяйся — защищаться будешь или бежать?

Ладно. Как бы не сжималось нутро, а выбор он уже принял. Ватные ноги неохотно передвигаются. Шаг назад правой, полшага левой — занимают удобную позицию. Беглый взгляд на кладовую, тихое «гм-гм» с целью прочистить горло.

И полное уверенности утверждение, адресованное прячущемуся в темноте:

— Я тебя не боюсь.

Ответ, как ни странно, приходит. Из тумана доносится уже знакомый ему, ни с чем не сравнимый набор звуков.

— Серьезно? — а это уже адресовано себе, паникеру. — Дьявол! Нет, правда?

Самобичевание продолжается и в уме — о, что еще, если не правда? Вот только как можно было забыть о том, кого видел час назад?

На фоне стены, наконец, виднеются спускающиеся к нему щупальца, и когда самое большое зависает на уровне глаз, все встает на свои места. Вот он — зачинщик.

Внутреннее напряжение спадает на пару делений вниз. Оглушающее биение сердца слегка заглушает другие звуки, пока возвращается к равномерному стучанию. Всего лишь щупальца. Какая радость. Всего лишь Боба. Какое счастье.

— Привет, — с полной облегчения улыбкой здоровается Кэйа, вслушиваясь в ответное тарахтение. — Ничего не понял, честно.

Гость, не добившись понимания, смиренно смолкает, отрывает концы маленьких щупов от стены и то ли вглядывается, то ли обнюхивает воздух. Потом еще раз пытается заговорить таким же набором режущих уши звуков.

— Не понимаю, — разводит руками Кэйа. — Ничегошеньки.

Тентакля, игнорируя свое далекое от человекообразного строение, качает кончиком тельца, словно расстроенный ребенок.

Наступает частичное затишье, наполненное низким «му-гу-гу» из кладовой и далекими гулкими звуками, доносящимися из леса, которые то ли до этого заглушал класс, то ли то, что их издает, тогда еще спало. Вспоминается ответ на вопрос о том, кто там водится. «Сородичи Бобы — наименьшее зло», сказал тогда Дилюк. Каждый лес кишеющий гаргами, скальдами и прочей дрянью уже представляет серьезную опасность, но никто не стал бы ставить их выше, чем… И опять мысли возвращаются к притихнувшей лиане, чьи бликующие конечности на фоне школьных окон напоминают о тех, что Кэйа разбил.

Очередной диссонанс от новых выводов не заставляет себя долго ждать — нападает необходимостью определиться с окончательным мнением сейчас же: друг Боба или враг?

Облегчение, испытанное в момент, когда он отозвался, говорит за себя — разве злодеям так радуются? Но нет, остатки начальных убеждений не желают уступать с ответом так просто. Напоминают о их первой встрече, ворошат все те эмоции, что тогда накрывали с головой, поднимают волну негодования в груди — да он же тебя так, а потом так, и еще так! Как ты можешь спокойно стоять с ним рядом теперь?

А он может.

Ведь победа в споре достается здравому смыслу, который, несмотря на соседствующее с ним баранье упрямство, все равно построил свое видение произошедшего. А разум говорит, что здесь не место ненависти к стражу школы, и настаивает на том, что хватит легкого стыда за учиненное на поводу у своей паники. В этой ситуации разум ругает за другое, и ругает совсем не Бобу. Он осуждает себя.

Знал ведь, что в старшей школе не будет так просто. Всегда догадывался, подозревал, что у обычных чертей глаза не «прокляты», ждал подвоха при вступлении, как бы ни надеялся на Бесовскую школу. Но когда оправдались все худшие ожидания, вместо адекватного разговора, попытки разобраться мирно и решить все без крайних мер, довел себя до истерики, взрослых — до полного недоверия, а ситуацию — до критической точки. Так что на фоне всего, что было дальше, отшлепавшая его щупалка кажется лишь маленьким недоразумением, не стоящим упоминания.

Но ведь это только первое из двух разбитых им окон. Для окончательного мнения о Бобе важно как раз таки второе.

— Ты, оказывается, хороший, — тихо признает Кэйа, потупившись в пол.

Это его маленькая попытка проявить благодарность за спасение.

Кончик щупа приподнимается, выразительно изображая удивление.

— Ночью, в комнате, — Кэйа говорит еще тише, — я такого не ждал. То есть, я, конечно, надеялся, что ты поможешь — не просто так же я бил стекло… Но боялся, что ты не придешь. Или не поймешь, кто тут виновник, — сказанное все больше походит на мысли вслух, и он бы, наверное, замолк, если бы не щупальце, всем своим видом показывающее заинтересованность. — Теперь, когда я об этом думаю, то не знаю даже, как ты понял. То есть, ты же увидел только… — посреди монолога назревает вопрос: — А тебе вообще есть чем видеть?

Боба энергично кивает конечностью.

— Значит, учитывая то, что ты увидел… Я рад, что ты помог, — сказанное звучит немного не так, как хотелось. — То есть, спас меня, — поправляет себя Кэйа. И быстро проговаривает, чтобы не смутиться: — Это было круто. Ты. Ты крутой. Спасибо.

— Ур-р-р, — Боба впервые издает приятный для уха звук.

И слов больше не хватает. Мозг скидывается к заводским настройкам. Ни одной омрачающей мысли, в голове только теплая плотная тишина. Озвученная благодарность кажется недостающей деталью в сбившемся механизме. Теперь, когда она встает на свое место, загружаться тем, о чем думалось на протяжении дня, совсем не в кайф. Хочется продлить эту минуту передышки, дать себе время на перезагрузку.

Просто стоять, дышать вечерним воздухом, слушать как Боба говорит на своем и даже подпевать Итто, все так же копошащимся в своей кладовой.

Бам.

Толстый щуп резко приближается к нему и ощутимо толкает в плечо.

— Эй! — Кэйа чуть не падает от неожиданности, но удерживается на ногах и отскакивает.

Боба не тормозит и пихает его еще пару раз, заставляя развернуться половиной корпуса.

— Да что?.. Чего хочешь?!

Щупальце только продолжает тарахтеть, отгоняя его.

— Не бей! Ай! — Кэйа как слепой котенок пятится от него, закрываясь руками.

Боба прекращает тянуться следом, застыв на месте.

— Да за что? — Кэйа растирает плечо, встав поодаль. — Ты, засранец — я же к тебе с душой!

Но стоит остановиться, как к нему тянутся уже несколько щупалец.

— Да блин, что тебе надо?! — фырчит Кэйа, отбегая от них.

Боба гнет свое, не прекращая толкаться и ворчать. И опять останавливается, стоит только отойти от него.

В голову очень вовремя приходит догадка — ах вот оно что! С опозданием, но доходит: это он так с поля гонит! Кэйа от понимания застывает в шоке. Он ведь почти остался один, чего Дилюк просил не делать. И вот, нашелся все-таки опекун, прогоняющий его к одноклассникам.

— Понял, понял, — бурчит он, резво зашагав к раздевалкам. — Уже ухожу!

И убеждается в своей правоте, когда щупальце поднимается в темноту с тихим шорохом. И очень вовремя, ведь уже через секунду из кладовой высовывается Итто:

— Ты меня звал?

↯︎ ↯︎ ↯︎

Несмотря на заботливую няню-щупалку, Кэйа попадает в раздевалку ровно тогда, когда из нее выходят последние его одноклассники. Под ложечкой тянет — мысль об ужине вытесняет даже нервяк от того, что отмазаться от записки не получилось. Голод подталкивает поспешно переодеваться, уже представляя, что будет на ужин, и сколько от него оставит Чайльд.

Неожиданно, в другом конце раздевалки хлопает дверь, ведущая из уборной. Кэйа застывает с водолазкой в руках, вслушиваясь в чужие шаги, которые останавливаются за пару рядов от него, а потом сменяются на шуршание одежды. Кажется, ничего опасного — просто еще кто-то задержался. И все равно, узнавать личность другого опоздавшего, как и пересекаться один на один, не очень хочется.

Форма ложится на место, шкафчик получается закрыть бесшумно, и Кэйа на цыпочках пробирается к выходу, вслушиваясь в чужой шум. Азарт пройти незамеченным подбивает на игру в шпиона, а сердце отплясывает такой быстрый ритм, будто сейчас происходит нечто запрещенное, если не опасное. Шаг, стук, стук, шаг, стук, стук, шаг, стук, стук, стоп.

А дальше приходится закрыть рот рукой, чтобы себя не выдать, ведь от увиденного хочется шокировано ахнуть.

Взору открываются очередные ряды шкафов, между которыми последний ученик заканчивает переодеваться. Ботинки, брюки, цепочка на шее. Не хватает только сменной рубашки, и в этом главная проблема. Накинь он ее на пару секунд раньше, и Кэйа бы прошмыгнул мимо, даже не взглянув в его сторону.

Но в этой вселенной нет ни пары секунд, ни возможности прошмыгнуть. Взгляд приковывает чужая обнаженная спина.

И Кэйа не свихнулся на голых телах, нет. Свихнулся тот, кто оставил на чужой коже Тейватские созвездия. Яркие пятна расплываются вдоль поясницы смесью фиолетового, синего и красного. И будь это засосы, Кэйа бы вернулся к плану «прошмыгнуть» даже не задумавшись.

Но это здоровенные фингалы, вид которых подначивает спросить кто его так? Кто тебя… И кто ты сам такой?..

Вид знакомой рубашки, которой так не хватало пару секунд назад, бьет как обухом по голове. Глаза еще раз мельком проходятся по фигуре и останавливаются на светлых волосах.

— Как?

Вздрог. Дайнслейф разворачивается с испугом в зрачках. Застывает с удивленным взглядом, сменяющимся на осознанный. Не выдыхает — никакого облегчения во взгляде, жестах, мимике — и начинает застегивать пуговицы рубашки быстрее.

Кэйа, к своему ужасу, замечает по центру его груди еще одну гематому.

И все же, это в самом деле он. Побитый, молчаливый, с никакущим выражением лица. Дайн.

— Кто это сделал?

А в ответ вгоняющий в ступор игнор.

Кэйа теряется так, что впадает в прострацию секунд на десять. Тот самый добрый Дайн, протягивающий руку помощи в каждой мелочи, молчит теперь, когда такая нужна ему.

О, ну конечно, с чего бы ему резко заговорить после их последнего разговора?

В тихом шорохе приходит осознание того, почему ему было так трудно на занятии. И пожалеть хочется — бедняга, больно же было, когда учитель на спину давил, — и отругать хорошо бы — какого хрена только не сказал никому?!

Но главное — другое:

— Что произошло? — на тон выше повторяет Кэйа.

Взгляд машинально бегает по нему, пытаясь найти другие увечья.

— Дайн.

Ноль реакции.

В голове строятся самые разные предположения. Может, это Самайн с его друзьями? Подловили и отомстили, пока он был один? Когда только успели, если на уроках их не было? Или вина лежит на ком-то еще? Может, виноват тот, кто стоит за Мими? Укор совести жалит в грудь досадным а-вот-будь-я-рядом.

— Дайн… прости меня, — вырывается само. Кэйа жалобно смотрит на то, как он кладет одежду в шкафчик, сам не зная, за что конкретно извиняется. — Пожалуйста.

Поднявшееся внутри чувство вины тут же подкидывает причин: за то, что наговорил гадостей, за то, что ушел, за то, что оставил одного.

— Прощаю, — спокойный ответ окончательно выбивает из колеи. Ни грамма иронии, ни капли презрения. Простое согласие. Как подачка бедному.

Потрусить бы его хорошенько, взять за гриву и потрепать пустую башку, привести в чувства. И этого паршивого «прости» тебе хватает?

— Что случилось, пока меня не было? — тем не менее, приходится хвататься за соломинку в попытке что-то узнать.

— Ничего, — Дайн заканчивает с переодеванием, закрывает шкафчик и направляется к выходу.

Нет, нифига он не простил. Теперь уже хочется потрусить себя — хреново извиняешься!

— Стой! — Кэйа бежит за ним, думая что Дайнслейф собирается уйти, но врезается в него, когда тот останавливается, придерживает дверь и смотрит, мол, выходи.

Издевается.

— Подожди, — Кэйа загораживает проход собой и предпринимает очередную попытку узнать правду атакой в лоб: — Скажи, кто тебя побил?

Дайн пилит взглядом пол и поднимает голову, когда Кэйа собирается повторить настойчивее.

Собирается и не может.

Зрительный контакт длится шесть ударов сердца. Взгляд падает на щеку, где осталась почти незаметная гематома, над которой еще утром шутил Чайльд. И на этот раз безмолвного ответа вполне хватает. Ведь откуда взялась она, Кэйа помнит. И это намекает на остальное.

Грудь, спина, щека. Знакомая комбинация.

А дальше комната шатается от ударившего в голову понимания: не было никаких других виновников. Единственный и настоящий сейчас стоит здесь.

Ноги ощущаются как чужие — большими и тяжелыми. В ушах поднимается шум. Кажется, что только глаза закроются, и те картинки, что так и норовят забраться в голову, вспыхнут под веками яркой радугой, как психологический фильм.

Перед глазами воскресает ночь после нападения, а голос Ризли раздается как настоящий: «Посмотри, какие ушибы он оставил нападающему». И это воспоминание — последнее добивающее подтверждение к собственной догадке.

Дайн отводит взгляд и предлагает:

— Давай пойдем на ужин.

Так просто и беззаботно, будто не знает о той кашице, в которую Кэйе размазывает мозг. Так легко притворяется, что не замечает выражения его лица, будто ему самому нормально в этой недосказанности, намеренном замалчивании и избегании. Будто ответ, данный невербально, можно проигнорировать. Наоборот, переводить такую тему совсем нельзя. Но нет, Дайн говорит про ужин так, словно после подобного вообще хочется есть.

Кэйа позволяет обойти себя, но не позволяет от себя уйти. Дает руке, что тянется за Дайном, опуститься, но плетется следом сам. Не тормозит его ни окликом, ни действием, но шагает в эту дурную столовку, несмотря на отвратный привкус во рту. Не может не пойти, как бы ни хотелось развернуться и побежать в другую сторону — не обязательно далеко, можно в ближайшую стену. Только бы заглушить нещадный гул в голове.

Рой мыслей постепенно сокращается к одному предложению. Из одного слова. Одной, ужасной буквы — я.

Короткий звук встает в горле комом.

Я, я, я.

Грудь, спина, щека.

Это сделал я.

Лицу повезло больше всего — из-за маленького ушиба у Кэйи возникло впечатление, что все… терпимо. Что больше Дайн никак не пострадал.

Но вот синий цветок с красными отливами, разросшийся на его груди, поднимает в ушах грохот падения спреев и шампуней, напоминает как они катились, когда Дайн наваливался, и как все оглушительно шумело, когда Кэйа, защищаясь, бил его под дых.

Когда на уме стояла лишь задача выжить, он даже не замечал. Забыл о том, что удары болят. Не помнил, кому их наносит.

Тяжелый «ух», который не имел значения тогда, отыгрывается теперь, эхом множась в черепной коробке — ты представляешь, как больно ему было тогда, если он остановился в бессознательном состоянии?

Море с фиолетовыми отливами на пояснице доводит до ужаса — осознаешь, что сделал, когда бездумно колотил его по спине?

↯︎ ↯︎ ↯︎

За ужином Дайн держится молодцом, ничем не выдавая своей боли. Ходит, сидит, ест так, будто все как обычно. Поддерживает разговор с одноклассниками, делится впечатлениями от урока, даже слегка спорит с Чайльдом насчет завтрашней Дружбы — негласного сокращения к Основам дружеских отношений. Безупречная осанка и напускная беспечность держится на нем маской даже за миг до того, как Чайльд пытается похлопать его по спине, прежде чем его лапу перехватывает Кэйа.

— Дам сдачи, — грозно обещает он, незаметным для остальных, но многозначительным взглядом договаривая «в самом деле, не делай этого».

Чайльд воспринимает это как проявление некого собственнического жеста и не изменяя отвратительности своих актерских навыков, ненатурально, но интенсивно дает заднюю, очевидно думая, что содействует чужому примирению, и с не менее наигранной радостью в голосе оповещает о том, что вынужден сегодня оставить их компанию пораньше.

Впрочем, это играет Кэйе на руку, и стоит им остаться за столом вдвоем — он пытается деликатно предложить помощь, надеясь только, что маленькой оттепели в их общении хватит, чтобы услышать честный ответ.

— Эй, — он придвигается поближе, окидывает взглядом ближайшие столики и как можно менее обвиняющее спрашивает: — Сильно болит?

Дайн же, не изменяя себе, продолжает делать вид, что все в порядке.

— Нет.

— Дайн.

— Это просто синяки, — решительно отрицает он.

— А если там что-то сломано? — но Кэйа намерен не отлипать, учитывая то, как много этот благородный молчун готов был все от него скрывать.

Да и не просто «сломано» — «я тебе сломал». Но такая формулировка пугает еще больше. И он сбежал бы от разговора вслед за Чайльдом, если бы на стуле не держала стальными клешнями ответственность за содеянное.

— Доктор сказал, что все цело, — Дайн держится молодцом, да. Плохо за него Кэйе. — Сами пройдут.

У него все не получается остановиться на одной эмоции. В груди мешается вина, сожаление и раскаяние, которое накрывает неизбежностью произошедшего.

Он бы все равно бил. Даже если бы сразу понял, что Дайн себя не контролирует. Он бы пытался себя спасти даже ценой чужого здоровья. Он бы не отступил, пока бы не понял, что это не действует. Но до этого он бы бил, и это очень страшит.

В голове картины чужих ушибов, сменяющиеся кадрами со вчерашней ночи, которые так и не получилось стереть из памяти, каждое воспоминание такое же четкое и яркое, будто все случились только что.

А пойми он сразу, то не отбивался бы? Наверное, не так сильно. Или так?

А можно ли было понять сразу? Не быть такой истеричкой. Сначала попытаться достучаться до всего святого, а потом бить. Могло бы быть иначе? А будь на месте Дайна кто-то другой, рука бы поднялась? Напади на него безумная Розария или другой близкий друг, что бы он делал?

Это лишь Дайн, знакомый ему три дня, но дьявол — как же сильно вина шатает мысли. Как корабль в шторм — от бортика к бортику, бам-бам, и головой.

— Ты весь день притворяешься, что все окей… — тихо начинает Кэйа.

— Я не притворяюсь… — а Дайнслейф так железно стоит на своем, что можно было бы поверить, если не видеть его на занятии.

— А нагло врешь! — но Кэйа видел.

— Послушай, — Дайн направляет на него вразумляющий взгляд. — Давай просто позволим друг другу держать в секрете какие-то вещи, — и промелькнувшая в его глазах досада тут же маскируется безразличием.

— Это же совсем другое… — начинает Кэйа.

Но он уже поднимется из-за стола, не собираясь продолжать разговор.

Бам-бам, головой о бортик. Капитан, мы, кажись, идем ко дну.

↯︎ ↯︎ ↯︎

Перед сном в дверь стучат. Звук льющейся из ванной воды намекает, что Дайнслейф не сможет открыть в ближайшую минуту.

— Кто там? — осторожно спрашивает Кэйа, подходя к двери.

В голову тут же закрадываются мысли из разряда параноидальных.

— Привет, это Ризли, — но знакомый голос по ту сторону тут же успокаивает. — Кэйа, выйди на минутку, — приглушенно просит он.

Кэйа осторожно проворачивает ключ и открывает. И в самом деле, Ризли. Внезапно, без привычного глазу пиджака-плаща, которым поделился в прошлый раз. Вместо него есть влажные волосы, зачесанные назад, широкие шорты и домашняя футболка, открывающая вид на щедрую россыпь глубоких и старых шрамов на руках.

— Где твой сосед? — интересуется Ризли, игнорируя любопытный взгляд на последнее.

— В ванной, — с опозданием отвечает Кэйа, вспомнив о приличии.

А когда поворачивает голову, Ризли за плечо подталкивает его к себе в коридор и захлопывает дверь.

— Наконец-то нашел тебя, — выдыхает он.

— А… что нужно?

— Ты комнату сменить не думал? — и выдает нечто из ряда вон выходящее.

Настолько, что суть предложения даже не сразу доходит. И ради этого ты припер сюда в пижаме?

— А надо? — растерянно уточняет Кэйа, невзначай скосив глаза на чужие тапочки — в самом деле, как из постели выпрыгнул.

Ризли вскидывает бровь и недоверчиво уточняет:

— А ты что, не хочешь?

— Нет, — от неожиданности получается грубо и коротко.

— Нет? — повторяет он.

Кэйа кивает в подтверждение.

Тишина. Ризли зарывается пятерней в свою шевелюру и озадаченно массирует голову.

— Н-да…

— Что?

— У тебя все нормально? — Ризли спрашивает одновременно.

— Да, — голос опять срывается на грубый тон.

И снова тишина.

Поменяться комнатами, значит, если Дайн… пугает? Вот так предложение. Может ли быть, что они днем заметили, что Кэйа с ним не ходит?

Ох и неловко теперь обсуждать это с третьим лицом. А учитывая, что из них двоих больше пострадал нападающий… Бросать его и сбегать как испуганная принцесска, вообще не кажется хорошей идеей. Как Дайну в глаза смотреть, если так поступить?

— Но ты знаешь, что в случае чего можешь ко мне обратиться? — уточняет Ризли, решив не вдаваться в подробности этого выбора.

— Само собой, — заверяет Кэйа, ощущая себя как на приеме у очень стеснительного врача.

— Если не чувствуешь себя комфортно… в его компании… можешь свободно меняться комнатами с другими, — а еще это напоминает соревнование на уровень неловкости в голосе.

— Ага.

— Если они будут не против, — и Ризли определенно побеждает. — И есть отдельная, на одного — в общежитии параллельного класса, но если хо…

И все равно, где-то внутри приятно не быть забытым.

— Не хочу, спасибо, — качает головой Кэйа, взяв себя в руки. Несмотря на градус неловкости, его смущает маленькая нестыковка: — Но разве не будет безопаснее, если я буду в чьей-то компании? А ты говоришь «комната на одного»?

Ризли тяжело вздыхает и выдает то, что у него на уме помимо предложения, с которым он пришел:

— Слушай, ну если тебе больше по душе вариант Инспекции, то его устроить нетрудно.

— Что?

Кэйа зависает в поиске того упущения, из-за которого он понятия не имеет, что там за варианты предложила Инспекция и кому.

Благо Ризли хватает его выражения лица, чтобы понять суть вопроса. Вот только реакция у него странноватая — понимающий взгляд, кивок, осуждающий взгляд вверх, фырк под нос. И ответ из одного слова:

— Ясно.

— Что «ясно»?

Вместо внятного ответа, Ризли награждает еще парой кивков в стиле «так и знал» и открывает рот, но не начинает говорить, будто еще решается, с какой стороны начать.

— Ну, — подталкивает заинтригованный Кэйа, хоть и рискует нарваться на ответ «баранки гну».

— Ты, одиночная комната, охрана под дверью, круглосуточное наблюдение и два амбала в качестве проводников на всех уроках, — скупо перечисляет Ризли.

— Чего-чего? — оторопело переспрашивает Кэйа.

— Ничего. Предложение Инспекции по твоей защите, — разъясняет он.

— И что это значит? — Кэйа мысленно ищет связь между озвученным ужасом и предложением, с которым Ризли пришел к нему изначально, и что-то оно не вяжется. — Ты мне предлагаешь…

— Ничего не значит. Школа не согласилась.

Пазлы стыкуются с пугающей простотой. Школа, значит. В лице одного рыжего-бесстыжего?

— Тебя Дилюк прислал? — вопрос вырывается раньше, чем формируется мысль о том, что заместителя не стоит обсуждать в этом месте.

— А то, — и судя по тому, как Ризли окидывает коридор взглядом, он того же мнения.

— А почему он отка… — нет, такое даже глупо спрашивать.

Логично, почему он отказался. Какому аутсайдеру вообще будет по душе круглосуточный надзор и почти полная изоляция от одноклассников?

— Потому что у школы свои методы защиты, — чеканит Ризли, повысив уровень серьезности в голосе.

— Да ну? — и все же, это в голове не стыкуется. — И поэтому ты пришел с предложением меня тут закрыть? Метод школы это как — просто запереть меня где-то в сейфе? Даже амбалов не надо?

— Нет, это не относится к твоей защите, — слегка раздраженно объясняет Ризли. — Это просто…

— Просто избавление от проблемы? — перебивает Кэйа, все больше разочаровываясь в услышанном.

— Забота о твоей менталке, — Ризли перебивает еще громче, тянется рукой, будто собирается дать щелбан, но одергивает себя на полпути. — Не дури, короче. Подумай хорошо, боишься своего соседа теперь? Чувствуешь себя в опасности в его компании? Хочешь к кому-то другому? Или побыть сам, прийти в себя? Этого будет достаточно или тебе надо с кем-то поговорить? Может, тебе нужен специалист? — на этот раз вопросы сыпятся такой рекой, что доводят до легкой растерянности. Но Ризли не останавливается: — Школа пригласит психолога, только скажи, что он нужен, даже если Бай Чжу решил обратное. Твоя защита уже действует в более мягкой форме, если тебя волнует это. Так что он пригнал меня сюда не за тем, чтобы закрыть где-то, а чтобы узнать, если тебе что-то нужно после случившегося.

И прежде, чем Кэйа успевает опомниться и собраться с ответом, Ризли все же сдает позиции своим потрепанным нервам:

— А вы будто сговорились нервы мне трепать. Два сапога пара, блин. Один гоняет меня по разным мелочам, а второй эти мелочи полностью обесценивает, чтобы первый мне мозги ложечкой выел, когда я скажу, что второй не согласился.

Кэйа в очередной раз подвисает, выслушав это откровение. Ему определенно нужно время на понимание услышанного. Или краткий пересказ с переводом на каэнрийский. Потому что Ризли — всегда спокойный, расслабленный и сдержанный Ризли вышел из себя.

Кэйа еще раз осматривает его прикид. По всему получается, что этот ужас ночного коридора вылез из кровати и явился сюда с вопросами психологического характера не в качестве охраны, а по велению Дилюка.

И опять в груди нечто теплое откликается благодарностью. Бесформенной неловкой признательностью, приправленной попыткой усмирить это чувство, но затушенной неопределенностью — это «спасибо» ни для кого конкретного, испытывать такое сносно. Испытывать такое можно.

— Ну так что? — Ризли устало трет переносицу, но выпрямляет спину, собираясь с силами. — Есть пожелания? — и вытягивает ладонь, изображая ею невидимый блокнот и карандаш из пальца.

Кэйа прислушивается к себе в поиске ответов на его вопросы. Набор небольшой — потрепанные нервы, ноющие мышцы, сонливость. Ничего из озвученного списка предложений.

— Сладкого, — наобум выдает он, прикинув, что от школы бы не отвалилось, выдай столовка ученикам по плитке шоколада завтра.

Ризли непонимающее поднимает бровь, заставляя объясниться.

— Настроение поднять, — так же легкомысленно говорит Кэйа, — после стрессовой ситуации.

— Гм.

Но не успевает Ризли одобрить или отклонить его просьбу, как сзади открывается дверь, и спину обдает теплым воздухом.

— Кэйа?

Летающие в фантазиях шоколадки тут же падают бесформенной кучей под ноги реальности.

— Ну, значит, до свидания, — Кэйа не глядя пятится в сторону звука, прощаясь с Ризли.

Придуманное тут же вылетает из головы — прощаться надо побыстрей, только бы никто не начал выяснять или объяснять кто и зачем сюда пришел.

Дайн отступает в последнюю секунду, и запах его геля на миг нагоняет панику, но отпускает, стоит осознать, что это не тот аромат, что вчера.

Ризли наблюдает за ними всего миг, прежде чем одобрительно кивнуть и оставить их.

— Все хорошо? — Дайн, весь в белом, внезапно похож на ангела.

Обычная футболка без надписей, штаны до самого пола, слегка вьющиеся мокрые волосы. Кажись, проще уже быть не может, а ему внезапно так идет, что Кэйа на пару секунд залипает.

— Отлично, — говорит он, прочистив горло.

«Отлично выглядишь», хочет добавить.

— Что он говорил?

— Предлагал вечерние закуски, — отшучивается не думая.

— Кэйа, — на Дайна юмор не действует.

— Ничего важного, честно, — приходится наскрести в себе достаточно серьезности на ответ.

А дальше в глаза бросается фингал на чужой щеке, и это пресекает внезапно поднявшееся настроение на корню.

— Точно?

— Забудь, — и вот уже задумчивым не приходится притворяться. — Я мыться, если ты закончил.

Из душа Кэйа выходит, настроенный серьезно. Щемит к Дайнслейфу, занявшему софу, стягивает с него одеяло и бросает на кровать. Не Дайна — одеяло.

Слишком много неловких пауз за сегодня, да. Но он намеренно устраивает еще одну.

— Иди на кровать.

— Не надо, — тут же отказывается Дайн, неверно понимая, чего от него хотят.

— Иди, — собственная грубость звучит неуместно, но это лучше, чем смущенным голоском просить лечь в кровать вместе.

— Кэйа…

— Быстро.

— Я могу спать тут, — доказывает Дайн, думая, что у них обмен кроватями.

А это совсем не так — Кэйа уже твердо решил, что не развалится, если ляжет рядом. Стоял под душем, мылил себя на пятнадцать минут дольше обычного, пока мысленно боролся со всеми своими принципами из разряда «с незнакомцами из одной бутылки не пей, в одной кровати не спи и в одном поле не ср…» И пришел к выводу, что Дайн не незнакомец.

После того что было, выгонять его в кресло в таком состоянии — свинство. Бежать от него в кресло самому — грубо. Не зря же кровать такая широкая. Так что он решил. Твердо.

— Считаю до трех и тащу тебя силой, — злится Кэйа. И чувствует, что скорее лопнет, чем вслух предложит то, чего хочет. Что угодно, но не испытывать этого ужасного смущения, которое подбирается по шее к щекам, готовое их покрасить.

Дайн слабо улыбается, опуская взгляд на его фигуру, мол, кто тут ещё кого потащит.

— Один, — Кэйа старательно это игнорирует. — Один с половиной.

Дайнслейф все же встает и неспешно пересаживается на кровать, с любопытством пытаясь понять, чего от него хотят, и, кажется, готовится переубеждать, если Кэйа сам займет кресло. Но он не собирается ни на какие кресла. Точно не после сегодня. Он запускает в Дайна оставшейся на кресле подушкой и щемит к своей постели, старательно игнорируя направленный на себя взгляд. Ложится на свой краешек, выключает ночник со своей стороны и забирается под одеяло. Вот такой я решительный и уверенный. Даже не могу предложить ему вслух.

Немудрено, что Дайн все так же сидит статуей, обняв подушку как щит.

— Сидя спать будешь? — недовольно спрашивает Кэйа, оглядываясь на него через плечо.

И обратно, спиной к своему главному страху.

— Ты позволяешь мне лечь возле тебя? — звучит за спиной.

Как хорошо, что краснеют только щеки, без ушей.

— Предлагаю, — бурчит Кэйа, пытаясь не казаться таким тираном.

За спиной шуршит постель, и соседняя подушка приминается.

— Оставить ночник? — у Дайна тоже меняется тон. То ли мягкий, то ли просто нерешительный.

— Выключай, — и вот уже ответная бурчалка с концами отключается.

Щелк — как и последний источник света.

— Спасибо, — шепчет Дайн в темноте. — Спокойной ночи.

— Спокойной, — в убеждении, что теперь смущения не видно, говорить получается свободнее: — Всегда теперь так ложись, понял?

— Да.

Уши начинают пылать вслед за щеками.

…

И все же, сон не идет. Идут мысли.

Сначала итоги дня почти убаюкивают, и кратковременный покой чувствуется как благодать. Но насыщенный день подкидывает все больше для обдумывания на целую бессонную ночь.

Хорошо, что Дайн не имеет ничего против, когда Кэйа начинает делиться с ним мыслями, превращая спокойную ночь в ночь обсуждений.