Отстой.

Пятница заваливает рабочими бумагами с ног до головы. Со стола очень медленно исчезает стопка мелких поручений, нагроможденная поверх планов уроков, которые затвердить не читая не выйдет никак, рядом кипа ждущих заверения записок о том, что и кому нужно — сейчас, когда клубы только открываются, это главная головная боль, да еще и написание трех аттестаций впереди, из которых одна — для Аль-Хайтама — должна быть полностью липовой.

Еще немного, и можно будет хоронить себя в этой волоките, ведь даже помощь Оливера, ушедшего с частью документации в секретарскую, не сильно упрощает жизнь.

Так оно и представлялось, когда он только занял это место. Бесконечная бумажная работа, и чем больше перерывы между ней, тем больше делать придется по возвращению. Никаких компромиссов. Никакого желания этим заниматься.

Почти весь прошлый, первый год работы часть дел брал на себя прошлый зам — старый лысый гравейр или просто упырь, который обучал Дилюка. Впрочем, он (чтобы жизнь медом не казалась) не забывал регулярно выражать недовольство тем, как много времени можно тратить на свой «траходром», а сам вдобавок только тем и занимался, что тащил из леса в кабинет мертвечину себе на перекус. Из-за подобных банкетов от него несло так сильно, что Дилюк искренне не мог понять, как отец отдал пост такому существу, еще и столько ему позволял. А потом выяснил, что их связывало совместное членство в одной организации, и стало еще противнее от того, к кому Крепус готов проявить благосклонность только за схожесть взглядов…

Хрен с ними, с гравейрами. Мысли то и дело уплывают, неохотно возвращаясь к заполнению бланка заказов на имя школы. Глаза каждых пару секунд косятся на список товаров на складе, а рука скачет с листа на лист — купить, принести, купить, принести.

Бинт сетка — взять со склада, бинт стерильный — заказать, пара-тройка лекарств с невыговариваемым названием — взять что есть и купить про запас. С Бай Чжу закончено. Дальше. Ренделу с истории надо больше тетрадей — принести две упаковки по пятьдесят штук. Дальше. Класс искусств требует новый запас кистей. Опять сотня… Той же марки, того же типа. Нефилим только неделю назад забрал такое же количество, еще и холстов накупил… Нет уж, пусть объясняет, зачем ему столько. Отказать. Дальше. Клуб астрономии просит комплект запасных линз. На складе едва ли двадцатка наберется, а астроном всегда слишком скромничает. Значит, заказать вдвое больше. Дальше. А… почему подпись Ризли? Это как сюда попало? Из другой стопки?

«Срочно. Патрульные у Нефилима сигналят из-за твоего балбеса.

Риз».

В голове сбой. Какие патрульные, какие балбесы, к чему тут Нефилим?.. Откуда я вообще ее достал?

Тихий шорох в камине заставляет оглянуться. Внутри исчезает щупальце. А, так это ты принес?

И только пазл из предположений начинает складываться, как последний его кусочек чувствуется липкостью в кармане брюк.

— Что за…

Усмирить забившееся сердце, потянуться в карман, достать записку. Забыть как дышать.

Короткая надпись — «Подсобка класса Искусств». И пропитанная бурым бумага, съевшая половину букв.

«Из-за твоего балбеса»? Во что же ты опять вляпался, несносный…

Дилюк черкает с другой стороны записки от Ризли «разберусь», и бежит к выходу, бросив ту на стол.

— Боба, отправь Ризли ответ! — и на другом языке, приложив к двери ладонь: — Биба, проведи дорогу к ближайшей свободной двери возле класса Искусств, — старокаэнрийский ломает голос на трескучие звуки. — Быстрее.

На пороге интрига все же берет вверх, и он отправляет письменный вопрос Кэйе наперегонки с самим собой: «Что случилось?»

Внутри стены доносится гулкий скрип, оповещающий о готовности прохода, и затихает с характерным ощущением, пропитавшим воздух. В этот миг сила целого здания как никогда сильно чувствуется в руках. С другой стороны отворившейся двери показывается губительная для случайного посетителя темнота.

— Веди.

Но Дилюк не случайный — замок подчиняется его крови как крови хозяина и тянет в нужном направлении невидимыми клешнями до другого конца внемирья. Полоска света, приказ открыть и выход наружу.

В голове звучит отсчет таймера, с каждым тиком приближающий нечто нехорошее. Ответ приходит через секунды, но это радует лишь до прочтения. На бумаге буква за буквой появляется встречный вопрос: «как тебе такие свободные отношения?»

Что?

Что же, он сам устроил себе этот полет в бездну. Мог уйти, но не захотел. До сих пор балансировал на краю, ходил туда-сюда, вглядываясь в темноту внизу, прикидывал, что будет, если сделать…

Маленьких полшага — невинное я только оставлю у него записки.

Дальше больше — он так забавно притворяется спящим, что просто невозможно не подшутить…

А дальше камешек за камешком осыпа́лись под ногами, оставаясь незамеченными.

Остаться. Поговорить. Найти повод. Позвать за собой. Он же не согласится. Если не согласится, то я уйду.

А бездна уже не протестует так, как раньше. Отплевывается мраком, чтобы держать лицо, но уже не швыряет в стены со всей своей грубостью. Подпускает ближе, дает возможность разгадать.

Медленно но верно получается игнорировать все его колкости, но улавливать между строк каждый знак, сигналящий о взаимности. Ошибаться в нужных словах, но не сдаваться в их поиске. Ведь Кэйа говорит одни неприятности, но не сводит неравнодушного взгляда. Сидит в закрытой позе, но выдает интерес виляющим хвостом. Начисто забывает о том своем «сдаюсь» — правдивом, хоть и невольном признании, но робеет от близости еще сильнее, чем в первый раз.

Это как пытаться услышать ответ с другой стороны двери. Тихий, неясный, неразборчивый. То ли «я на тебя запал», то ли «ты меня задолбал». И нет тут другого пути — только подбирать ключи в надежде, что если один из сотен окажется тем самым, то Кэйа повторит свои слова еще раз.

Но хватает взять паузу и сесть на пороге чтобы отдышаться, как дверь отворяется сама. Бездна показывает другую свою сторону, стоит лишь перестать так над ней нависать. За это она сама вручает ключ.

Кэйа в самом деле боится целоваться без крайне романтического повода. Без шуток держится за то понятие приличия, которого придерживаются другие виды. С ним интересно говорить, а не только дразниться. Он любит биологию и аргументированные споры. А еще — прятки.

Он балуется, испытывает лимит ему разрешенного. И резко врезается. Напрочь сносит барьер, против него построенный. Сбивает с ног не только самого Дилюка, но и переворачивает все внутри его головы.

Не смотри на его чувства. Забей, он ученик. Отцепись, даже если он тебе нравится. Трогай только разрешенных. Держись за статус. Сорвешься, и последствия не заставят себя ждать.

Все мешается, путается, а стрелка важности перемещается на совершенно противоположные вещи — поломанные и неправильные, но теперь — руководящие.

Забей на статус, отцепись от разрешенных, трогай его чувства, держись за то, что нравится и не смотри на последствия …Смотри на него.

И Кэйю кроет в ответ. Стоит лишь отказаться от остатков своего образа, на протяжении встречи сползающего слой за слоем, и Кэйа открывается тоже. Взгляд, действия, реакции — он становится таким другим, словно всегда хотел простоты в общении, словно только ее и ждал, чтобы показать ответную. Так рад этому моменту, что всем собой старается показать — этот ты мне нравишься больше, пожалуйста, не прекращай быть таким. Напрямую об этом и говорит.

И ни капли вирго. Даже когда Дилюк рискует прижать его к дереву — ни секунды ненависти не рождается в том, кто просто не выносит потерю контроля. И пока Дилюк не верит, что все может быть так просто, Кэйи уже решается, уже целует сам. Первый.

…Первый и, видимо, последний раз.

Стоит поддаться — ему, себе, желанию, чувствам, — как в груди, не скованной больше сомнениями, появляется место для нового рода уверенности.

На одной стороне весов — «буду с ним несмотря ни на что».

На другой — «несмотря на что?»

И вторая перевешивает. На нее нельзя не смотреть. «Что» незримо наблюдает за ним с девятнадцати. С семнадцати. Девяти, семи, пяти… «Что» контролирует его с рождения, выставляя тем больше требований, чем больше исполняется Дилюку. «Что» ведет по заранее известной тропе и держит вечный баланс, каждый раз исполняя равносильную к его отступлениям кару.

Дружба с неправильным соседским ребенком в девять — все лето взаперти.

Проваленная годовая контрольная в четырнадцать — улетевший в мусор велосипед.

Отказ идти по отцовским стопам в восемнадцать — принудительное послушание с девятнадцати впредь до сейчас.

Почти два года — два года абсолютной покорности. Хватило ли их, чтобы Крепус успокоился и убедился в том, что у него все под контролем? Что сын в состоянии полного послушания? Упустит ли он один маленький недочет, если такой появится? Одного ученика, спрятанного среди учителей. Способного сойти за новенького молодого преподавателя, затеряться в том, что зовет гаремом, оставшись на этот год не просто учащимся, но и отдушиной одному обреченному заму. Пожалуйста, пожалуйста.

За непослушание Крепус обещал страшное, но есть шанс все сгладить. Все же, с велосипедом должны были улететь коллекция фигурок и пес, лето под арестом в угрозах звучало как целый год, а отец обещал еще много страшного за вещи, о свершении которых не знает до сих пор. Стоит ли проверить еще раз? Сжалится ли он, когда узнает, и узнает ли вообще? Если постараться, то нет.

Если не рискнуть собой, то о Кэйе можно забыть. А забыть не получится. Так что надо рисковать.

Свободные. Ты вступишь со мной в такие? Сделаешь вид, что между нами лишь питание, подыграешь мне, Кэй? Это мой единственный шанс побыть с тобой хоть как-то, если ты позволишь.

Ведь если втихую выкраивать время на него, то если отец об этом узнает, можно будет сделать вид, что переспал со школьником со скуки, назвать еще пару учеников и сделать из себя всего лишь бунтаря, уставшего от секса с одними и теми же парнями. Отец разозлится, ограничит еще больше, накажет, но, вероятно, не станет приплетать сюда никого больше — даже смотреть на Кэйю не будет, если хорошо все разыграть и найти готовых посодействовать. Главное, чтобы самый важный актер этого спектакля дал согласие…

А бездна, поглотив его целиком, в моменте от всего отказывается. Смотрит исподлобья, взглядом душит, без слов указывает на другой недочет.

Ведь с одной стороны есть правила Крепуса, а с другой — не менее важные правила Кэйи. И в списке у последнего нет никаких свободных отношений. У него свои хотелки, на которые он имеет полное право, а Дилюк выпадает из его списка желаний еще пока думает о том, как угодить отцу.

«С чего ты взял, что я хочу кого-то другого?» — и даже признав свою взаимность, Кэйа не согласен на единственное, что даст ему одновременно и безопасность, и близость.

Хочешь только меня, получается? Получается. Но Кэйа также ждет обоюдного желания быть только друг для друга. А если нет, то у него есть две опции: все или ничего.

Так в его стиле… И ему не страшно выбрать «ничего». Такой он. С этим только смириться и сдохнуть.

О, как же в этот момент грудь горит от желания пойти против директора в открытую. Отказаться от всех своих любовников, которых тот приставил сам, заявить о своих чувствах к одному единственному и поставить отца перед фактом: или я проведу год с ним одним, или я этот год и доживать не хочу — выбирай.

Остановить бы Кэйю, предложив одному ему себя всего в отказ от остальных. Даже если это будет значить дефицит энергии впредь до их первого раза. Сцепить зубы и терпеть, сохраняя верность с момента признания, ждать заветного «да», получая подпитку от других разве что касаниями. Душа просит признаний, действий, жертвенной романтики после стольких лет равнодушия. Хочется принадлежать.

И Дилюк бы тотчас все это сделал, чтобы доказать серьезность своих намерений, если бы это не значило навлечь на Кэйю такой же гнев, что и на себя. Ведь напрямую признать, что дело не в голоде, а именно в чувствах к этому конкретному ученику — все равно что наслать на него что-то хуже, чем на себя самого. Ведь он ученик, его нельзя просто исключить раньше срока, как было с учителем посмевшим трубить о том, как он запал на заместителя в прошлом году. Более того, он полукровка, черт и причина общего переполоха с начала учебного года. Один косой взгляд отца в его сторону, и их отношения станут лишь гвоздем в крышку гроба… двойного, ведь Дилюк ляжет рядом.

Поэтому, так или никак, и Кэйю не устраивает «так». Ему, видимо, тяжело огласить такой плохой финал после равносильно хорошего начала, но Дилюку и самому не хватает сил на последнее прощание. Получается нечто среднее — одному надо «время на раздумья», другому — подыграть, сделать вид, что там есть о чем думать кроме способа завершить общение мягко.

Пускай так. Способ расставания не отменяет факта: отношений у них не получится. Это конец. Самый безопасный для них исход.

Созданный из кабинета переход выводит его к пустующим уборным в другой части этажа — так далеко, словно и замок решил подлить масла в огонь. Дилюк вылетает в коридор, широким шагом сокращая расстояние к студии. В гудящей от мыслей голове путь кажется бесконечным.

Все же было закончено. С понедельника между ними длилась такая мертвенная тишина, что хоть землей засыпай. И вот, пятница — насмешка над всем случившимся. Позвал.

Очень мягко, Кэй. Ни слова не написать, а теперь дать о себе знать спустя пять дней затишья, еще и таким образом? А ты молодец, не изменяешь привычке шокировать своими действиями. Только бы ничего серьезного не случилось…

И опять жуткая тревога.

Отношений не получится — только это было на уме все свободное время. То, что у этой фразы есть продолжение, как-то не пришло в голову. Два плюс два складывается только теперь: «отношений не получится» плюс «но конец всего наступит только с окончанием учебного года».

Считать, что больше встреч не будет, так же самонадеянно, как представлять, что его дела разрешит какой-то другой зам. Увы, в школе он всего один. А причин если не видеть, то думать о Кэйе — море.

На первом месте произошедший инцидент, который настолько неоднозначен, что все спорное, поднятое детективами, висит в воздухе все время, и разрешения ситуации хочется ровно так же, как страшит ее повторение. Как и страшит шанс, что сейчас случилось нечто связанное с этим. Только ответ Кэйи намекает на другую — личную причину, которой хочется себя успокоить.

Там была кровь, о каком спокойствии идет речь? Быстрый шаг грозит вот-вот перейти в бег. Что же ты наделал… и ты ли вообще?

Пересечений с ним хватало и без встреч. Тех, что возникали внутри головы. Ведь Кэйа прибавляет новых дел и без своего присутствия. Хватает только не изменяя обещанию проверять записку, чтобы день начинался и заканчивался им одним.

А обсуждать его дело с детективами? Да пожалуйста. Спрашивать о его состоянии у доктора? Конечно. Говорить с Альбедо? Нет уж, этот пусть отвалит. Уже насоветовал всякого — и про питание, и встречание… Нет. Его Дилюк прогнал еще в среду.

Но найти ему учителя по рогатой части надо как можно скорее. Инкуб инкубом, а бесовского в Кэйе на каких-то пять процентов меньше первого, так что этому тоже надо задать направление развития. И все это так просто не сделаешь — нужно директорское согласие. Получить такое, не упоминая, кого и кому надо нанять — пилотаж высшего уровня, маневрирование между несколькими темами для разговора, пачкой документов на подпись и личной нелюбовью отца к копанию в бумажках, которая играет против него.

— Распишись тут, тут и тут. Это для Инспекции, это для ревизионной комиссии, еще мы собираемся закупить для алхимического клуба новый станок для создания макетов, чтобы в будущем экономить на материалах, ты же не против?

(Долг перед Альбедо как никак).

— Да, и я хочу нанять еще одного учителя… Если успеть до лета, то это может лишь помочь бюджету школы — по достижению новой сотни сотрудников я собираюсь подать заявку на государственный грант за развитие кадрового потенциала…

— Да. Хорошо, отец, понимаю, что не нуждаетесь. Верно, конечно, организация финансирует… Само собой, но я тоже хочу внести свою лепту в развитие школы, если ты разрешишь.

— Спасибо. Твоя похвала для меня много значит. Я буду продолжать стараться. Спасибо за разрешение. Поставишь подпись тут?

Отцовская похвала значит ни больше ни меньше чем свободу действий и их контроль. Его слабая заинтересованность в деятельности школы, которая до сих пор была лишь дополнительной работой на плечах Дилюка, сейчас превращается в преимущество — возможность обернуть в свою пользу все, на что папа не обращает внимания.

Только благодаря этому выходит скрывать полукровку, продолжать для него расследование, искать ему учителя и находить время на… свидания? Как назвать их встречи?

— Нет, отец, никаких подвижек. Я полностью в курсе дела и сообщу тебе, если что-то случится. Да, но мы же должны показать всем пример, как образцовое заведение?

Для Крепуса дело превратилось в ошибку с тех пор, как перестали появляться новые весомые детали. Увы, но они появились, и Дилюк не посвящал его, боясь как огня слова «полукровка», а в результате добился того, что отец не просто потерял интерес, но и составил не самое хорошее мнение о случившемся.

— Проделки школьников, которым заняться нечем. Не подумали о том, чем такое может кончиться, а теперь прячутся, пока их следствие ищет! Избалованные дети!

Учитывая его неосведомленность, он уже предлагал отправить детективов назад, и отправил бы если бы не нужда в поддержании статуса элитности школы, на которой приходится регулярно настаивать:

— Нельзя свернуть все на полпути, не убедившись в безопасности учащихся на сто процентов, — настаивает Дилюк. — Мы ведь только прошли последнюю ревизию, надо держать лицо и показывать высший уровень.

Крепуса только такое и волнует:

— Хорошо, сын, тогда как можно скорее в этом убедись и все закончи, а мне детские игры не очень интересны.

Пока что такое устраивает, но у этой медали есть и другая сторона — лимит времени, который выйдет, как только отец узнает, кому предоставляет помощь. Вся эта конструкция из «я займусь этим сам» очень шаткая и ненадежная. Время на разбирательство ограничено днем, когда он все же поинтересуется, почему эту ошибку не могут решить так долго, и останется либо молча закрыть расследование, либо посвятить его в детали в попытках начать войну за безопасность…

— Кого-кого, Дилюк? Ты все это время так печешься про черта полукровку? Если в организации узнают!..

Нет. Ни один аргумент в мыслях не кажется достаточно весомым, чтобы Крепус возненавидел Кэйю хоть на каплю меньше, как только узнает, кто он такой. Его ответы можно предречь уже сейчас:

— Да он сам все подстроил, ради такого расследование и начинать не надо было, как ты мог от меня это скрыть? С какой целью?

Остается только или постараться — сильно постараться — и найти того, кто все начал, или хотя бы откопать что-то более весомое — то, что не даст закрыть расследование, когда отец скажет это сделать.

И среди горы проблем, которые надо решать, ждет, очевидно, еще одна. Прямо за дверью класса Искусств. Что же. Время идти ей навстречу и молиться, хоть бы она была из разряда таких, что можно решить за один раз.

Внутри тихо-тихо. Кэйей не пахнет, как и Нефилимом, который должен вести урок. Кучка учеников на вопрос об учителе указывает на дверь подсобки. Такие спокойные, будто ничего и не произошло. В животе наоборот все сжимается, плохое предчувствие не покидает ни на миг.

«Как тебе такие свободные отношения?»

Никакого объяснения. Как и где поранился, что случилось, почему именно тут, кто виноват и насколько велика проблема, что нужен именно зам? Спрашивает такое… Почему вопрос о личном, если с этим все уже решено?

Дилюк толкает дверь подсобки, готов к худшему. Переступает порог и застывает. Внутри полный хаос: разбросанные вещи, сдвинутый стеллаж и Нефилим на стуле у окна. Ни следа бесенка. Дверь за спиной медленно закрывается. Хлоп.

— Где Кэйа? — градус напряжения ни капли не спадает, выливаясь в тревогу в голосе.

Вежливостью и не пахнет, но сейчас не до приветствий.

Мгновенно появляются первые, хоть и слишком дикие для правды, но предположения, что могло произойти.

— Я ничего ему не делал, — Нефилим, как только поднимает голову, с ходу ошарашивает своими оправданиями и путанными объяснениями: — Он сам на меня напал! Он псих! — слова частично приходится угадывать, ведь он зажимает нос какой-то грязной тряпкой.

В меру приближения к нему становится видно — она не грязная. Это кровь. На его руках, одежде. Больше всего размазано подбородке.

Псих? Напал? Это Кэйа сделал? Сопоставление с запиской приводит лишь к одному выводу. Первая реакция — отстраненное недоверие. Быть не может. Он не стал бы заходить так далеко из-за того, о чем написал… В понедельник наверное бы еще мог, будь он на эмоциях, но бить Нефилима сейчас? И за что? — за ревность, в самом деле?.. Иные причины упрямо не находятся. Не хотят.

Есть всего одна, в которую страшно верить. В памяти упрямо всплывает квадратный символ с характерными зазубринами, который показали детективы, но только бы дело было не в нем… То, что до сих пор лишь холодило внутренности, начинает замерзать в животе большой тяжелой льдиной.

— Что? — Дилюк отвлекается на повторный осмотр комнаты, будто Кэйа мог притаиться где-то за стеллажами.

На полу рассыпанные карандаши, ручки и кисточки, у ног Нефилима пара бурых капель, сохнущих на паркете, а в воздухе сильный запах краски. Ни одного опровержения услышанному.

— Разбил мне лицо и убежал! — громкий влажный шмыг носом режет слух. — Он не в себе! Его надо закрыть, он опасен для общества!

— Кэйа? — пока не прозвучало имени, в груди еще теплится маленькая надежда, что это недопонимание и разговор идет про кого-то другого. Так что, может…

— Да! — но подтверждение гасит последний огонек.

Не может.

Нет, все еще не верится. Не складывается. Между «Кэйа» и «разбил» есть большой пробел в виде причины, которую в последнюю очередь хочется сводить к гипнозу. Остается лишь вера в то, что Нефилим как обычно преподносит все с выгодной себе стороны, но если все так и было, то Кэйю надо тут же найти и осмотреть, пока он не наделал еще больше глупостей под чьим-то руководством.

Тиканье таймера в ушах продолжает отбивать секунды до чего-то плохого. Пам, пам, пам. Сердце работает счетчиком, побуждающим выбежать из этой душной комнаты в сию же минуту. Не отпускает лишь один вопрос: будь все тем самым гипнозом — зачем писать записку?

— Куда он ушел? — утверждения Нефилима хочется тут же проверить, но уйти с пустыми руками не дает упертость. Хоть что-то, но надо узнать. Кроме слова «псих».

Нефилим недовольствует. В нормальной ситуации стоило бы заняться помощью пострадавшему, но ситуация не нормальна, и откуда ему это знать? О том, что Кэйе угрожает гораздо больше, чем разбитый нос? Нефилима, как и остальных учителей, проверили на видентиум под видом медосмотра, но Инспекция засекретила дело проклятием — никто лишний не может узнать ни факта, иначе сплетни третьим лицам прибьют предателю язык к небу еще на первой фразе.

— Не знаю я, — бесится Нефилим. — Убежал куда-то.

— Он был в себе? Из-за чего он ударил? Ты его чем-то разозлил? — вопросы летят скороговоркой, только бы получить в обмен хоть крупицу информации.

В ответ только «не знаю» и качание головой.

— А что знаешь? — докапывается Дилюк. — Возник конфликт? Только он ударил или вы подрались? Он ранен?

— Что, какой ранен? — Нефилим корчит соизмеримую с тоном гримасу. — Не трогал я его, говорю! Он сам напал!

— Почему он это сделал? — от бесцельного повторения начинает дергаться глаз.

— Без понятия! — ну точно складывается описание бешеного пса, а не ученика.

Но из-за чего такое могло произойти? Не мог же он спокойно войти в кабинет, попасть в подсобку и сорваться с цепи. Или мог? Быть бы тут в тот момент, чтобы видеть самому…

— Так кровь только твоя? — упрямо не хочется принимать тот факт, что Кэйа мочил записку в чужой крови. Поверить значит утвердиться во мнении, что крыша у него в какой-то момент точно покосилась.

— Моя! — Нефилим вполне заслуженно раздражается еще больше. — Разве не видно? Ты бы еще спросил, не болела ли ему ручка после этого!

С его точки зрения, вопросы, конечно, совсем не из той парафии, но плевать на логику, пока есть вещи намного важнее, чем обдумывание того, как он это расценит.

— Так раз твоя, почему не зовешь на помощь? — вместо сочувствия растет лишь ответное раздражение.

Подловил. Момент тишины, прежде чем он придумывает ответ.

— …Да потому что мне плохо!

Пока продолжаются жалобы о его страданиях, набежавшие за время разговора эмоции сдвигаются в сторону, и становится очевидно кое-что другое: это ведь спланированное выступление. Нефилим, который около пяти минут сидел тут сам, все это время мог позаботиться о себе, но почему-то ждал в шаге от помощи и не звал ни учеников, ни Бобу за окном. Более того, он не только не удивился приходу Дилюка, но и начал не с просьб о помощи, а с заготовленной страдальческой речи жертвы в беде — посмотри же, что этот изверг со мной сотворил!

Все обрывается мыслью, что так нельзя. Логические цепочки в какой-то момент переходят в накручивание, только бы… оправдать его. Это неправильно — позволять чувствам к Кэйе ослеплять себя.

Несмотря на неоднозначность, в том, что Нефилим ждал специально, сомнений нет. Как он знал, кто к нему идет? «Псих» сказал? Тот самый, который был настолько не в себе, что ударил и сбежал? Что-то тут не сходится. Если гипноза на Кэйе все же нет, во что верится все больше, то и в рукоприкладстве безусловно ничего хорошего, но независимо от его вины, один вопрос держит тут и не дает сорваться на его поиски: зачем Нефилиму пренебрегать собой, устраивая такое представление?

Ладно. Первым делом надо сделать то, чего он сам не стал.

— Двинься. Боба, — с той стороны окна мелькает тонкое щупальце, ждущее команды, — нам нужен Бай Чжу, — и Дилюк ему такую дает. — Скажи, что тут кое-кому разбили нос.

Быстро не будет — сначала Боба передаст Аято, потом Аято пойдет уведомлять Бай Чжу нормальными словами, а дальше доктору придется преодолеть неблизкий путь с медпункта досюда. Быстро не будет, но быстро и не надо. Главное, что времени на разговор тет-а-тет останется предостаточно.

— Стой! Подожди! — но Нефилим, испугавшись его ухода, лишь подтверждает, что специально ждал этого момента: — Мне надо с тобой поговорить.

Цель, которую он преследует, медленно всплывает наружу. Поговорить, значит? В такой момент? Какой разговор может быть важнее сорвавшегося с цепи «психа», остановить которого — первостепенная задача? Подозрения растут еще больше. Нет уж нет, выяснить правду становится важнее.

— Потом, — но сделать надо наоборот — подыграть его страху и сделать шаг к выходу.

— Нет, стой! — Нефилим поднимается со стула следом.

— Если ты говоришь, что он опасен, то разговор надо отложить, — приходится ему напомнить.

Опасен. Самому страшно такими словами оперировать.

— Не так и опасен! — звучит вдогонку.

Вот, как мы запели?

Накативший гнев возвращает его так, словно за шкирку потянуло. Резкий разворот, и обратно к Нефилиму — так близко, что тот падает обратно на стул.

— Что это значит? — Дилюк нависает над ним, готовый вытрясти ту правду, часть которой только что прозвучала.

Нефилим сглатывает и вжимается в стул, не спеша объясняться. А время на хождение вокруг да около тратить совсем не хочется.

— Так опасен или нет? — повторяет он. — Ты же понимаешь, что я собрался вызывать Инквизиторов? — и ходит с козырей, угрожая тем, что развяжет Нефилиму язык быстрее всего.

Ничего он не собирался кроме как забросить наживку, проверяя, точно ли нужен тут. И ведь поплавок действительно задергался.

— Инквизиторов? — тон Нефилима становится тоньше.

— Да. Ученик беспричинно напал на учителя, — подыгрывать даже в какой-то мере приятно. Само собой, уже очевидно, что тут повод был, но это не мешает создавать для него ложную картину видения ситуации. — Он преступник.

Вот бы Кэйа ухохатывался, если бы услышал, как его называют.

— Тогда вызывай, — легко соглашается Нефилим, очевидно, думая, что все придет к чему-то другому.

Приходится расщедриться на менее прозрачные намеки:

— Будешь готов подтвердить это?

— Буду, — кивает он, и на миг от этой уверенности становится страшно, что это правда — что Кэйа в самом деле ударил потому что безбашенный.

Увидел Нефилима тогда на столе в кабинете зама, запомнил, что он в «гареме» и теперь выплеснул в ударе все, что думает о свободных отношениях, забыв о последствиях. И если у него в самом деле просто так сильно накипело, то все очень плохо.

Ладно, последний шанс этой теории на бытие неправдой и последняя попытка передумать для Нефилима:

— Инспекция, — выдумка обрастает новыми деталями, — на слово верить не будет. Ты готов рассказать их гипнологу о том, что все так и было?

И вот оно — правда начинает проглядывается в его удивленной роже. Дошло наконец-то.

— Ну… почти так, — он теряется, пытаясь занять себя чем-то, что превратит неуверенность ответа в занятость — опускает глаза и отводит ткань от носа, проверяя кровотечение, но по губам сбегает новая красная дорожка.

А Кэйа здоровски ему зарядил, ничего не скажешь.

— Почти так? — Дилюк продолжает нагнетать, стараясь не замечать его вида. Все равно помочь тут сможет только Бай Чжу. — Ты понимаешь, как это серьезно?

— Да, — кивок.

— И что будет, если гипнолог увидит несостыковки с твоим рассказом?

Нефилим строит совсем уж недобрую мину, осознав все, что ему пытаются донести.

— А почему он вообще должен меня проверять? — и начинает выкручиваться так, будто он тут совсем не при делах. — Я жертва!

Но на каждое его слово уже готово два новых:

— Жертва, только если на тебе не лежит вина на доведении ученика до неадекватного состояния.

Тишина. В яблочко. То, что где-то он солгал, подтверждается через его молчание.

— Значит, причина удару была, — вслух рассуждает Дилюк. — И ты намеренно ее скрываешь.

Боже, ну почему поиск истины звучит как выгораживание поступка Кэйи? Причина удара… Если он был в себе, то причина не имеет значения — махать кулаками тут еще никому не разрешали независимо от повода, так что он в любом случае нагрешил.

Сейчас важно лишь как к этой причине причастен Нефилим, ведь если уж наказывать, то всех виновных. А уж в том, что он тоже сделал что-то плохое, сомнений нет — неспроста же он так усиленно пытался это скрыть, а теперь так сильно поник, когда правда начала всплывать.

— Просто псих, да? — повторяет Дилюк, чувствуя странное облегчение, что теперь этот вопрос все ближе к риторическому. — Отвечай.

Ну да, с Кэйей и не таким дикостям будешь радоваться. Ура — он разбил старшему нос не с бухты-барахты, а «по какой-то причине»! Просто вау.

Тем временем та часть лжи, которую Нефилим не продумал, ведь не ждал, что до такого дойдет, теперь не может быть озвучена, пока только сочиняется.

— Немедленно, — и оставлять ему время на подумать — все равно что отступить после всего, что устроил. — Что между вами произошло?

Нефилим смиренно выдыхает и коротко признает:

— Ссора.

Отлично, прогресс пошел. Уже не «молча ударил и сбежал».

— По какому поводу?

Опять тишина. А представить несложно. Кэйа же из тех, кто не сдается в своей упертости, и Нефилим такой же, но с отличием в том, что отступит лишь если на горизонте замаячит что-то для него выгодное. Взять этих двоих, умножить на предмет того, что они не поделили, и получится то, после чего остается подобный бардак.

— Нефилим, — зовет Дилюк, устав ждать, пока он собирается с ответом. — Говори, что было.

— А ты… не будешь никого вызывать? — а вот и та часть, которая ему выгодна. Полностью придуманная и разыгранная против него, чтобы ее отмена была целой услугой взамен на правду.

— У тебя последний шанс признаться, прежде чем я пойду это делать, — Дилюк выравнивается, подтверждая намерения действиями, и выводит свои манипуляции на новый уровень. — Что ты с ним сделал?

— Ничего! — Нефилим, поглощенный несправедливо большим обвинением в свою сторону, уже почти готов признать, что случилось на самом деле, и насколько оно слабее того, что Дилюк ему намеренно приписал. — Это обычная ссора!

— Кто инициатор? Ты или он? — поиск правильных вопросов начинает утомлять не в пример сильнее, чем вначале разговора.

Терпение ни у кого не вечно, а уж с тикающим в груди таймером, ежеминутно подгоняющим к Кэйе, выдержка кончается вдвое быстрее.

— Ну…тогда я, — Нефилим, из которого все приходится щипцами тянуть, только подливает масла в огонь.

— Из-за чего?

Увы, если это попытка изменить исход разговора своей медлительностью, то она не поможет. Даже паузы между фразами работают против него, когда в его молчании появляются еле уловимые перемены. Если вначале допроса оно было крышкой гроба для скрытой правды, то теперь от этой же правды Нефилим трещит по швам, готов взорваться оправданиями. Надо только знать, где надавить.

— Ну, — и его слабостью невозможно не воспользоваться, провоцируя фразами, будто это он бил, а не получил: — За что ты на него напал? — напал ведь, хоть и словесно.

Фраза попадает точно в цель:

— Напал?! — наконец-то, плоды манипуляций выливаются потоком новой информации: — Это он виноват, что приперся на мой курс! Я просто доходчиво объяснил, что ему тут не рады, а он начал кулаками махать!

Часть истины, всплывшая наружу, порождает еще больше вопросов. Не захотел брать на свой курс? Почему? Да и как объяснять надо, чтобы Кэйа решился ударить?

— Виноват, что приперся, — повторяет Дилюк, пародируя услышанный тон. — Что вы не поделили?

В голове не так много вариантов произошедшего. То ли его пересказ слишком вольный, то ли место имеют еще какие-то неизвестные переменные вроде других происшествий. Но когда между ними успела залечь такая вражда?

— Не прикидывайся незнайкой, — Нефилим внезапно меняет тон голоса.

— О чем ты? — все вмиг меняется местами.

— Он сам все признал, — и главенство в разговоре падает на его утверждения.

— Что именно? — а Дилюку остаются напряженные вопросы незнающего.

— Ваши отношения.

Два слова, вводящие в ступор. Неужели, Кэйю настолько задело, что он что-то рассказал?

Отношения. Разве то, что произошло между ними в последнюю встречу, не было их концом? Хорошо. Даже если Кэйа решил иначе, то чем их можно назвать кроме слов «сложно и непонятно»?

— Что ты имеешь ввиду? — остается только продолжать изображать непонимание, игнорируя самые разные догадки и предположения.

Нефилим фыркает и пытается скрестить руки, забыв про нос, но быстро зажимает его, откинувшись на стуле.

— Притворщик, — тихо ворчит он, проверяя салфетку.

Кровь уже не идет, и платок броском через плечо отправляется куда-то в сторону стола, но не долетает, упав на пол.

— Что он сказал тебе? — повторяет Дилюк, чувствуя нерациональное желание запинать этот бурый комок в дальний угол.

В ответ — закатанные в потолок глаза.

— Говори, — мозг уже закипает от нужды в этой информации. — Что?

— Что ты тоже его покрываешь, — высокомерно цедит Нефилим, наконец зазвучав в разы внятнее без заткнутого носа. — Как и остальные, с кем он спит.

— Чего?

Чего-чего?

Наваждение как рукой снимает. Какая удачная фраза — долго же думал, чтобы все так сложить. Поочередно напрашиваются сразу несколько выводов, и каждый глупее предыдущего. Чего только стоит не рассмеяться, когда все они складываются. Брови едут вверх по лбу, губы растягиваются — Дилюк поспешно прикусывает нижнюю, отворачивается… Роняет лицо в ладонь. Кэйа и спит с теми, кто его покрывает. Наверное, имеется в виду одеяло? С уст все же срывается смешок, приглушенный рукой. Вокруг того, кто боится даже целовать, ходят такие слухи… Невероятных масштабов чушь.

— Что? — Нефилим все не дает о себе забыть, неверно интерпретируя реакцию. — Плохо стало? Не знал, для скольких он подстилка?

А потом видит, какое ему дарят выражение, и смолкает. Смотрит не моргая — как на ошалелого.

— Что?

Конечно, слухи ходят по школе всегда. В этом году Дилюк опять был свидетелем самых разных обсуждений, отвечал коллегам на вопросы об особом ученике и ругался на подколы Аято с Ризли. Но это было другим, легче в разы.

В основном шептались о том, что было не полностью известной правдой — кто-то разбил окно в первый день, в школу вступил полукровка, да еще и успел поссориться так, что взрослым пришлось вмешаться, в кабинете зама неспокойно, да и директор спускался к учебным этажам — случилось что?

Но это никогда не выходило за рамки впредь до сейчас. Единственный, кто мог перегнуть, добавив от себя всякого — Ким, но ему это сходило с рук только из-за наигранной карикатурности историй и ограниченного круга их слушателей вроде того же Альбедо или Аято, которые не распространялись об услышанном никому лишнему. Локальные шутки между своими, все.

Но тут с такой сплетней появляется Нефилим. Ничуть не близкий ему человек, не вовлеченный в тайны школы дальше предоставления питания «вечноголодному заму», даже не полноценный любовник, а приходящий по своему желанию вариант подпитки.

Кто бы стал делиться с ним чем-то хотя бы примерно подобным к тому, что он несет? Каким образом можно было зайти настолько далеко в своих выводах и к чему они ведут?

— Так за это ты не хочешь брать его на курс? — заключает Дилюк.

— А что такого? — более того, он сам не понимает, как сильно заблуждается в своих домыслах. — Я имею право не связываться с отбросами.

С кем?

Внутри зреет мгновенный порыв — желание дать ему в нос еще раз. Здравый рассудок сдерживает ярость стальными клешнями, подталкивает продышать нахлынувшую агрессию, посчитать до десяти и остаться таким же взрослым и рассудительным, а не срываться подобно Кэйе.

Решать все словами. Вот так:

— Сам такое придумал или услышал от кого-то? — взять себя в руки получается с трудом.

Нефилим замечает перемену настроения в разговоре, слышит тон вопроса, понимает, что сам сделал себе хуже, чувствует угрозу и застывает как мышь перед совой. Не шелохнется. В комнате опять воцаряется знакомая тишина загнанного в угол вруна.

Дилюк подступает на полшага и руками упирается в стол за ним, нависая еще сильнее, чем до этого.

— Кто автор сплетни? — хочется взять Нефилима за грудки и потрусить, чтобы быстрее генерировал ответ.

Его отклинивает.

— Так все думают! — мышь начинает пищать и метаться по своей клетке в поисках спасения. — Не только я!

Увы, но он сам себя сюда загнал.

— Кто еще? — черта с два после всего у него получится отделаться какими-то абстрактными «всеми». — Назови мне имена, — тут только два варианта, и третьего не дано: признать вину за клевету или возложить ее на плечи того, кого ждет следующий визит.

Нефилим психует как никогда раньше — бормочет, что это не он, глубоко дышит и неестественно гнет пальцы рука об руку, забыв про свой нос.

— Значит, ты сам такое выдумал? — и чем дольше он не отвечает, тем больше выводов Дилюк готов сделать за него, только бы вывести на полный ответ.

Ведь длительность его молчания равна ценности скрываемой информации.

— Нет! — подскакивает он. — Это все видели!

Пока что результат приносит только обвинение его самого, но дальше оправданий дело не доходит — Нефилим упрямо не хочет называть того, кто посеял эти слухи. Это наводит на мысли, что дело не в нем самом, но в ком-то достаточно важном, чтобы того покрывать.

— Кто все? — упрямо повторяет Дилюк, уже начав перебирать в уме тех, кто мог бы интересоваться подобным.

У Нефилима много знакомых по школе, в частности из тех, кто любит сплетничать и шушукаться, но учитывая то, что под описание любителя школьных секретов подходит каждый второй, тяжело даже предположить, откуда у этой истории растут ноги.

А Нефилим опять стреляет мимо цели вопроса:

— Все видели, как он бегает за разными мужчинами ради выгоды!

Мало того, что игнорирует суть вопроса, так еще и говорит такое о ком? О парне, который отказался от покровительства второй по важности персоны в школе. Чтоб его и интересовала какая-то выгода… ого, ну и придумал.

Если рассуждать о Кэйе в таком ключе, то логика теряется еще там, где ему очень «выгодно» отказываться от ничем не обязывающих его отношений. Он же такой корыстливый, что вместо привилегий парня заместителя выбрал всех кроме него! Охотно блин верится.

— Кто видел? — собственный голос кажется исходящим из металлических доспех гулом. — Откуда растут ноги? Если не скажешь имя, виноватым будешь ты.

Вместо терпения, которое окончательно сгорело вместе с верой в то, что Кэйа просто двинулся умом, теперь на месте держит непоколебимое намерение докопаться до правды.

— Да я не виноват! То он с физруком, то с охранником, то с ботаником! — а Нефилим упрямо не слушает, какой ему задают вопрос, пытаясь сместить центр важности разговора с личности сплетника на сам объект сплетен. — Ты не единственный его интерес, ему нужна только выгода!

Но в этот раз он говорит слишком много себе во вред. Вот оно что. Стоило догадаться раньше.

— Нефилим, — Дилюк вкладывает в фразу последнее предупреждение.

— Что? — его словесный поток вмиг высыхает.

Обилие персон, упомянутых в отношении Кэйи только что, сокращает круг поисков как по щелчку пальца. Все же, не много людей в школе могли бы стать свидетелями сразу стольких сцен, если специально не следили. Подозрение падает на единственного, кто мог бы сделать это незаметно, к тому же, с Нефилимом они друзья.

— Это был Юта?

Нефилим уже открывает рот, чтобы возразить. И закрывает обратно, подтверждая догадку.

— Ясно.

— Ну… — он медленно тянет гласные, — не совсем…

— Ты или он, — теперь, когда есть только варианты «плохо» и «хуже», это лучший способ добиться окончательного признания.

— Э… я-э…не…

— Ты. Или. Он, — заставить его выбрать одно.

Дать ему пять секунд на подумать, но все это время пилить взглядом. Он вот-вот расколется, обратного пути нет. Пять, четыре, три, два.

Один.

— Хорошо, он… — Нефилим горбится и тяжело вздыхает. — Он немножко подсмотрел…

Усмиренная злость вновь дает о себе знать, перекинувшись на другого.

— Я понял, — горло будто тисками сжимает.

Дилюк отталкивается от стола и складывает руки на груди, чтобы не сжимать их в кулаки.

Юта, которого несмотря на вид, приняли на работу только с одним условием, трижды наплевал на это все. Так он, значит, отвечает на добро.

Зато Нефилим, который больше не считает себя виноватым, внезапно оживляется в его защиту:

— Он просто хотел как лучше! — оправдывается он. — Ничего такого! Если этот черт неадекват!..

— То этим бы занялся кто угодно кроме тебя или Юты! — злость все же выливается в ответный крик. — Ему запрещено использовать силу, запрещено независимо от ситуации!

Юте, которого не ограничили отдельным контрактом только из понимания к особенности его дара, было запрещено пользоваться им специально. Его, провидца с силой рентгенить любые стены (иногда и по случайности), не хотели видеть нигде кроме морга — кому вообще захочется, чтобы рядом работал тот, кто может снимать с мира любой слой в радиусе пары сотен метров?

На раздевание взглядом плевать разве что существам, которые большинство времени проводят в нечеловеческом облике. А еще инкубам. Да пожалуйста, смотри — тут быстрее сам застесняешься, чем инкуб смутится. Вот его и приняли работать. Беспокоило только то, что он сможет влезть в личные тайны замка. Поэтому отец взял с Юты обещание и с легкой руки принял на работу, невзирая на все «но». Мол, документы и так содержатся в темных ящиках — что он там увидит? А на остальное плевать.

А теперь открывается, что он подсматривал за учеником длительное время. И возможно не за ним одним.

— Он не использовал, только следил за порядком! — но вот Нефилим, кажется, все еще не полностью понимает слово «нельзя».

— Порядком чужой личной жизни? — от ответных упреков начинает саднить горло. — А потом рассказывал тебе?

— Нет, просто советовался! — оправданий хватит на составление целого сборника, — Мы хотели сказать тебе!. — Но выдержать каждую наглость может разве что стена.

О, как же бесит! А ведь у них с отцом состоялся разговор об этом, и Дилюк просил взвесить все еще раз, прежде чем его брать! Он еще долго не доверял, прежде чем пустить такого к себе в постель, ведь Юта так просил дать ему шанс, что в конце концов получил его. Но нет, даже с этим, спокойно ему не жилось.

Дилюк принимает решение:

— Я вынужден вынести ему предупреждение.

Кожа Нефилима на фоне засохшей крови бледнеет еще сильнее.

— Что? Нет! — он хватает Дилюка за запястье, пытаясь вернуть ближе. — Ты не можешь!

От этого решимость сделать озвученное только растет.

— Могу, — тут даже обсуждать нечего. — А решение об увольнении примет директор, — Дилюк рывком освобождает руку и отступает подальше.

Написать на него рапорт — еще одна монета в копилку бумажных дел, но если этого не сделать сейчас, то может случиться что-то хуже потом, и тогда Крепус уже не ограничится фразой «мне не о чем беспокоиться, раз я живу выше вас всех». Если Юта позволил себе следить за нижними этажами, то как знать, что его бессовестности не хватит на то, чтобы задрать голову к потолку? Где гарантия, что он уже так не делал?

Нефилим стискивает зубы и рывком поднимается с кресла. Это помогает несильно, ведь он все равно ниже на голову.

— Донесешь на него — я тоже донесу, — но вот сказанное, кажется, должно быть чем-то серьезнее.

Только суть не особо понятна. Дилюк вскидывает бровь, не спеша пугаться.

— Тоже?

На Кэйю что ли? Но ведь его и без того ждет официальное наказание. Хоть и после этого разговора, правила хочется нарушить ровно как сделал он, но если Нефилим думает, что «любимчика зама» эта участь обойдет, то не на того напал. Не обойдет. Никого из них. Первого за разбитый нос, второго за клевету, третьего за слежку.

Но нет, оказывается, что дело не в наказании. Нефилим приближается на шаг и снижает тон голоса:

— Я не хотел до этого доводить, но раз все так складывается… Не думаю, что он, — акцент и смысл явно намекает, о ком речь, — знает, кого ты к себе водил помимо учителей.

Тело прошибает током. В голове включается красная лампочка.

— Водил? — так он решил угрожать… — Ты, кажется, слишком много на себя берешь.

— Ученика, несовершеннолетнего, — продолжает Нефилим, пытаясь перетянуть управление диалогом на себя. — А ведь тебе тоже такое запрещено, и все же…

— Хватит, — требует Дилюк сквозь стиснутые зубы.

Наверное, чего-то подобного стоило ждать.

— …я сам свидетель, что он у тебя был.

— Так это ты, — от догадки пробирает мурашками, и сказать не получается иначе как шепотом. — Ты настучал директору в первый день.

Когда Кэйю пришлось сбросить с балкона только чтобы спрятать, приход отца не был случайным. Его подстроил Нефилим.

— А ты все равно его скрыл, — так же зло шепчет он.

Но почему? Весь прошлый год его не обходило количество парней помимо него. А сейчас что, внезапно приревновал к простому эпизоду со случайным тогда учеником?

— Зачем тебе это было?

Нефилим подступает еще ближе, задирая голову чтобы продолжать смотреть глаза в глаза.

— Не притворяйся, что не понял, — его слова на выдохе чувствуются неприятной теплотой на шее. — Считай, я вернул должок за твое мерзкое поведение. Только увидел новое мясо, и меня уже расхотел? И он такой же! Бегает от парня к парню, только ищет, кто даст ему больше!

Боже… Так это не ревность, а обида.

— Прекрати нести этот бред.

А тогда казалось, что отец нагрянул просто по какому-то делу, когда заподозрил неладное из-за того, что увидел пару чашек с тарелками. Все обошлось простым ударом и битой посудой, когда Дилюк успел объясниться, что посетитель уже ушел! и тут не было ничего такого, сам посмотри! Но ту повышенную агрессию отца стоило обдумать отдельно.

Тем временем Нефилим не останавливается, выстраивая цепочку действий к тому, с чем у Дилюка нет ничего общего:

— Я знаю, к чему ты разыгрываешь эту сцену. Запретил Берту иметь со мной отношения, и теперь хочешь скрыть это.

— Берту? — имя складывается с человеком только с опозданием. — То есть, Роберту? — новая переменная не вписывается в тему ни с какой стороны. — А он тут каким боком?

— Не придуривайся! Наговорил ему что-то про меня или просто запретил общаться, а теперь делаешь из себя белую овечку! — настаивает Нефилим.

Да он и сам о себе неплохо наговорил, чтобы отбить желание пересекаться.

— А вы общались?.. — а самому Дилюку, увы, не было дела до чужих шур-мур.

Плохо, что это всплывает только теперь, когда настоящего Роберта уволили еще когда под его присмотром из оранжереи пропали семена видентиума. Насколько близки они были, и как повел себя детектив, что Нефилим принял перемены в его характере и поведении за запрет общаться?

— Что, чертями мозги забиты? — упрек ничуть не обижает. — Да, общались, и я точно упоминал это в тот день, когда нас прервал твой рогатый.

В ответ можно лишь согласиться — да забиты, а держать в голове хрень о посторонних будет только тот, кому заняться нечем.

— И как я к этому причастен? — впрочем, эти обвинения-предположения, начинают утомлять.

— Ответной местью, — а у Нефилима все неплохо сложилось. — Не прошло и пары дней, как он перестал выходить со мной на контакт.

Возможно, на его месте Дилюк заподозрил бы подобное, если бы не знал, какие у этого «Берта» приоритеты сейчас.

— Может, он решил закончить общение по личным мотивам? — нарочно лениво предполагает он.

С какой стороны ни подойди, а лишить Нефилима желания донимать детектива кажется невозможным. Тем более, когда этот гений решил, что с ним ведут какое-то сражение умов и состязаются кто кого сильнее потопит. Сегодня, следуя такой логике, он решил ударить по Кэйе в отместку за Берта.

— Охотно верю! У нас завязывались хорошие — просто отличные отношения, пока я не ляпнул тебе об этом! Думаешь, я не сложил два и два?

Ляпнул так ляпнул.

Хочется открыть себе башку и проветрить мозг — настолько там внутри дымит от перенапряжения. Ну какие еще два и два, сыщик хренов? Берт уже не тот человек, с которым ты знакомился! Но таким не аргументируешь, пока секрет личности детективов может способствовать расследованию. И только потому Нефилим продолжает свою математику.

В момент тишины в дверь стучат. Дилюк идет открывать сам.

— Бай Чжу, подождешь?

Доктор согласно кивает и дает им еще времени на разговор наедине. Его приход наталкивает на мысль — время подвести итоги.

За это время понять, к чему все ведет, не составляет труда.

— Хорошо. Чего ты хочешь? — ему нужна выгода.

Нефилим сияет победной улыбкой.

— Не трогай меня, — и начинает загибать пальцы. — не жалуйся на Юту и позволь Берту со мной говорить.

Хочется присвистнуть. Щедро.

— А в обмен что?

И обмен он тоже заранее продумал:

— А я не буду трогать тебя с твоим бесом и буду молчать обо всем.

Отменить наказание Кэйи вместе с возможным увольнением Юты. Не рассказывать о нарушении правил в обмен за тайну своих чувств. Что же, эта проблема все же может решиться за один раз. Хоть разбираться пришлось далеко не с Кэйей, но все складывается так, как и хотелось по дороге сюда.

— На все согласен кроме Роберта, — только одно не вписывается в условия их мира. — Я его не трогал, так что разбирайтесь сами.

— Ага, не трогал, — только эта часть не подвластна к выполнению.

— Сам посуди, — разводит руками Дилюк. — За что мне соперничать, если мне интересен другой?

— Допустим, — цедит Нефилим, поняв, о ком намек.

И все же, это не окончательное согласие — он так и топчется на том же месте.

— Молчание за молчание, — время ставить точку. — Я не буду трогать Юту взамен на Кэйю, ты никому ничего не скажешь, Юта перестанет следить за кем бы то ни было, и я не услышу больше не одной сплетни вашего производства. Мы договорились?

— …Да.

↯︎ ↯︎ ↯︎

До самого вечера в голове крутится мысль о Юте. Столь же непонятная, сколь и назойливая. Не про Нефилима, Кэйю или отца, а про это. Небольшая часть полной картины почему-то заседает в памяти, не давая покоя. Дилюк упрямо гонит ее, как и другие не по теме — сначала работа, потом все остальное. И только когда сонливость берет верх, он позволяет себе глубоко задуматься и представить все в деталях.

Следил. За Кэйей, за его перемещениями, взаимодействиями с другими. Наверняка, многое додумывал вместе с Нефилимом, учитвая масштабность их фантазий. Но наблюдал… Как долго он это делал? И что еще мог видеть? А что, если…

Нужно поговорить с детективами.

↯︎ ↯︎ ↯︎

Понедельник заканчивается очередной порцией макулатуры на столе. В дополнение к остаткам воскресенских бумаг Родерик принес огорчительно большое количество почты. В первой стопке пара запоздалых кандидатур на уже занятые должности, во второй собирается реклама разного хлама вроде конкурса на гранты и предложений в стиле «установите нашу систему контроля за учениками, и вы будете в шоке от того, как улучшится школьная дисциплина», несколько одобрений состояния школы от пары представителей инстанций, участвующих в обходе ранее, и как всегда одно негативное — не к школе, а лично на адрес заместителя. Опять.

Из конверта выпадает очередной запечатанный тест, а следом короткая записка:

Дополнительное предписание: по итогам предыдущей проверки было выявлено, что ответов недостаточно для полного подтверждения Вашей квалификации. В связи с этим, требуется пройти дополнительное тестирование.

Тест на компетентность

Вариант №3.14.7

В краткой инструкции перечислены темы: административный контроль, кризисное реагирование, дисциплинарные меры, документооборот, стандарты оформления и общая эрудиция.

В голове на каждую по нелестному слову. В адрес автора — даже больше. Дрянной ревизор. Заноза в одном месте. Приставучая пиявка. Нашел, на чье место целиться. Если думает, что будет легко оспорить должность зама только потому, что она принадлежит молодому и неопытному, то шел бы он убеждать директора в некомпетентности сына! Дилюк бы с радостью посмотрел, как его будут пытаться выгнать. Но нет, этот гад только то и делает, что достает постоянной бомбежкой бумажками, на которые уходит и так ограниченное время. Кто-кто, а Родерик, который тоже не прочь занять место заместителя, и рядом не стоит. Ревизор без имени пока что победитель в своих стараниях довести до безумия своими тестами, испытаниями, проверками и задачами — каждой регулярно приходящей макулатурой!

Хочется смять письмо в кулаке, но здравый смысл дает сил отложить его на потом и отвлечься контролем посещаемости.

Среди пропусков находится очередное напоминание о Кэйе — две свои записки, но уже с печатями Итто и Аято. Они складываются в кармашки журнала посещений, и тот медленно худеет, взамен за съеденные справки награждая соответствующими сведениями на странице:

Кэйа Альберих — 01.03.27 — Здоровье тела — Подпись

Кэйа Альберих — 08.03.27 — Основы полового акта — Подпись

В пятницу, 12 марта случился третий его прогул, и если бы отсутствие на факультативе тоже надо было записывать, то по их регулярности можно было бы делать предвещание о следующем, четвертом.

Еще пара таких же сеансов кормления журнала записками, и тот становится готов к проверке директором. Отец любит полистать его, пожаловаться на частых прогульщиков, выписать кому-то пару бонусов:

— Вот этому на завтра в график поставь четвертый урок. Будет знать, как прогуливать. А этот сколько раз пропустил? Раз, два…

Вечно прятать Кэйю от него не выйдет. Он уже попал в передрягу по другой причине, уже и без того засветился достаточно, чтобы директор его заметил.

Если что-то еще про него всплывет наружу, то Дилюку придется понести наказание за все, что он продолжает проворачивать в отношении Кэйи. За то, что не сказал, утаил, подговорил других не упоминать директору, кто этот ученик на самом деле. Где-то был на волоске, где-то надеялся, что беспечность отца не даст ему заподозрить неладное, но сделал все, чтобы расследование не свернулось, как только он узнает правду. И он не узнал. Пока что.

Угроза Нефилима — лишь очередное напоминание, что разрушить хрупкое перемирие с Крепусом — вопрос трех минут, пары фактов, нескольких фраз. «Знаете, кто тот парень, которого ваш сын так покрывает?»

Знать о том, как отец относится к полукровкам, чувствуется мерзко. Какие мероприятия он посещает и какие устои поддерживает. Почему так держится за эту школу, род, наследие…

Стук в дверь прерывает размышления. Сам факт того, что стучат, а не врываются с ходу, отметает несколько кандидатур.

— Можно, — громко зовет Дилюк.

Фитилек надежды вспыхивает моментально — хоть бы пришел тот кто нужен! Дверь открывается и входит «хоть бы». Хвала небесам!

— Закончил, — рапортует Аль-Хайтам, проходя в кабинет.

Дилюк тоже без приветствий указывает на стул перед собой. Оба слишком устали для вежливости — взаимное понимание садится к ним третьим.

— Ну как? — зато нетерпение, сидящее внутри все три дня, просто съедает изнутри.

— Все сделал, — на стол ложится внушительных размеров папка.

— И? Есть результат? — и теперь невозможно не подгонять детектива, ожидая новой информации.

Он будто специально выдерживает паузу, прежде чем ответить:

— Да.

Облегчение растекается приятным покалыванием в кончиках пальцев. Неужели?

Да. Юта — новый мост к происшествию, наличие которого доселе не приходило в голову. Юта, который подсматривал специально, не только нарушитель, но и возможно, свидетель другого нарушения. Раз он все-таки следил, то может, видел еще что-то связанное с Кэйей? — вот, что слушал в вечер пятницы Аль-Хайтам. Он согласился, что связь может быть, покивал головой и ушел проверять. Пропал на двое суток и явился с таким долгожданным «да» к вечеру третьих. С новой надеждой распутать этот клубок.

— Да, есть, — задумчиво повторяет он, открывая материалы дела. Листает уже знакомые страницы отчетов, пока не находит какую-то фотографию, которую кладет на центр стола.

— Что это? — Дилюк пододвигает ее к себе.

— Земля, — более подробные объяснения не поступают — это намек самому внимательнее разглядеть картинку.

В его стиле — давать шанс разгадать что-то, а потом сравнивать со своими предположениями. Что же, интрига только растет.

Снятый кадр в прямом смысле оказывается грунтом с одной необычной деталью. Маленькие черные кратеры диаметром со стержень шариковой ручки прознают рыхлистую поверхность. Фото, очевидно, сделано в саду, но связи с Ютой пока что не видно. Может, подвижки случились в вопросе о видентиуме?

— Но мы же нашли, откуда его достали… — начинает Дилюк.

— Это не то место, — перебивает Аль-Хайтам. — Мы решили, что он просто скрыл следы, но они все это время оставались в другой грядки.

Видентиум посадили за три дня до начала учебного года, так что главные подозрения пали на то, что преступник перекопал новый ряд посадки, чтобы незаметно достать пару семен — такая сложилась официальная версия.

Оно не складывалось, ведь никакие инструменты или земля не сохранили лишних одоральных следов, а в воздухе на улице их было невозможно сохранить. Единственные, кто пользовался инвентарем — настоящий ботаник и садовник Корнелиус, но их двоих подвергли гипнозу, как только все случилось, и результата это не принесло. Первого выгнали за то, что не уследил за своей зоной ответственности, но на этом подвижки закончились.

Больше оранжерея ничего полезного не дала, и основные силы были брошены на то, чтобы отыскать следы других инструментов, которыми могла быть совершена кража, ведь голыми руками такого не сделать. Но за две недели так и не нашлось никаких зацепок, а тут — что-то новое.

— Похоже на ходы червей, — хмыкает Дилюк, не рассмотрев в фотографии ничего необычного.

— Корнелиус тоже так посчитал, — кивает Аль-Хайтам. — Но Юта видел другое.

Сердце начинает биться чаще.

— Он видел, как все случилось? — и оттого все неймется подгонять ход разговора.

— Да.

От еще одного утвердительного ответа внутри оживает надежда.

— Он заметил, что за ночь до преступления кто-то сидел в оранжерее в полной темноте, — Аль-Хайтам вытягивает руку перед собой, — и держал ладонь над землей вот так.

Краткое описание слегка разочаровывает. При чем тут рука, если важнее всего личность преступника?

— То есть, лица он не видел? — терпеливо спрашивает Дилюк.

— Не спеши. Было темно, так что лица — нет, — возвышенное настроение встает на паузу. — Но то, как семена прыгали ему в ладонь — да, — и взрывается внутри фейерверком других эмоций.

— Что?

— Он показал ту часть сада, где его видел, — Аль-Хайтам стучит пальцем по бумаге. — И все сошлось.

Что же, вместо решения задачи лишь новая неизвестная переменная.

— Я посветил внутрь — там идеально ровные дыры примерно до глубины, на которой росли семена, — продолжает детектив. — А у червей ходы зигзагами, по глубине и диаметру они тоже отличаются и обычно за ними слегка засыпаются. А это выглядит так, будто видентиум сам из земли выпрыгнул. Корнелиус согласился, что такое инструментами не сделаешь, и это подтверждает слова нашего свидетеля.

Хорошо, все становится немного понятнее:

— То есть, этот… персонаж умеет взаимодействовать с природой.

— Возможно, — пожимает плечами Хайтам. — Это нам предстоит выяснить.

Внутри ворочается чувство неудовлетворения. Новость хорошая, но это еще далеко от разрешения ситуации, и интуиция сверлит голову упрямым заверением, что так легко все не закончится.

— Я понял, — тяжело отбросить нахлынувшие эмоции, но это надо сделать, чтобы продолжать разговор, а не хвататься за голову и стучать кулаком по столу. — Еще что-то было?

— Из важного — больше ничего, — но ответ Аль-Хайтама лишь усугубляет ощущение безысходности.

Природа… В голове ни одного кандидата на такие умения. Нимфы, кентавры, гианы, дриады или просто элементали — кто из них умеет то, что описал Юта, и кто из персонала школы скрывает это умение? Задача со звездочкой.

Но Аль-Хайтам не кажется таким же растерянным. Он вкладывает фотографию туда, откуда взял, и делится своими планами:

— Я поручу Берту начать поиски того, кто мог бы обладать такой силой, а сам думаю о том, чтобы вернуться в штаб на некоторое время.

— Зачем? — последнее напрягает.

— Во-первых, поищу параллели с другими случаями и пообщаюсь с коллегами, которые занимались делами из этой серии. Во-вторых, у нас очень обширная база знаний. Я в видах не силен, а поиск в доступных тут источниках не дал результатов. Лучше попробую узнать что-то новое там, чем по десятому кругу обыскивать здание.

— Хорошо. Поступай так, — кивает Дилюк. — От меня требуется что-то еще?

— Крайняя внимательность, — Аль-Хайтам на миг косится на стол. — Как кстати дела у… Кэйи? Больше экстренная помощь не нужна?

Эпизод со столовой, который он пересказывал неделей ранее, теперь кажется совсем далеким.

— …С этим пока тяжело, — вместо него есть пятничная стычка с Нефилимом.

Что же, теперь помощь нужна окружающим. Ведь Кэйа постоял за себя сам.

Аль-Хайтам вопросительно смотрит, желая деталей.

— Тяжело, но я сделаю все возможное, чтобы больше инцидентов не было, — но все же, делиться тут нечем.

— В таком случае, желаю успехов. Займемся делами, — он поднимается, поправляя край рубашки.

— И тебе, — Дилюк тоже встает и жмет ему руку. — Можешь отправить отчет прямо отсюда, — вспоминает он.

Сеть ловит в кабинете отца и достает на два этажа ниже — сюда и до библиотеки, откуда детективы отправляют отчеты начальству, чтобы никто не заметил их частых походов в кабинет зама. Но сейчас, когда он и так пришел, грех не сократить ему время на беганье туда-сюда.

Но вместо согласия, Аль-Хайтам почему-то лжет:

— Спасибо, но я, кажется, забыл в библиотеке флешку.

Флешку, очертания которой видны в кармане его брюк.

↯︎ ↯︎ ↯︎

Не проходит и пяти минут, как вновь открывается дверь. Вспомнил про флешку? Нет. Неоформленную в слова мысль сдувает как ветром. Отец.

— Что это все значит?! — крик с порога рушит остатки хорошего вечера.

Взгляд частично успевает засечь, как к столу стремительно летит размазанное белое пятно. Рука на каких-то невиданных рефлексах еле отбивает брошенную в лицо папку. Дело.

Хлопок двери.

Тело прошибает, обездвиживает, останавливает. В голове стучит — «узнал», которому вторит «откуда?» Нет, источник сейчас не имеет значение. Главное, что уже узнал, и тут важно лишь сколько.

Дилюк подхватывается, чуть не сбивая за собой стул, и готовится к нападению. Словесному или нет, а он уже отвык от подобного.

— Бес в нашей школе, а я узнаю об этом только сейчас! И мало того — ты устроил целый цирк для этого!.. — у Крепуса не хватает слов от ярости. — Долго собирался молчать?

Отлично, ругательства звучат только на тему собственных промахов, но не промахов Кэйи. Больше отец ничего не добавляет, хотя знал бы, что еще его сын делал с «этим бесом» — так быстро его речь бы не закончилась. Да и бросался бы он чем-то в пару раз тяжелее копии доклада. Но раз судьба расследования вот-вот будет решена, остается лишь попытаться этому воспрепятствовать.

— До конца учебного года, — цедит Дилюк, с опасением глядя на разделяющий их стол.

Рука отца не заставляет себя ждать. Приходиться отбиваться, блокируя удар.

— Не смей! — он пытается попасть еще раз. — Паскуда!

Ну уж нет, добровольно давать себя бить он не готов. Не тот возраст, чтобы тяжело было уклониться от просвистевшего в воздухе кулака, увернуться второй раз, а потом и вовсе отскочить в зону недосягаемости.

— Иначе ты бы даже не позволил начать расследование! — и попытаться достучаться до отцовского здравомыслия, если то еще не утонуло в безумной ярости.

Крепус начинает обходить стол, и уже кажется, что придется танцевать вокруг него до победного, но до него вдруг доходит суть вопроса. Нет — не суть, а весь ужас того, как такое можно спрашивать:

— Нечего и начинать для таких изгоев! — он упирается в стол и пытается отдышаться как после долгого бега. — А ты это знал и целенаправленно укрывал от меня этого уродца!

Обидные слова бьют по вискам новыми вспышками ненависти.

— Я действовал в интересах школы, — в ход идет попытка отбиться логикой.

— Ты добавлял ей проблем!

— Я или тот, кто сделал это с учеником? — еще одна, фактами.

— Этот ученик сам все подстроил, — Крепус мало не плюется словами, — а ты наивно повелся, поднял всех на ноги и раздул из всего проблему, не уведомив меня, что трагедия из-за этой помеси, ошибки природы!

Очередная порция гадостей про Кэйю опять выводит на эмоции:

— Да ладно! Сам за собой следил, сам подговорил одноклассников а потом сам себя отравил? — перечисляет Дилюк, чувствуя, что скалится.

— На то он и черт, чтобы так себя вести! — не унимается отец.

О, конечно, без этого нельзя было — не одно, так второе! Из-за личной трагедии ненависть к целому виду! Тьфу!

— То, что один из них оказался мерзавцем, — напоминает Дилюк, — не делает такими весь род!

— А как же. Поэтому он не просто черт, а чертовый полукровка, — Крепус выравнивается, слегка остыв. — Все, представление закончено, — отрубает он, не давая себя перебить. — Расследование закрывается. Гони этих крысоловов отсюда в шею. Хватит с них тут все вынюхивать — у меня уже в печенках их шастанье по школе.

Хочется рассмеяться ему в лицо — ты, мол, когда в последний раз видел что-то кроме пути в заместительскую и на кухню? Или детективы у тебя в туалете виновника ищут?

Но сейчас ухудшение ситуации не в приоритете. Только поиск позитивных аргументов:

— А если пострадает кто-то еще, то что?

Ну же, узкий ты лоб, подумай о других своих учениках, если не об этом «плохом».

— Если пострадает, то они плохо сделали свою работу, — а ему наплевать.

— Оставь хотя бы одного, — идея компромисса созревает на месте.

— Я сказал все! — Крепус опять срывается на крик.

— Одного! Как гарантию нашей заботы об учениках! — Дилюк бьет по тому, в чем почти уверен: — Или ты совсем не читал отчеты?

Крепус смеряет его тяжелым взглядом.

— Ты мне условий ставить не будешь.

Значит, так и не читал. А раз не читал, то новость о полукровке кто-то донес — можно не сомневаться. Знать бы только, что стало источником? Неосторожное слово кого-то из работников или Нефилим?

— Я — нет, но Инквизиция — еще как поставит, — напоминает Дилюк.

Довод сработает только если что-то опять случится, но пока у Крепуса не совсем отсохли мозги за личной ненавистью, ему должно хватить ума представить, в каком случае явятся стражи порядка.

— Да не станет никто к нам соваться! — нет, побеждает его уверенность, что ничего не случится.

Но если он неправ, и причастность этого к серии случаев подтвердится, то со школы не снимут надзора до конца года.

Последний аргумент:

— А если кто-то из наших работников серийный маньяк?

Громкий смех отца сотрясает окна.

Не сработало. Как же злит…

Когда он замолкает, наступает оглушительная тишина.

— Маньяк, — спокойно вздыхает он, будто слово по смыслу какое-то приятное.

А если так подумать, то даже если бы он прочитал все дело, то не сильно расстроился. Угроза жизни полукровкам. Да на это посмотреть — это же его мечта.

— Зачем тебе этим заниматься? — отцовский вопрос звучит необычайно спокойно на фоне стоявшего только что крика.

Потому что Кэйа такого не заслужил, потому что ему хочется только спокойной школьной жизни, потому что тот, кто посягнул на жизнь другого, должен за это ответить. Ответов на самом деле много.

— Я просто хочу, чтобы все было под контролем, — но с него хватит одного. — Мне все равно на вид того парня, — и это в самом деле так, ведь Кэйа нравится не за свои рожки или хвост. — И даже если это было его рук дело, — прости меня, Кэйа за такие слова, — то пусть этот поступок остается на его совести. Но если нет, и в один день из-за моей халатности произойдет трагедия, то я себе не прощу. И раз ты поручил мне смотреть за школой, то я делаю это изо всех сил.

— Ладно, — Крепус кивает будто сам себе, смотря куда-то в сторону.

И пока он задумчиво стоит, угадать, что произойдет дальше, почти невозможно.

— Тебе не хватает опыта, — сначала ничего непонятно. — Ты не умеешь отличать черное от белого, слишком молод, чтобы понять. Я поспешил, оставив тебя одного на этой должности, — дальше тоже.

Дилюк слушает ни живой ни мертвый.

— Ты не справляешься, — он жестом показывает на кипу бумаг на столе. — И делаешь поспешные, неправильные выводы.

И что теперь? Уволишь меня? Выгонишь? Отправишь на все четыре? Вернешь домой? Или прямо в лес, на съедение хищникам?

— Мне жаль, что я не оправдал твоих надежд.

— Ну-ну, — хмыкает Крепус. — У тебя еще будет шанс подтянуть свои навыки.

От его резкой смены настроения становится дурно. Что, опять ассистент?

— Должность я тебе сохраню, но думаю, Микаэль будет не против стать твоим наставником еще на один год.

В груди взрывается бомба. Опять этот старый вонючий мертвоед?! Отец будто и не замечает выражения, с которым Дилюк пилит его взглядом.

— А еще я думаю, что пришло время представить тебя Конкордиуму. Раз я не смог объяснить тебе разницу между полукровкой и нормальным существом, то авторитетные лица научат тебя лучше.

— Что?!

В голове начинает пульсировать кровь, мешая слышать нормально. Хочется сползти по стене.

— А расследование отменяется, и это не обсуждается, — Крепус переходит на свой деловой тон, раздавая указания. — Дату встречи скажу позже, но готовься, что сбор будет ночью. Это я заберу, — обе папки с делом исчезают со стола. — Когда все обдумаешь, жду нормальных извинений.

Дверь хлопает.

Дилюк упирается бедрами в стол, не в состоянии стоять ровно. Ноги дрожат, во рту горчит, в глазах мутно. Глубокое дыхание, кажется, только ухудшает самочувствие. Хочется убежать, но некуда.

— А-а-а!

Стул все-таки отлетает на пол. Больше сил не хватает. Хочется снести со стола оставшиеся бумаги, но той части работы, что уже сделана, становится почему-то жаль.

Плевать уже — пусть этим теперь занимается Микаэль. Мутит даже не от того, что он вернется и займет кабинет, а от одного слова, связывающего их с отцом.

Конкордиум. Он хочет отвести меня в их логово.

Дилюк с трудом ставит себя вертикально и волочится к задней двери. Поход к спальне весь размытый, в голове ничего связного впредь до падения на кровать.

Расследование закрыто. Кэйю никак не защитить.

Желания выблевать и отрубиться сражаются друг другом по силе, проигрывая лишь всепоглощающей самоненависти.

Надо отрубиться, и как можно быстрее, чтобы не прийти в себя и не разнести еще что-то, пока придушенная слабостью ярость не может найти выхода.

Какой же я идиот. Ничего не смог, ничего не сделал. Побоялся, не сказал и слова против. Бесполезный кусок…

Посреди спутанных мыслей само собой вспоминается, что перед сном надо проверять записку. Хоть еще нет десяти, но рука на автомате ныряет в карман. К понедельнику от нее отлетели остатки крови, и теперь это опять белый листок. Идеально белый листок, на котором упрямо хочется увидеть хоть слово.

Кажется, начались галлюцинации.

Сердце пропускает удар. Глаза пробегаются по строчке, и отказывают, кажется, уже почки. Легкие, печень, мозг — это смерть по всем фронтам. А на бумаге ее шутки перед последним вдохом.

Его личная смерть пишет три до боли однозначные слова: ладно, давай встречаться.

— Кэйа, ты…

Галлюцинация. Очень правдоподобный глюк.