Когда-нибудь, я верю,
Когда-нибудь, я уверен —
Ты поделишь этот мир,
Поделишь мой мир.
«Чёрное и белое» Ильта
Хан Хёнджун — несносный.
Он звенит миллиардами бирюлек-браслетов-колец, ангельски смеётся, обнажая кроличьи зубы, размахивает руками настолько широко, что задевает душу, и вечно придирается к своим заказам. То ему слишком мало кокосового сиропа, то карамель чересчур холодная и слипшаяся в один ком на дне бумажного стаканчика, то пенка недостаточно пышная. А ещё он просит писать на его стаканчиках «Джунхан» и рисовать котят молоком. И ещё…
В общем, существует тысяча и одна причина, почему же Хан Хёнджун абсолютно несносный. Но глупое сердце Джуёна каждый раз заходится в любовной симфонии при виде громадных пончо и очков с белой оправой.
— Мне… лавандовый раф и вон ту лимонную штуку! — нагитаренный палец с облупившимся чёрным лаком экзальтированно тычет в лимонную тарталетку с пышным кремом на витрине.
Хёнджун всегда приходит поздно. Минут за пятнадцать до закрытия. Джуён до встречи с этим невероятным сборником мелодий и спутанных мыслей ненавидел оставаться допоздна в кофейне, убираться напоследок, размокать в одиночестве и с печальной завистью смотреть на торопящихся домой людей за окнами. Теперь же — ждёт. Сидит как на иголках со страхом, что Хёнджун не придёт: или замотается по учёбе, или заболеет, или уедет в другой город и навсегда забудет про блёклого Джуёна с синяками под глазами и обожжёными паром кофемашин руками.
Но Хёнджун приходит. Каждый раз. И именно в смену Джуёна.
Шелестит мелодия ветра, урчит залетевшая вместе с гостем в кофейню метель, скрипит объёмный пуховик — и всё становится хорошо. Хёнджун приходит. Каждый раз.
— «Вон та лимонная штука» называется тарталеткой, пора бы и выучить, многоуважаемый постоянный клиент, — вразрез с нежным трепетом в груди фыркает Джуён, встряхнув головой с хвостиком из высветленных волос.
Когда он покрасился, Хёнджун был первым, кто заметил и обронил неловкий комплимент. Это, наверное, тысяча вторая причина его несносности, потому что сердце Джуёна тогда надо было срочно замедлять с пятисот тысяч ударов в секунду.
— Да ладно тебе, не ворчи, — хихикает Хёнджун, даже не подозревая, какое мощное влияние оказывает на Джуёна. Никакие магнитные бури и солнечные протуберанцы не сравнятся.
— Я не ворчу — я занимаюсь десертным ликбезом, — от излишне серьёзного тона хочется смеяться и самому Джуёну, но он искусно строит недовольную рожицу, когда слышит истинно прекрасный хохот.
Фартук вот-вот порвётся от оголтело мечущегося сердца. Тук-тук-тук. Хан-Хён-джун. Влю-бил-ся.
Стреляя до приторности ласковым и любвеобильным взором в ямочки на смуглых щеках, Джуён вбивает в терминал стоимость заказа, (не)слегка переборщив с силой нажатия кнопок. Те плющатся и жалобно скулят, проклиная эмоционального бариста.
Перестав мучить кнопки, Дужён на негнущихся ногах подходит к витрине десертов. Придирчиво оценивает две лимонные тарталетки, всё же решает, какая из них обворожительнее и аппетитнее, и кладёт её в центр коричневого блюдца с зелёными брызгами — похоже на пень с вкраплениями листьев. Его любимое. Только для Хёнджуна.
Тот шумно возится в своём безразмерном шоппере, где звенят монетки из британского музея, в который Хёнджун ездил этим летом, шелестят страницы непослушно открывшегося скетчбука (в котором сотни эскизов Джуёна, ничего об этом не знающего) и перекатываются полупрозрачные зелёные шарики желаний с древнего ледникового озера. Параллельно с этой экспедицией Хёнджун умудряется болтать без умолку о новых сериях своего любимого аниме:
— Представляешь, оказалось, что он — и есть независимый живой агрегат! Там такой кадр красивый был!..
Джуён слушает вполуха, скорее просто наслаждаясь звучанием яркого, самобытного и уникального голоса заинтересованного Хёнджуна. Тот, к слову, наконец находит свою карточку (разрисованную маркерами самим обладателем после двух кружек малинового чая и «класснючей» дорамы) и прикладывает к противно пикнувшему терминалу.
Пока Хёнджун возится с шайтан-машиной, Джуён привычно летает руками по аппаратам. Обыденные действия даже успокаивают — кнопка, визг пара, дрожь боков кофемашины, отрезанный уголок пачки со сливками… Джуёну нравится. Особенно, когда рядом бормочет и ругается на терминал Хёнджун.
Лавандовые лепестки перетёрты в кофемолке с сахаром, добавлены к сливкам и эспрессо, взбиты, и даже фиолетовый котик нарисован тонкой деревянной палочкой. Джуён разворачивается с победной улыбкой на лице, подталкивая к Хёнджуну его экстравагантный заказ, но напарывается на штыки вселенски отчаянного взгляда.
— Что случилось? — встревоженно спрашивает Джуён, от греха подальше отодвигая хрупкую белую кружку.
— У меня… — уныло начинает Хёнджун, и Джёну не хочется знать продолжения.
«У меня…» собака умерла? Нет времени? Аллергия на цитрусовые? Диабет? Что?!
— У меня денег на карточке не хватает, — шумно вздыхает и смотрит несчастно-несчастно. — Всего двадцать девять вон! А налички с собой совсем нет…
Джуён, не скрываясь, смеётся. Облегчение волной сносящего с ног прибоя омывает его сжавшееся сердце. Хёнджун непонимающе и в какой-то мере обиженно дует губы и скрещивает руки на груди, звякнув самодельной подвеской с медиатором.
— Чего тут смешного?
Стараясь успокоить колкие позывы хохота в животе, Джуён пару раз глубоко вздыхает и наконец отвечает с блаженной улыбкой:
— Я себе чего только не напридумывал, что у тебя там стряслось, — он даже слегка краснеет от стеснения за внезапный приступ смеха.
— Фантазёр, — звонко цокает Хёнджун. — А с заказом-то что делать? — вдруг его глаза загораются синим пламенем идеи и надежды. — Слушай… может, ты за меня сейчас заплатишь, а я потом тебе что-нибудь куплю? Сходим куда-нибудь вместе!
Внутри — пожар, огнище. Хан Хёнджун предлагает ему свидание? Джуён сейчас в обморок грохнется! Его домоседская натура готова мигом уступить место отъявленному экстраверту-путешественнику ради такого.
Только отчего-то внутри горит ещё одна маленькая червоточинка — азарт. Джуёна распирает от желания ляпнуть что-то невпопадистое и краснеть за это всю жизнь, поэтому своевольный язык сам сбалтывает:
— Поцелуешь — заплачу.
Глаза в глаза. Оба смотрят друг в друга, как в неисчерпаемые бездны, в которые так и тянет рухнуть с головой и невесомо лететь бесконечную вечность.
Джуён думает — шутка. Ничего более. Мелкая глупость, которая смоется лавандовым рафом с привкусом неразделённой любви.
А на деле — мягкие, нежные губы, трепетно касающиеся каждой трещинки на помятой душе.
Хёнджун целуется осторожно, благоговейно, ласково. Не лезет языком с настырностью, не кусает, не развязничает. Он делится частичкой своего света, со сладостной опасливостью запуская ладонь в растрепавшиеся волосы разомлевшего Джуёна. Кольца колюче цепляются за съехавшую резинку, цепочки на вытянутой шее перезваниваются необыкновенной мелодией, а браслеты подыгрывают им словно на маракасах.
Джуён ныряет в глубочайший океан собственных неисчерпаемых чувств, ощущая, как бурные течения подхватывают его потерянное тело и несут навстречу восходящему солнцу, которое зовут Хан Хёнджун. Иногда сталкиваясь зубами с вкрадчивым стуком, они оба вздрагивают и трепещут ресницами. Сердца-колибри трепыхаются под заборами рёбер, прорываясь друг к другу, неистово желая единения.
Замирают. Прижимаются. Отстраняются.
Смотрят в глаза — смущённо и влюблённо. Джуён понимает, что попал прямиком на небеса — иначе поцелуй с Хёнджуном не описать.
— Ну что, теперь заплатишь? — искристо и с красными щеками спрашивает тот.
Конечно, Джуён платит. Хотя поцелуй этот — бесценный. Как и сам Хёнджун.