Кружка

Удар об пол – звон. Просочившись сквозь закрытую дверь кабинета, звук встревожил тишину и разошёлся эхом от одного конца дома к другому. Кавех встрепенулся и нехотя оторвался от тетради: показалось ли? После короткого сна и долгих мук над расчётами, которые предстояло закончить к следующей неделе, цифры уже мельтешили перед глазами, поэтому неудивительно, что что-нибудь могло почудиться. Хотя затишье не внушало доверия, он склонился над листом и потёр глаза: как бы то ни было, аль-Хайтам справится, не всё ж за ним с тряпкой бегать. Карандаш вновь заскрипел по бумаге, губы беззвучно повторяли написанное, но на сердце было неспокойно. За звоном посуды не последовал ни тяжёлый вздох, ни шаги, ни шорох – безмолвие. Подозрительное и отчего-то звонкое.

Против воли Кавех обратился в слух и, ничего не услышав, отложил работу в сторону. Намеренно ли сосед истязал? Ждал, что явится кто-нибудь да соберёт осколки? В скверном настроении он способен на всё, но... За раздражением пришла тревога: вдруг порезался, но из-за гордости – или что там мешало говорить? – страдал в одиночестве? Кровь отлила от щёк. Стон стула неприятно отдался в ушах, карандаш скатился со столешницы, колени хрустнули, но стук сердца в ушах заглушил остальные звуки. Не заметив, как дверь кабинета сменись на дверь спальни, Кавех надавил на ручку и замер.

По полу комнаты разметались осколки, в самом сердце, облизывая концы светлого ковра, расползалась тёмная лужа, аль-Хайтам же неестественно застыл. Зелёные глаза, превратившись в бесцветное стекло, смотрели мимо домашних туфель, серая сгорбленная фигура на фоне окна казалась бледным пятном, и тонкий халат просвечивал точно тень, едва заметно трепыхаясь в такт дыханию.

Статуя из гранита и одновременно призрачный образ – и оба состояния чужды соседу. Боясь спугнуть эту тень, Кавех шагнул за порог. Тишина звенела в ушах, скорый ритм сердца, казалось, раздавался на всю комнату, а звуки улицы стихли. Чем ближе к соседу, тем сильнее сгущались тучи.

Быть может, тихий вопрос вдохнёт жизнь?

— Не поранился?

Ничего не двинулось, ничего не произошло – пустота. Чертовски знакомая пустота. Поджав губы, Кавех остановился в раздумьях: потревожить или оставить как есть? Справится ли сам?

«Нет», — шептал внутренний голос.

Нет. Ни за что. Пусть подобное состояние лишь пару раз овладевало аль-Хайтамом за всю их совместную жизнь, но вот Кавех был слишком хорошо знаком с этим чувством. Каждый вечер, каждую ночь – борьба. К рассвету становилось легче, солнце разгоняли тучи на душе, но усталость задолго залегла тёмными кругами под глазами. Нельзя оставлять соседа на растерзание тоски, даже если та не вступила в полную силу.

— Тебя не задело? — Он повторил вопрос и невесомо тронул плечо.

Медленный кивок. И верно: не было ни пятен на светлых штанах, ни осколков у носков туфель. Из груди вырывался невольный выдох – хотя бы тут не о чем беспокоиться. Новое касание – оцепенение спало и лёд треснул. Аль-Хайтам моргнул пару раз, поморщился и пробормотал – едва слышно, в непривычной манере:

— Простая неосторожность, ничего более. — Неестественный смешок. — Боюсь, только ковёр не пережил.

— Да ладно тебе, — пальцы погладили скользкую ткань халата, — это не так важно. Главное – с тобой всё в порядке.

— В порядке. — Сухо ответил аль-Хайтам. — Можешь возвращаться к работе.

Скинув руку с плеча, он легонько подтолкнул к выходу. Кавех фыркнул, но не двинулся: нет уж, так просто не отделается!

— У меня уже голова болит от расчётов! — В уголках алых глаз залегли морщинки. — Да и как сосредоточиться, когда ты...

Впрочем, сейчас уже было трудно сказать, что именно на душе у соседа. Глухая стена возникла вновь, не оставляя ни единого намёка на слабость. Тем не менее именно она и была ключом: если Хайтам отгораживался – что-то случилось. Если серьёзное: о личной жизни или, напротив, о чём-то рабочем, – говорил сразу, если же речь заходила о нём, его чувствах и переживаниях – молчал и пытался вести себя, будто ничего не произошло.

Тёмное пятно продолжало растекаться по ковру.

— Кавех, хватит, — раздражённо выдохнул аль-Хайтам, — сказал же: всё нормально. Кружкой больше – кружкой меньше, без разницы.

— Тами, ну я же вижу, что что-то не так!

Кавех скрестил руки на груди, но вскоре одна ухватилась за завиток, выбившийся из хвоста, и принялась покручивать его кончик. Минуту назад лишь прохлада наполняла спальню, однако сейчас воздух накалился, будто дыхание грозы и следом внезапный разряд молнии. Глаза аль-Хайтама потемнели, черты лица заострились, губы превратились в тонкую нить, – недобрые знаки, предупреждения, что дальше не стоило заходить. Тем не менее Кавех вскинул бровь и наклонил голову, пристально изучая соседа, стараясь отыскать что-то в его силуэте.

— Хватит притворяться, Тами, — смягчившись, продолжил Кавех, — просто скажи...

— Тами? — Перебил Хайтам и скривился: — Что за «Тами»?

— Сокращение от твоего имени.

— Глупость. Не называй меня так.

— Хватит к словам цепляться, — раздражение мелькнуло в голосе, — я пытаюсь найти к тебе подход, чтобы помочь, а ты огрызаешься!

Последняя капля: лицо соседа окаменело окончательно, руки сжались в кулаки, зрачки сузились. Вот-вот да сорвётся, впрочем, Кавех чувствовал, что и сам на грани: бессонная ночь и грубость выводили из себя. Почему нельзя по-человечески поговорить? Почему каждый раз закрывался? И будто в подтверждение тому, аль-Хайтам шумно выдохнул – на четыре счёта? – и, круто развернувшись, направился к выходу. Задержавшись на мгновение у двери, он коротко бросил: «Мне не нужна помощь», – и скрылся в коридоре.

Немного постояв, Кавех последовал за ним. Последнее слово не останется за соседом до тех пор, пока он не расскажет в чём дело или не признает, что нуждается хотя бы в дружеском плече, пока сам разбирается с проблемой. Нельзя вечно избегать помощи других! По крайней мере, с Хайтамом только так и работало: долго и упорно пробиваться сквозь толщу льда, чтобы наткнуться на нежный росток, который загубил мороз.

Тяжёлые шаги привели в ванную комнату. Когда Кавех оказался у порога, в ведре уже плескалась вода, а сам сосед рылся в ящиках шкафчика, где лежали различные склянки. Прислонившись плечом к косяку, Кавех молча наблюдал за тем, как открывались и захлопывались дверцы, а баночки с маслами чудом не падали с полок.

— Третья полка снизу, — не выдержав, подсказал он и, перехватив взгляд зелёных глаз, пояснил: — там тряпка для пола.

Короткий кивок – вот и вся благодарность.

Как скоро аль-Хайтам метнулся в ванную, так же быстро из неё и вылетел – ураган. И ведь не поспеть за тем, кто бежал от расспросов! Однако от разговора не отвертится. Кавех неспешно вернулся в спальню, где сосед уже принялся убирать останки кружки. Хотя лицо ничего не выражало, отрывистые движения выдавали истинные чувства: резкие – осколки звякнули – и твёрдые – капли с выжатой тряпки градом усыпали пол. Неприятный шлепок ткани о доски заставил поморщиться. Много звуков для человека, что их не переносил.

— Так и будешь смотреть? — Спустя пару минут мрачно поинтересовался сосед.

— Ты сказал, что помощь не нужна, — фыркнул Кавех и скрестил руки на груди.

— Не нужна. — Кивок. — Возвращайся к работе.

— А если не хочу?

Аль-Хайтам обернулся, глаза свернули, брови съехались к переносице. Вот-вот да потеряет контроль и наговорит всякого – было, проходили. Потом остынет и приготовит обед, может, завтра даже завернёт по пути домой на базар за свежими фруктами. Сейчас нужно пережить стихийное бедствие с наименьшими потерями.

— Не стой над душой. — Наконец злой выдох. Сумел сдержаться.

Вновь выбор: уйти – здравое решение, которое спасёт настроение этого дня, или остаться – спасти Хайтама. Было ли ему это нужно? Отнекивался и отгораживался, лишь бы не выдать слабость души. Только вот в чём выражалась эта «слабость»? Непонятно. Однако, когда такое же состояние накатывало на Кавеха, из раза в раз он не оставлял наедине с печалью: либо молча сидел рядом, либо говорил, – присутствие, казалось, лечило. Поэтому Кавех подступил ближе и опустился на пол, начиная собирать осколки. Однако вместо углов кружки напоролся на острый взгляд.

— Тами, — короткий выдох, — позволь быть рядом.

— Просил же так не называть.

— Если ты не хочешь говорить, я пойму. Просто... Хочу быть с тобой.

— У меня всё в порядке. — Перебил аль-Хайтам. — Больше повторять не буду.

Пальцы встретились на одном осколке, каждый потянул на себя. Небольшая борьба – слабость соседа – осколок выскользнул из его руки. Слишком быстро. Слишком... Мягко? В мгновение лицо соседа изменилось: раздражение исчезло, в глазах мелькнуло лишь лёгкое недоумение. Спустя пару секунд он зашипел и посмотрел на ладонь: острый край вспорол грубую кожу, оставив розовую черту.

— Прости, — пробормотал Кавех, — прости, я не хотел...

— Ничего серьезного. — Аль-Хайтам покачал головой, пряча руку за тканью халата.

Опять избегал, отводил глаза в сторону, отстранялся, лишь бы не открыться!

— Дай посмотреть. — Кавех подался ближе и, пока сосед не успел спохватиться, накрыл его щёку ладонью и мягко повернул лицо к себе. — Пожалуйста.

Выдержать взгляд и одновременно не поддаться мягкому тону – то ещё испытание. Увы, сил вряд ли хватит в таком состоянии: вскоре аль-Хайтам сдался и пробормотал:

— Если только после этого ты от меня отвяжешься.

Не терпя возражений, Кавех усадил его на кровать, а сам сходил за аптечкой. Только устроившись на мягком покрывале, он позволил себе расслабиться: самая трудная часть пройдена. Сердце сжималось от вида потерянного соседа: сутулился, пусто смотрел на ладонь с алой чертой и перестал упрямиться. Что же его подкосило, сумело пробраться сквозь толщу льда? Столько мыслей, да все без ответов.

— Можно? — Шепнул Кавех и осторожно коснулся его плеча.

Несколько мгновений колебания – протянул руку. Неглубокая, но, наверняка, будет досаждать ещё несколько недель, пока не затянется. Исчезнет ли шрам на сердце? Нежно промывая края, влажная марля стёрла кровь, вода в миске поменяла цвет. Все пальцы напряжены, готовясь в любой момент сомкнуться, впиться ногтями, будто орёл когтями, или же просто оттолкнуть. Аль-Хайтам не двигался, но отворачивался, стоило приоткрыть рот, чтобы что-нибудь сказать. Тишину нарушали лишь капли, стекающие с ткани, и тяжёлое дыхание.

Время тянулось долго: половина минуты шла как полчаса, минута – час. Напряжение давило на плечи, вынуждая склониться над ладонью, изучать пересечения линий. Неаккуратное прикосновение – шумный выдох. Кавех поднял голову и столкнулся взглядом с зелёными глазами. Если не сейчас – шанса больше не представится. И он спросил:

— Так что случилось?

— Ничего, — сосед повёл плечами и тише повторил: — ничего...

— Тогда почему ты сегодня такой газированный? Как фонта, которую мне мама из Фонтейна присылает.

— Фонта не бывает газированной. — Нахмурился тот и попытался выпутать руку из цепкой хватки. — И почему это я «газированный»?

— Но ведь она находит! — Уголок губ приподнялся. — Стоит тебя тронуть – шипишь, вот тебе и «газированный».

— Глупости, — пробормотал аль-Хайтам, но в его тоне мелькнуло тепло. Первый луч среди туч. Рука немного расслабилась.

Удостоверившись, что крови не осталось, Кавех взял мазь. По комнате разлился аромат трав, кончиков пальцев приятно коснулась прохлада, но сосед скривился – наверняка, начало щипать. И ведь продолжал молчать!

— Если не хочешь или не можешь поделиться, то я пойму, — продолжил Кавех, — но не отвергай мою помощь, пожалуйста. Обычно ты разговариваешь со мной, когда мне плохо, но если хочешь, я буду молчать.

— В том и дело: ничего не случилось.

— Ничего?

— Совершенно. Нет ни единой причины для печали.

Лицо аль-Хайтама вновь потеряло краски, челюсть дрожала: злился. Зрачки узкие, и раздражение застилало взор. От пустоты к печали, от печали к злости, от злости к пустоте – порочный круг, который помогал разорвать голос любимого. Однако сосед не любил шум, а в таком уязвимом состоянии вряд ли вынесет лишние разговоры. Но ведь иначе не найти способа помочь! Или всё-таки можно?

— Разве она нужна? — Кавех остановился и покачал головой. — Разве грусть – привилегия несчастных? Нет, сам ведь это повторяешь.

— Разве скверное настроение может быть достойной причиной?

— Почему нет? Пусть с твоей стороны оно и кажется «незначительной причиной», не стоит отодвигать её на задний план. Будет хуже: накопится, а потом выльется...

— Как кофе на пол?

Неуверенный смешок, от которого кровь от далась в висках и по коже пробежало пламя. Кавех воспрял и улыбнулся, разглядывая искры в зелёных глазах напротив. Понемногу отмирал: бесчувствие отступало, оставляя намёки на радугу после туч.

Он взялся за бинт и начал неспешно обматывать руку соседа.

— Получается, ты проснулся в плохом настроении, затем начал на себя за это злиться, — слово – оборот бинта, — а потом злиться из-за того, что злишься и это усугубило твоё состояние?

Аль-Хайтам кивнул и придвинулся: в моменты, когда они друг друга понимали с полуслова, вспыхивали щёки, а в груди становилось легко. Доверился и позволил заглянуть за холодность.

— Не обязательно быть на дне, чтобы чувствовать себя паршиво. Представь: царапина, ничего серьёзного на первый взгляд, так ведь? — Кавех наклонил голову и тоже сел ближе. — Причиняет небольшие неудобства, но жить можно, да? Вроде бы незначительно, но что будет, если попадёт зараза?

— Можно и руки лишиться, — усмехнулся сосед.

Пальцы легонько коснулись щеки Кавеха, невесомо прошлись по скуле к светлым прядям и, покрутив одну, заправили за ухо. Внимательный взгляд – широкие зрачки! – окончательно вогнал в краску.

— Надеюсь, мне не нужно объяснять, что моральное состояние такое же важное, как и физическое. — Бинт закончился, а его хвостик был завязан и заправлен как следует. — Любая печаль – трещина на внутреннем состоянии. Что случится, если царапин станет больше? Неосторожное касание может тебя разбить. Поэтому твои чувства важны, не держи их в себе. Я не хочу, чтобы ты разбился из-за мелких трещин, как разбилась кружка.

Кавех притянул его ладонь к губам и мягко поцеловал: сначала в сердцевину, где рана, затем каждый палец, каждую подушечку, – чтобы Хайтам чувствовал всю безмерную любовь, которую нельзя было выразить словами.

— Ковёр, правда, вряд ли получится спасти, — едва слышно хмыкнул аль-Хайтам.

— Одним больше, одним меньше – какая разница? Главное, чтобы у тебя не было тёмных пятен на душе, которые нельзя отстирать. — Ответил Кавех и, хихикнув, прибавил: — Так ведь, Тами?

— Всё верно, мой Кави.