Perfect cryo blue

Когда все, наконец, успокаивается, Фремине остается в больничном крыле еще на несколько ночей - ему все еще дурно после отравления первозданным морем, и пусть тело теперь слушается его исправно, а мыслях нет этой пугающей вязкости, слабость никуда не девается. Здесь, к сожалению, нет книг чтобы скоротать время, поэтому он много спит или просто лежит, плавая в безвременье, и рассматривает потолок - шлем Лини забрал с собой, видимо, прихватив случайно от нервов, и спрятаться от окружающего мира в темную тишину у него не выходит. 

Мыслей почти нет, как и посетителей больничного крыла - Сингвайн огораживает его койку ширмами, даря уединение, и почти не появляется на рабочем месте, проводя большую часть дня помогая на кухне. Заключенные празднуют, избежав гибели, судя по доносящимся из коридоров разговорам люди переполошились эвакуацией не на шутку, и теперь вокруг все строят теории о том, что же в итоге случилось. Фремине знает ответы, и пусть он никому не рассказал бы, его и не спрашивают - он, в отличии от Лини и Линетт не стремился подружиться с местными заключенными, выведывая информацию. Они, ускользнув из больничного крыла еще ночью первого дня, обещали заглянуть как можно скорее, чего так и не случилось, но Фремине не удивлен - у них действительно много дел, а он не пострадал сильно. Море, каким бы оно не было, любит его сильнее прочих, и если и обижает, то случайно.

Фремине до сих пор помнит тревожную вибрацию воды вокруг себя в темном затопленном коридоре, как колыхались у самого дна длинные ленты водорослей, цепляясь за ноги и словно прося не плыть дальше. Помнит он и ядовитый вкус воды - тяжелый, удушающий, как разом свело все мышцы в теле, а сердце забилось быстро-быстро, и от страха стало стыло и слишком громко. Это не первый его предсмертный опыт, и, он знает, не последний, но в этот раз все было как-то ярче и реальнее. Вечная глубина была совсем рядом, гулкая, понимающая, ждущая, готовая подарить забвение, и он почти нырнул. 

Было близко.

И даже спустя несколько дней, в сухости и тепле, Фремине ощущает эти остатки кислородного голодания в своих легких - стоит подумать об этом, позволить воспоминаниям протечь в мысли, и он вновь начинает задыхаться, корчась на кровати. Мутный, тухлый страх встает поперек горла, Фремине жмурит глаза и подгибает под себя ноги, сцепляя ладони в кулаки, и старается представить себя в безопасном месте - в объятьях теплых течений, где солнце сверкает над поверхностью океана, вода поет, любознательный косяк рыб окружает его огромным сверкающим серебром облаком, и он чувствует их гладкие чешуйчатые бока своими ладонями. Дно видно и глубина не здесь, нет тьмы и отравленной синевы, его не ждут там, нет, пока что еще нет. 

К приходу неожиданного гостя Фремине удается успокоиться и даже кое-как отдышаться, но на Ризли он все равно смотрит недоверчиво - тот спрашивает разрешения зайти за ширму, и, получив тихий положительный ответ, тут же подходит и садится на край кровати. Его крио-вижен ловит свет и бликует голубым, и от этого Фремине становится как-то удивительно спокойно, как и всегда рядом с носителями той же стихии, что и его собственная. Пусть и наивно, но он чувствует, что они все так или иначе похожи в своих горестях. И ранить друг друга сильнее не будут. По крайней мере ощутимо.

Ризли, посидев и помолчав несколько мгновений, заглядывает ему в глаза и спрашивает тихим, вкрадчивым голосом, и Фремине, ранее вдоволь наслушавшись от него лающего громкого тона, даже находит силы удивленно вскинуть брови после вопроса:

- Как ты себя чувствуешь? 

Фремине действительно сильно удивляется, но вместо ответа пожимает плечами. С тяжелой головой и прилипшей от выступившей в испуге испарине рубашке он не хочет подбирать правильные вежливые слова. Если герцогу что-то нужно от него, он в любом случае скажет это после дежурного вопроса, а если нет - Фремине в любом случае не очень любит врать. 

Но Ризли, кажется, действительно интересуется искренне:

- Ты точно в порядке?

Фремине поджимает губы, сглатывая вязкую слюну, и заставляет себя разжать пальцы, все еще крепко стиснутые в кулаки. Чужое внимание давит, будто тяжесть воды на высокой глубине. От Ризли пахнет мятным чаем и снегом, Фремине очень бы хотелось, чтобы Лини или Линетт были рядом и привычно украли чужое внимание на себя, но он один и ему нужно выплыть из этой ситуации, раскрыть рот и поговорить, хоть ему и не хочется. Прикрыв глаза и пытаясь подобрать слова для ответа, Фремине вдруг отчетливо чувствует, как отравленная вода, этот иссиня-черный сверкающий яд циркулирует по его венам, вытесняя кровь, наполняя его, будто пустой кувшин, до краев.

От рыбаков он слышал, что, умирая, киты опускаются на дно медленно-медленно, будто море держит их в своих огромных ладонях, прощаясь, и это называют последним танцем. 

Поэтому, наверное, он говорит не то, что собирался:

- Я думал я там умру.

Ризли вздыхает, наклоняя голову, и в его серых глазах Фремине видит тихие, знакомые оттенки понимающей синевы.

- Ты рассказал им, твоему брату и сестре? 

Разговор становится удивительно глубже, переходя с мелководья сразу в откровенную темноту за нанесенной приливом песчаную гряду, и Фремине опускает взгляд. Смотрит в сторону, не зная, как сказать. Лини и Линетт не то чтобы не послушали бы его, внимательные и понимающие, даже нашли бы для него красивые громкие слова утешения. Просто Фремине уже давно понял, что это для них не так уж и важно. Он, в конце концов, просто третий для их команды. Полезный инструмент, как и все они, но только пока работает исправно.

Верно поняв его молчание, Ризли отстегивает свой вижен от куртки и подбрасывает в ладони, проходится по круглому голубому боку пальцем, очерчивает ногтем завитки оправы. Фремине смотрит, завороженно, и как-то сам собой постепенно успокаивается - та же стихия, печальное растресканное крио, если кто и может понять его здесь, из всех, кто вокруг него, удивительно, но это действительно может быть именно Ризли. Потому что другие не знают, не понимают, не сквозящее упорное анемо и уж тем более не целеустремленное горящее пиро.  

Ризли, будто действительно прочитав его мысли продолжает, став еще тише:

- Я понимаю. Да, как бы не звучало. Значит, об этом тоже не рассказал. - он кивает на вижен Фремине, лежащий рядом с его бедром, и он отрицательно мотает головой, заслужив еще один чужой вздох в ответ. Это странно - ситуация, деликатность, с которой Ризли говорит с ним, вязкая, морозная общность между ними, но Фремине кажется, что так и должно быть. Крио это всегда о потерях и несбывшихся мечтах, и этим откровением сложно делиться с кем-то другим. Ризли, покрытый шрамами и взрослый, уставший, разбитый и расколотый, как и Фремине, откровений не просит - он просто точно такой же. 

- Совет странный, но попробуй найти кого-то своей же стихии. Может стать легче. 

Ризли хлопает по кровати ладонью, поднимаясь, возится, возвращая вижен на место, и удивленный взгляд Фремине замечает не сразу. А заметив - фыркает и зубасто улыбается, щуря глаза:

- Не меня. Я в случае чего помочь не смогу. 

И уходит, махнув рукой на прощание, будто капитан огромного ледокола в свою рубку на мачте, а Фремине так и остается за бортом - задумчивый, черноводный, металлический нос корабля вгрызается в толщу льда, раскалывая его, снежная пыль и пена летит в стороны, и Фремине, поразмыслив, соглашается. Возможно, ему это действительно нужно. Стоит попытаться.

***

Найти крио-пользователей на побережье не так уж и просто - проходит достаточно времени перед тем, как Фремине чувствует знакомый леденистый привкус свежести в воде. Море, помня его просьбы, приносит чужой элементальный след на глубину, в которой он изучает недавно затонувший корабль из Инадзумы, и Фремине тут же оставляет свое занятие и всплывает выше - груда раздробленной штормом древесины все равно никуда уже не денется, завязнув в песке и безмолвии вечности. У самой поверхности он замирает, замешкавшись, слушает воду, пытаясь отгадать чужое настроение, а затем быстро выныривает на поверхность - с берега тянет болезненной изморозью, да так явно, что инстинкты бьют тревогу. 

Мокрое тело лежит в полосе прибоя, головой в сторону суши, и волны уже нанесли на обутые в высокие сапоги ноги песка и водорослей. Фремине срывает с себя шлем и, загребая ногами вязкое мелководье, с шумом выбирается на берег. Прикрепив шлем к поясу, он склоняется над лежащим человеком, запыхавшийся и испуганный, пытается найти раны, шарит по телу глазами, но не видит их. Только набухшую от воды чужеземную форму, светлую рубаху с длинным вырезом, свалявшийся мех на синей накидке и красивый фиолетово-синий меч в ножнах. 

Выше в песке волны звенят несколькими пустыми бутылками из-под вина, затем Фремине, наконец, чует стойкий кислый запах алкоголя и позволяет себе выдохнуть. Рыцарь пьян до смерти, но явно жив - просто крепко спит, выбрав опасное место для этого. 

Сумерки, прилив давно начался, и уснув на песке, теперь рыцарь рискует захлебнуться водой в прибрежных волнах. Фремине растеряно смотрит по сторонам, надеясь найти кого-то, кого он может попросить о помощи - человек перед ним выше и больше его раза в два, один он явно не справится, но вокруг ни души, только кричат, перекрикивая друг друга, чайки, да пасётся небольшая стайка гидро-слаймов вдалеке. Место, которое рыцарь выбрал для пьянки, тоже отвратительно неудачное - это крохотный клочок песка и камней под высокой скалой, забытое всеми место, по обе стороны от которого сразу начинается вода. До основного берега недалеко, Фремине отчетливо видит большое скопление песка и поросли низкого кустарника, дорогу, уходящую вверх, но путь прост и близок для одного, не для двоих.

Взбитая в горько пахнущую пену вода просяще бьется о щиколотки его ног, неумолимо пребывая, и, решившись, Фремине обходит рыцаря, наклоняется спереди, подхватывая под руки, и тянет изо всех сил, используя инерцию своего тела. Пыхтя от натуги, он шипит на воду, прося помощи, и та благосклонно подхватывает тяжелое тело рыцаря, занося волнами выше, на песок, окатив с головой напоследок. Рыцарь крупно вздрагивает, закашлявшись, и Фремине тут же опускает руки, отскакивая. Он не любит пьяных, с ними еще сложнее разговаривать, и пусть у рыцаря на бедре мерным синим светом мерцает крио-вижен, Фремине уже отчасти жалеет о своей затее с новыми знакомствами. 

Рыцарь тем временем явно постепенно приходит в себя - он приподнимается, оперевшись на локти, мотает головой по собачьи, пытаясь вытрясти из ушей воду, и пусть солнце уже село и вокруг царит полумрак, луна уже вышла на небо и в ее свете Фремине может угадать цвет чужих волос - глубокий и синий, царственный, и все внутри него в удивлении трепещет от этого знания. Как и ранее с Ризли тревоги вдруг уходят, и, позабыв о стеснении, Фремине откашливается, привлекая к себе внимание. Рыцарь тут же вскидывается, оборачиваясь к нему слишком резко, по-пьяному раскоординированно, и чуть вновь не утыкается лицом в песок, в последнюю секунду успев подставить перед собой руку. 

Фремине, не сдержавшись, хмыкает, выдерживая на себе удивленный взгляд яркого голубого глаза. На него смотрят с легким разочарованием, будто рыцарь ожидал увидеть на его месте кого-то другого, но глубина внутри Фремине все так же горчит на языке, поэтому он упорно стоит на месте и ждет, сам уже не зная почему. Возможно, потому что на него часто смотрят именно так, но в других местах и других обстоятельствах. И сейчас он, по крайней мере, может быть пусть и не тем, кого ждут, а просто самим собой. 

- Ой, не ждал гостей сегодня. - рыцарь, на зависть Фремине, поразительно быстро берет ситуацию под контроль, даже будучи вусмерть пьяным. 

- Ну, присаживайся. - рыцарь хлопает ладонью по мокрому песку рядом с собой и Фремине осторожно садится, водолазный костюм сильно стесняет в движениях и не любит порывистости. И пусть мысли в его голове спокойные, медленные, слова все равно привычно тонут в водовороте тишины внутри него. Он знает, что нужно заговорить - он сам искал таких как он, загоревшись новой потребностью, но за все недели поисков так ни разу и не подумал о том, что будет делать, когда действительно найдет. 

Рыцарь мирно молчит рядом с ним, вычесывая из волос песок и мерно покачиваясь в такт прибоя, Фремине ловит белый блик луны на чужой голубой крупной серьге в ухе и говорит первое что приходит в голову. С Ризли это сработало, - думает он, - возможно сработает и сейчас.

- Осматривал дно неподалеку, а потом почувствовал тебя. 

Это слабо похоже на то, что он действительно хочет, но для начала совсем неплохо. Рыцарь в ответ молча пожимает плечами, откидываясь обратно на песок, укладывает встрепанную макушку на сложенные за головой руки и задумчиво смотрит на небо. Фремине, следуя его примеру, задирает голову и рассматривает низкие редкие темные облака, буро-фиолетовые, еще сохранившие в себе последние краски заката, и миллиарды блекло сверкающих звезд. Здесь, далеко от его дома, другие созвездия, но небо все то же. 

- Не спи так близко к воде, это опасно.

Чужой крио-вижен мерно мерцает голубым светом, обрамленный в золотые крылья Монштандской оправы, но даже они - неправильные. Фремине точно помнит, как заучивал на спецподготовке Отца все оправы - у Монштандской оправы должно быть на два крыла больше. Возможно из-за этого, а возможно потому, что с незнакомым взрослым человеком ему почти впервые так удивительно мирно, он продолжает говорить. Здесь, среди воды и ночи, все происходящее кажется удивительно реалистичным сном, а они двое - просто двумя медленными, иссыхающими медузами, которых выкинуло штормом на берег. Фремине чудится что, закрой он глаза, он сможет ощутить, как по капле покидает его тело влага и жизненные силы. 

Перестав смотреть на звезды, Фремине опускает голову и замечает, что рыцарь внимательно разглядывает его - повернув голову в его сторону и улыбаясь легкой, удивительно искренней улыбкой, слегка обнажающей его белые зубы. 

- Забота от незнакомца, какой приятный бонус для первой встречи. - рыцарь ведет бровями, игриво прищурив глаз, но Фремине не так то просто поймать в эти сети - Лини тоже всегда общается примерно так же. Поэтому он только хмурится в ответ и продолжает настаивать на своем:

- Ты выглядел как подарок. Море могло забрать тебя. - в этот момент за Фремине говорит глубина, но он с ней согласен. Выходит серьезней и строже, чем он планировал, но рыцарь понимает его - перестает ухмыляться, прикрывает глаза, а потом кивает с серьезным пониманием. 

- Я запомню. Спасибо. 

Рыцарь с минуту молчит, а потом поднимается с песка, все еще неловко покачиваясь, и принимается с кряхтением подбирать пустые бутылки, складывая их в свое подпространство. Правильно расшифровав намёк Фремине надевает шлем обратно, проверяя все клапаны, и старается понять свое сердце - пусть первая встреча вышла странной, он не разочарован. Все же другие крио-пользователи тоже люди и у каждого из них свои истории. Возможно, ему просто нужно постараться сильнее?

Стоит ему зайти в волны по колено, как до него доносится громкий мелодичный свист, и он оборачивается - рыцарь стоит от него в отдалении, наморозив себе ледяной мост до суши, и снежинки вокруг него вьются в странных, вальсирующих танцах, отражая луну и сверкая как восьмиконечные звезды. В этом есть что-то знакомое, что-то, что он, возможно, видел на настенных фресках в очередных давно затопленных руинах.

- Приходи еще! - кричит ему Рыцарь, махнув на прощание рукой, и Фремине с тихим шорохом пузырьков ныряет в волны, пряча в море свое смятение. "Получилось!" - сообщает он красочному разноцветному рифу, пугливому осьминогу и любопытной стайке из нескольких мурен, и вода радостно сжимает его со всех сторон, будто в объятьях. Свет луны пробивает поверхность воды, серебря песок на дне, и Фремине еще долго просто бесцельно плавает, рассматривая бесконечно разный морской мир вокруг себя. Затем, подобрав парочку расколотых, но все еще невероятно красивых перламутровых раковин, он прячет их в напоясную сумку и направляется в сторону дома. 

Ему очень хочется рассказать о сегодняшней встрече кому-то еще помимо моря, поэтому перед тем, как выбраться на сушу, он ловит несколько свежих толстых рыбешек, и, свернув им шеи, заплывает за барьер давно покинутой всеми лаборатории под Чемин-де-Ласпором. Там его ждет уже изрядно подросший пухлень, который, узнав его, довольно крутится в воде и выдает тихую радостную трель. Фремине кормит его рыбой с рук, тихо резонируя от чужой мелодичной благодарственной песни, а потом, взяв покорного и сытого пухленя за ласты, медленно кружит с ним в воде, повторяя танец недавно увиденных остроконечных снежинок. 

- У него все лицо было мокрое и соленое, знаешь? Но вода омывала его только по пояс. - шепчет он пухленю, скинув шлем и позволив воде растрепать свои волосы давно забытым жестом откуда-то из глубокого детства. Пухлень в ответ смотрит черными круглыми глазами и бодает его мягким усатым носом в грудь. Фремине фыркает, выпуская пузырьки воздуха, и продолжает кружиться внутри огромного стеклянного купола. Он, как и пухлень, тоже запертый и забытый, поэтому, наверное, ему здесь так комфортно.

***

Почему-то всегда теперь думая об алкоголе во время своих поисков других крио-пользователей, Фремине старается заниматься этим по утрам или в первую половину дня. Потому что бары открываются к вечеру - так он рассуждает, следуя под водой вдоль бесконечно длинного пляжа отмели Яогуан, возвращаясь с задания по снабжению. Одиночные посты фатуев на группке мелких островов расставлены умно, но жутко неудобно для коммуникаций - их месяцами никто не навещает, и пусть Фремине и привычнее работать одному, чужое одиночество неизменно печалит его. 

Поэтому он старается побыть подольше на обоих пунктах своей доставки - у угрюмой электро-цицин, которая только недавно запомнила его имя, но вкусно кормит его супом из морепродуктов при каждой встрече, и с невероятно разговорчивым пиро-застрельщиком Игорем, который сам долго отказывается отпускать его, вытягивая все новые и новые новости с большой земли. И пусть Фремине мало что может рассказать ему, с Игорем все равно забавно - пусть он и относится к нему слегка пренебрежительно, вероятно, из-за их разницы в возрасте, чужой раскатистый смех все еще звучит у него в ушах, дрожью скользя по позвоночнику. За размышлениями о том, доживет ли он сам до первых седых прядей в волосах, Фремине почти пропускает то, как холодеет впереди него теплая морская вода. 

В этот раз он сидит под водой дольше, прислушиваясь. Крио-пользователь ходит по берегу, разозлено топая, воздух потрескивает от странной смеси гнева и разочарования. Затем, воткнув в песок пару толстых ледяных мечей он падает на колени, запуская в воду ладони, прося помощи, и вода расцветает кислым страхом. Фремине колеблется еще секунду, советуясь с бликами на поверхности воды, но потом слышит молодой сдавленный от слез голос и выныривает - он боится плачущих детей, несчастных в своем абсолютном горе, и все, чего ему хочется при виде чего-то подобного - сделать так, чтобы беда никогда не целовала их в лоб. 

Мечник оказывается намного старше, чем Фремине показалось вначале - он даже чуть выше его самого, но растерянный и разбитый, с невероятно красным лицом и голубой челкой, прилипшей к мокрому от пота лбу, и это все, что имеет значение. Ощущая себя взрослым и уставшим, Фремине осторожно садится рядом с ним на колени и вопросительно заглядывает в глаза - мечник сорвано и слишком часто дышит, от него во все стороны валит пар, а вода у опущенных в нее рук почти кипит. 

- Жжарко... - парень часто моргает голубыми глазами с расширенными кошкообразными зрачками, слезы текут по его лицу, испаряясь со щек, и Фремине, растерявшись, кидает взгляд на чужой крио-вижен, тревожно мигающий блеклой синевой. Перед его взором тут же мелькают десятки увиденных ранее сцен из лабораторий в Заполярном - как сходили с ума от перегрева из-за переполненных реакциями тел подопытные в клетках, их выгнутые в агонии тела и кровавую пену, текущую под ноги, воздух, захлебывающийся болью. Поэтому он без раздумий хватает тонкие запястья и пускает свое крио поверх чужого. Вода болезненно шипит, брызгая кипятком в стороны, Фремине морщится, но не отпускает. Жалеет, что не имеет предрасположенности к лечению, но оно, кажется, и не нужно - мечник быстро остывает, вливая крио-энергию следом, и постепенно вода начинает густеть, превращаясь в мутный льдистый кисель и темнея. 

Завороженный этой удивительной способностью стихии иметь так много форм, Фремине не сразу замечает момент, когда стоит отпустить чужие руки, и, услышав тихие слова благодарности, неловко дергается, поднимаясь на ноги. Сделав несколько шагов в сторону, он, наконец, поднимает глаза и ловит все еще мутный раскоординированный взгляд. И пусть от его нового знакомого уже не валит пар, он все еще выглядит потерянным, крупно вздрагивая всем телом и пошатываясь. Невольно вспомнив свою прошлую встречу с пьяным рыцарем, Фремине помогает мечнику отползти от воды и сам укладывает его на траву. Та тут же покрывается изморозью, а толстые ледяные клинки, воткнутые в землю, отбрасывают на чужое лицо синие тени. 

- Он оп-опять сделал это! Опять накормил меня этимми проклятыми острыми пе-перцами! Я же гговорил ему! Говорил, что м-мне нельзя! - мечник рвано дышит, заикаясь, и снова срывается в слезы. Неловко закрыв лицо покрасневшими от горячей воды ладонями он становится еще меньше, сжимаясь в бело-синюю ракушку, перламутровую от печалей. Фремине молча стоит рядом, кидая ищущие взгляды по сторонам, но рядом никого нет. И, наверное, так даже лучше - решает он, поднимая гуляющий над водой пар, перегоняя его выше и превращая несколькими взмахами руки в крупные мягкие хлопья снега. Берег тут же засыпает до сугробов, крохотный клочок холодной зимы среди пышущего жаром лета, а мечник, успокоившись, изнеможённо засыпает. 

На нем снега почти нет - снежинки таяли, не долетая до него, но вокруг сугробы образуют уютные объятья, от которых, Фремине знает по себе - крио-пользователям не холодно, а просто приятно и спокойно. Собственная стихия ранит их, но не так как топящий огонь, искрящее электро или удушающие лианы. Поэтому, постояв еще с минуту в наслаждении от привычного холода мимолетной зимы, Фремине бросает последний взгляд на голубую макушку и возвращается обратно в воду - встреча выходит странной, и она явно не о дружбе, поэтому все, о чем он надеется - что мечнику больше никогда не будет так плохо как сегодня. Эти мечты, как и снежинки на его плечах и волосах, слишком легкие в своей наивности, быстро смывает и растворяет водой, но Фремине не хочет обращать внимание на эти пророческие намеки. Здесь, в каменном Ли Юэ, другие легенды и другой архонт, а значит и судьбы у людей еще не предречены. По крайней мере так думать немного легче.

***

С водой у Фремине особые отношения - настолько близкие, что люди, мало знающие его, всегда удивляются, впервые увидев стихию у его глаза бога. Он сам, напротив, ничуть не удивлен - в нем нет стремлений к идеалам, он по правильному и подходяще полон противоречий, молчаливо желающий подчас слишком многого и не получающий ничего в итоге. И в том, что он может понимать воду скорее его личная, долгая история, связанная с глубиной, а не чистота хоть в чем-то.

Потому что по долгу службы он делал и делает страшные, ужасные вещи, которыми вовсе не гордится.

К примеру этой темной, безлунной ночью он, дождавшись шторма, топит легкое судно в высоких волнах. На борту с десяток людей, а у лодки всего две тонкие мачты, уже сломанные безжалостными порывами ветра, и все, что Фремине нужно сделать - проморозить судно из-под низа, сделав еще тяжелее. Лед намерзает крупными сияющими глыбами, трещит, сдаваясь, древесина, и судно быстро уходит под воду. Задача Фремине - наблюдать со стороны за тем, чтобы никто из высокопоставленных членов палаты советов не выжил, и пусть с ними сегодня их семьи, жены и дети, на палубе ни в чем не повинные матросы, он парит в водной толще неподвижно, олицетворяя собой безжалостный зов глубины, так пугающий и его самого. Люди барахтаются в воде, захлебываясь, кричат, взмахивая руками, пытаются до последнего держаться на поверхности, но волны жадно слизывают их во мрак одного за другим, никого не пощадив. И пусть Фремине привык делать настолько отвратительную работу, это не значит, что ему удается это просто. Он все равно слышит, все равно чувствует - вода резонирует чужой агонией, последними жадными вдохами, и где-то там, глубоко в себе, он задыхается вместе с ними, лишенный кислорода. 

Разница между ними только в одном - он, утонув в себе, все равно всплывает после - где-то намного южнее, и пусть тут море дышит еще молодой, зарождающейся бурей, в воде хотя бы не разливается горький привкус смерти. Только летит, играясь с белой пеной, восторженная спотыкающаяся вьюга и тянет уже знакомой пьяной печалью - Фремине узнает чужой безошибочный элементальный след совсем близко, и, вновь испугавшись, дергается в сторону виднеющихся даже сквозь мутную воду нависающих скал. Тревога вспыхивает внезапно, мощно, у поверхности волны играючи швыряют его из стороны в сторону, словно не желая отпускать на берег, и ему приходится сильно хлопнуть по воде рукой чтобы та успокоилась и позволила выбраться. Волны, покорившись, швыряют его почти к камням, и он успевает сгруппироваться в последний момент, выкатившись на мокрый песок кубарем. 

Рыцарь, сидящий у самого основания скалы и разжигающий костер, удивленно вскрикивает, подбегает, помогая подняться, и долго возится с заклепками его шлема. Ледяной ветер бьет Фремине по мокрой спине наотмашь, почти сбивая с ног, время кончается, и он, отбивая чужие беспокойный пальцы, срывает с головы шлем. Быстро осматривается, оценивая ситуацию - вода прибывает, сушу невозможно разглядеть в непроглядной ночной тьме, а море за его спиной рокочет все сильнее, обеспокоенное и безумное. Рыцарь пытается задавать ему вопросы, но Фремине игнорирует его - только зовет за собой, возвращаясь под скалу и тут же вскидывает руки, начиная морозить толстую ледяную ограждающую сферу между ними и морем.

- Костер? - коротко спрашивает рыцарь, и Фремине, на секунду вздрогнув от знающего страха, передергивает плечами.

- Туши, иначе море нас заметит.

Слабый огонь тут же шипит, погибая подо льдом, в воздухе повисают сверкающие тревожным белым светом кристаллы, а к его крио-магии прибавляется вторая - сильнее, старше, опытнее. В четыре руки они быстро заканчивают работу над барьером, о низ которого уже бьются первые любопытные волны, привлеченные слабым сиянием внутри, и, поняв это, рыцарь убавляет яркость света, делая его призрачно-слабым. Буря, наконец, настигает и это побережье, бушует, завывая, ветер, Фремине добавляет напоследок к самому полу еще один слой льда - на всякий случай, и устало отходит к рыцарю, который уже ждет его, сидя у самой скалы.  

В этот раз молчание между ними морозное и удивленное, Фремине устало затаскивает шлем на колени и устраивает на нем голову, положив поверх ладоней. Песчаная насыпь под ними дрожит, резонируя от ударов пудовых волн совсем рядом, за толстой надежной стеной изо льда. Рыцарь, поймав звякнувшую и покатившуюся было пустую бутылку рядом с собой, ловит в воздухе один из кристаллов, крошит его в ладонях и высыпает мерцающий снег внутрь бутылки - та вспыхивает пряным вяжущим на языке алым цветом и Фремине невольно сглатывает.

- Что ты здесь делал в такое время? - рыцарь отставляет бутылку в сторону, приморозив к песку для надежности, и зачесывает мокрую челку со лба, пуская по ней разряд инея. Морщится, поджав губы, явно пытаясь быстрее протрезветь, и от всего этого понимания чужих действий Фремине тепло где-то внутри, там, за развороченными и истлевшими от времени ребрами, такими же, как древние останки драконьего скелета на Элинасе. 

Кажется, будто они сидят в уютном полутемном ресторане, спрятавшись за ширмами, досыта наевшиеся и румяные от апероля, а теплый июль лежит низким звездным небом на их плечах. 

- Плохие вещи. - Фремине вытягивает ноги в тяжелых ботинках и вскидывает брови, заметив в чужом взгляде обеспокоенность. Рыцарь обшаривает его тело взглядом, словно проверяя на ранения. Волнение на вкус как неспелые пузырины, непривычное и сбивающее с толку своей искренностью, и Фремине гулко сглатывает, выдавливая улыбку. Ищет верные слова, вспоминая, что люди обычно говорят в таких ситуациях.

- Со мной все в порядке? - выходит вопросительно, но рыцарю, кажется, достаточно. Он кивает и откидывается назад, облокачиваясь спиной о скалу, оказываясь совсем рядом, и Фремине с удивлением отгадывает в себе желание положить голову на чужое плечо.

- Вот и славно. 

У Фремине в голове сотня вопросов и абсолютное отсутствие желания задавать их - рыцарь явно неспроста постоянно сидит здесь, в этом архонтами забытом месте, крохотном и всегда влажном, но и у Фремине есть такой личный тайник, хоть и покрупнее - любая вода подойдет, если знать как правильно нырнуть в нее. Сам рыцарь, кажется, тоже не стремиться лезть к нему в голову, и Фремине удивительно от этого - тот же Ризли смотрел внимательно, пристально, читая его, чего не скажешь о поведении нового знакомого. Возможно ему просто не нужно это, а возможно - Фремине сдается, потакая своим желаниям, и медленно передвигается, опуская голову на чужое более высокое плечо, - ему и не нужно, и он давно прочитал Фремине как простой мятый буклет со скучными инструкциями. 

- Ты же не специально оказался здесь? - Фремине почти шепчет, давая шанс не расслышать себя за завыванием ветра и рокотом бури, но рыцарь слышит и слабо пожимает плечами, не желая тревожить его:

- Нет? Нет. Не думал, что будет шторм, совсем не умею читать море. Мне ближе другое. - он пускает серебристую вязь инея по пальцам вытянутой руки и изморозь ползет по запястью красивыми перьями, так похожими на павлиньи. Обогнув перчатку мороз целует пальцы, окольцовывая, и красивые льдистые камни сверкают совсем тускло, но все еще царственно. Его крио изящно - совсем не такое, как грубые удары тяжелого меча Фремине, и в этом есть еще одна грань их стихии - многообразие, как и во всем, способное быть и льстиво-обманчивым, и режуще-правдивым, но неизменно смертоносным. 

- Надолго это? - Рыцарь сжимает ладонь в кулак, превращая иней в пыль, а затем устало опускает на свои колени. Фремине незнающе мычит, разморенный долгим днем и чужой близкой прохладой. Океан совсем рядом, глубокий и дикий, и это тоже успокаивает - Фремине поудобнее перехватывает шлем руками и закрывает глаза, дыша спокойно и размеренно, словно пытаясь таким образом успокоить бурю, что неистовствует за льдистым барьером. От рыцаря исходит мерная, мощная энергия крио, их одинаковые стихии переплетаются, узнав друг друга, и это так похоже на принятие, что Фремине разрешает себе заснуть. 

Утром он просыпается уже один, на подушке из мягкого белого снега, его шлем осторожно прикопан в песок и огражден для надежности несколькими уже подтаявшими ледяными шипами, воткнутыми поблизости. Солнце, умытое в буре, светит слепяще ярко и толстая ледяная сфера над ним уже почти истаяла, выполнив свою задачу. Задумчиво рассматривая чужие следы на песке, ведущие к воде, а за ней - к берегу, Фремине потягивается, раскинув руки в стороны, и выкапывает шлем. Тот пахнет солью и водорослями, и всю дорогу до дома Фремине довольно улыбается, дыша полной грудью.

***

Как и многие загадки на Инадзуме, судьба, видимо, любит число три, и третьего крио-пользователя Фремине встречает месяцем позже, вновь заплыв к берегам Ли Юэ. Это звенящее, слишком раннее утро, полный штиль, и Фремине просто дрейфует у поверхности, возвращаясь с долгого задания. Он устал до рези в легких, но это все еще не его воды, знакомая, но не досконально территория. Вода здесь не привыкла к нему настолько, и он не может просто лечь спать, опустившись на дно. Поэтому он часто останавливается и делает длительные перерывы, все еще раздумывая о том, чтобы выбраться на берег и найти какую-нибудь затопленную пещеру в скалах, когда вновь чувствует знакомые отголоски холода в воде. 

На этот раз чересчур буквально - на воде заморожен тонкий мост изо льда, уходящий далеко от берега, и, проплывая под ним, Фремине любуется светом последних потухающих звезд на розовом от восхода небе. Спокойная водяная гладь позволяет увидеть даже это, а также высокую бело-серую фигуру, стоящую у края ледяного моста. Наученный предыдущим опытом общения с другими крио-пользователями, Фремине не выныривает сразу, предпочитая затаиться немного глубже - вода тушит его элементальный след, скрывая от других, но охотно рассказывает о чужом состоянии - смятение, тихое, приглушенное, так похожее на сего собственное и одновременно далекое, заставляет его замереть и затаиться. С каждой секундой ему все больше и больше кажется, что его появлению не будут рады - серая фигура ударом ноги морозит круглую площадку перед собой, тонкую и идеальную, будто линза, и опускается на колени. Фремине отчетливо видит черный низ чужой одежды, туфли на каблуках, витиеватые и красивые, а затем незнакомая девушка наклоняется и заглядывает в лед, словно в зеркало. Чувствуя, как подскочил от удивления пульс, а сердце бьется быстро и заполошно где-то в горле, Фремине шарахается в сторону, глубже и дальше, не давая возможности разглядеть себя в воде. Но девушка смотрит не на него - она рассматривает собственное лицо в гладком отражении льда, беловолосая и льдисто-спокойная. В ее удивительных фиолетово-голубых глазах Фремине даже на глубине не может рассмотреть света - и это дарит ему тихую печаль общности, все повторяется вновь и вновь - голубая грусть радужки, мороз стихии, одинокие фигуры на берегу, тихий плеск волн. Неужели они все такие на самом деле? 

Завороженный чужой попыткой осознать свое отражение и отчасти узнав в ней и самого себя перед высокими зеркалами в Доме Очага, Фремине пропускает момент, когда чужое настроение резко меняется. Девушка, до этого замороженная во времени, неподвижная, дергает подбородком и наваливается вперед, впиваясь пальцами в лед под собой. Ее длинная толстая коса, взметнувшись, сползает со спины в воду, тут же намокая, но девушка не обращает на это внимания - она будто ищет что-то в своем отражении, щуря глаза. Но сколько бы она ни смотрела, ей не удается отыскать этого - и вслед за смятением вода волнуется от такой же далекой, изумительно сдержанной ярости. Не будь это рядом с водой, чуткой к эмоциям, Фремине и не понял бы - выражение лица у девушки не меняется, он видит это отчетливо - смотря снизу-вверх, будто незваный гость, непрошенный и неуместный сейчас, он сам не знает почему не уходит. 

"Я просто хочу понять" - шепчет он оправдание в темноту своего шлема, а затем крупно вздрагивает от неожиданности, когда девушка вдруг с размаху бьет кулаком в центр своего ледяного зеркала. Это почти заставляет Фремине задохнуться - лед тут же трескается, ломаясь от невероятного по силе удара, несколько осколков даже относит на глубину, и, уворачиваясь от них, он упускает момент, когда девушка уходит обратно к берегу, тут же растапливая лед позади себя. Раскоординированный и пораженный, Фремине еще долгое время просто парит в водной глади, успокаивая вновь сошедшее с ума сердце. Всю дорогу до дома он задумчиво молчит, оттаяв только после встречи с пухленем, который так же по наивному рад ему и принесенной им рыбе, успокаивающий в своем постоянстве. И пусть очередная попытка знакомства разбилась, как то льдистое зеркало, которое теперь время от времени снится Фремине в темных, безвоздушных кошмарах, трескаясь вместе с его лицом в отражении, новую встречу с рыцарем он ищет уже по своей инициативе. 

***

Это оказывается на удивление сложно - их пути явно постоянно расходятся и каждый раз, когда Фремине оказывается поблизости от знакомых скал с берега не пахнет снегом - только дуют теплеющие изо дня в день ветра, шепча о весне и одуванчиках. Именно здесь Фремине приобретает новую привычку - всплыв на поверхность и сняв шлем, он может подолгу смотреть в высокое, почти всегда ясное небо и наслаждаться громким плеском волн. Когда ему, наконец, везет, о том, что рыцарь на берегу ему рассказывает не вода, а плывущие по ней красивые чашечки цветов лилии каллы. Вдруг оказавшись окруженным ими со всех сторон, мерно покачивающимися на воде, Фремине прислушивается и, уловив знакомый элементальный след, поворачивает к берегу с тяжелым сердцем - в Фонтейне цветы на воду пускают в дни траура. 

Рыцаря он находит на привычном месте - под тенью скалы, нависающей сверху, сегодня он сидит у самой воды, вытянув в полосу прибоя голые ступни. И пусть тишина отдает океанской горечью, а рыцарь печален - Фремине видит это даже в отдалении, тихо приближаясь, не желая резкими звуками разбивать чужую меланхолию, смертью не пахнет. В воздухе висит яркий, тонкий запах лилий, от которого у Фремине чешется в носу, и, чихнув, он привлекает внимание рыцаря - тот поднимает голову и спокойно кивает, приветствуя его. 

Сегодня он трезв, пустых бутылок из-под вина не видно, и Фремине вновь начинает разговор первым. Странный опыт для него, не любящего разбрасываться словами, но с рыцарем получается, кажется, впервые в жизни, и Фремине даже не нужно заставлять себя для этого.

- Красивые цветы, у нас такие не растут.  

Рыцарь молча указывает взглядом на песок рядом с собой, и Фремине так же молча садится, захваченный моментом – это что-то особенное, сокровенное, и ему морозно до муражек от того, что ему позволяют быть рядом. Выражение лица у рыцаря далекое, будто тени, в которые превратились люди на старых, размокших от времени картинах в затопленных помещениях старого Фонтейна. Рыцарь такой же – блеклый, облупившийся от тоски, но все еще заключенный в старинную золотую раму из воспоминаний. Фремине ощущает себя стоячей тухлой водой, неподвижной и мутной, и вместе они отлично сочетаются. Поэтому, наверное, рыцарь отвечает ему:

- Это мой цветок по наречению. Сейчас здесь, в Монштандте, проходит Луди Гарпастум, это красивый весенний праздник цветов, песен, вина и полетов. - Рыцарь распутывает очередной цветок из венка, и, покрутив его в руках, осторожно отсоединяет чашецвет от стебля и опускает руку на воду, позволяя волнам покорно слизать его и унести с прибоем прочь. Фремине знающе кивает - он изучал общую историю всех регионов, знаковые праздники и часть местных обычаев, это должно было облегчить ему коммуникации на дальних заданиях. Если бы, конечно, он вообще разговаривал во время большей части из них.

- Одна из традиций этого праздника - дарить венок из нареченных цветов особенному для тебя человеку. - Рыцарь нежно оглаживает остатки венка на своих коленях, поджимает губы и запрокидывает голову, смотря на скалу над собой. Тень и наклон головы скрывает выражение его лица, но Фремине это и не нужно - это видно в чужой позе, в том, как рыцарь сидит, в линии его плеч, безвольной и уставшей, в тусклом блеске чужого крио-вижена. И Фремине ярко, болезненно хочется утешить человека рядом с собой, но никто никогда не утешал его, поэтому он не знает, как сделать это правильно.

- Раньше мы тут вместе часто играли, это было наше секретное убежище. Здесь всегда было много красивых ракушек, мы приходили с отливом и уходили до пролива. А теперь песчаную гряду размыло и добраться можно только по воде.

После того сокрушительного шторма явно были и другие бури - волны нанесли к берегу больше песка, намыв новую, свежую песчаную гряду. Она совсем рядом, под тонким слоем воды, но рыцарь будто не замечает этого. Или, - думает Фремине с удивительной даже для него самого проницательностью, - здесь дело не совсем в этом. 

Налетевший теплый ветер треплет им волосы, раскачивая цветы на воде, тянет с колен рыцаря венок, будто стараясь сорвать, поднять в воздух и унести прочь, но рыцарь тот упрямо поджимает губы, возвращая венок на место. Ведет головой, хмуро смотря на небо, и ветер покорно стихает, тихо вздохнув напоследок.

Рыцарь молчит, горький и просоленный волнами, и Фремине подсаживается ближе. Вновь кладет голову на его мягкое плечо, скрытое сине-белой накидкой с золотыми звездами-вставками. Потребность быть рядом, удивительное знание дозволенности заставляет его пальцы подрагивать, когда он поднимает из воды чужую ладонь и гладит пальцы, посылая спокойный холод. Намного более темная, чем его собственная, кожа цветёт старыми шрамами от ожогов. 

У Фремине тоже есть шрамы - длинные витиеватые усы медузы, с низа спины - на грудь, почти до самой шеи, морской мир обнял его, а он был неопытен и молод, и чуть не умер в ответ. Прикасаться к чужой ладони странно, но им обоим всегда холодно, и это как будто иначе, не значит ничего особенного и значит очень многое одновременно, особенно для Фремине, более всего ценящего личное пространство. Рыцарь рассматривает несколько секунд тонкие бледные пальцы Фремине, в чужой ладони кажущиеся детскими, и тихо хмыкает.

- Он уже давно не приходит. Все в порядке. - Рыцарь осторожно освобождает руку и продолжает дарить цветы волнам, отпуская от себя цветок за цветком. Фремине наблюдает за цветочным танцем в воде - они кружатся в медленном, тягучем вальсе, и во всем этом столько глубокой, ранящей печали, что он впервые решается рассказать и свои горести:

- У меня тоже есть брат и сестра. Мы не родные, и в приюте нас поставили вместе. Они правда стараются для меня... - голос срывается, стараясь скрыть следующие слова, его ледяное знание, рассыпающее, тающее откровение, - ...и я правда чувствую, что тоже важен для них, но недостаточно. 

Это слово - гулкая синяя глубина в подводных пещерах, резонирующий зов расщелин в его ушах, песни одиноких китов, и услышать их может только он и никто другой, потому что они все - на поверхности, и только он - там, под водой. 

Рука Лини в руке Линетт, их склоненные друг к дружке макушки, когда они тихо шепчутся о чем-то. Ладонь Фремине меньше, его кожа бледнее, а песчинки давно стали веснушками. Но никто никогда не замечал.

Рыцарь ничего не отвечает, бросив на него короткий глубокий взгляд, и возвращается к распутыванию венка. Осталось всего три лилии - Фремине тихо вздыхает от невозможности сделать все лучше и рассыпается прямо у рыцаря в руках, распадаясь на белые лепестки вместе с цветком.   

- Он самый особенный? - вопрос рождается сам, бурля в горле звуками, и Фремине выталкивает его на поверхность, удивляясь своей смелости. Здесь и сейчас, окруженный душным полднем, пропитанным запахом лилий, все кажется ему мутным и нереальным, будто грустный и долгий до бесконечности сон. Шуршат, облизывая песок, волны, мерно покачиваются на воде цветы, от рыцаря пахнет морозом и горелой травой, а Фремине чувствует себя одинокой высокой скалой посреди бескрайнего морского дна - да поверхности далеко и никого, кроме кораллов и рыб на бесконечные километры вокруг. 

Отпустив по очереди на воду все отдельные белые лепестки и желтую сердцевину цветка, рыцарь осторожно отделяет от стебля второй цветок и отправляет его следом.

- Он мой...Он. Мы были братьями. Чем-то большим. Теперь уже нет.

Тихо трещит, распространяясь в стороны, тонкий лед. Рыцарь выпускает вокруг себя перья изморози по воде, минуя цветы, и Фремине завороженно наблюдает за тем, как его ботинки и голые лодыжки тоже замерзают.

- Холод всем дарит печаль? - выходит хрипло, но Фремине даже не старается откашляться, будто наглотавшись соленой воды.

Рыцарь с громким щелчком отстегивает с пояса свой крио-вижен, кладет к себе на колени, рассматривая с такой внимательностью, будто видит его впервые. Снежинка внутри мерцает мерным белым светом, льдистая и вечная, и у Фремине все внутри звенит, крошась. Здесь, на ярком пляже перед синим, глубоким морем, рядом с человеком, ставшим, он верит, ставшим ему другом, ему все так же плохо.

- Нет, я думаю, что печаль приходит первой. - ответ тихий, как ползущая по снегу поземка, и Фремине прикрывает глаза, сдаваясь.

Ему кажется, что в эту игру ему никогда не выиграть. Не выйти из этого сражения победителем. Если все другие - светловолосые, голубоглазые, и даже сам рыцарь - сверкающий и льдистый, взрослый, не смогли, то почему он все еще пытается? 

Однажды в одной сказке еще тогда, в далеком прежнем детстве, он прочитал о том, что после смерти люди пересекают особенный, мистический океан, где волны сладкие как сахар. Есть ли в том океане привычная ему зовущая глубина без дна? 

Скользя пальцами по чужой золотой оправе вижена, Фремине забирает последний лежащий рядом цветок лилии каллы и прячет в своей ладони. Потом, завозившись, раскрывает напоясную сумку и находит среди мелкой россыпи янтаря, красивых расколотых ракушек и темнозвездников свежий ромарин и кладёт рыцарю на колени. Тот в ответ улыбается тресканной, слабой улыбкой, и Фремине чувствует её тень на своих губах, сидя по колено в песке и чувствуя прохладу воды, омывающую бедра. 

От улыбки ноет лицо и ему горько до солености, с моря снова дует слабый, тихий ветер, гуляя среди его волос и заправляя отдельные пряди за уши. 

Он давно не улыбался?

Он не помнит.

Вода зовет обратно, к себе, а ему почему-то хочется побыть здесь подольше хотя бы еще на пару мгновений. Но момент уходит, все уже сказано, и на прощание Фремине ещё раз коротко сжимает чужую холодную ладонь. Оставляя рыцаря и его новый цветок позади себя, Фремине бережно укладывает лилию каллу в напоясную сумку и, закрыв ее, надевает шлем, прячась в привычный мир мрака и беззвучия. Ему больше не снятся кошмары о первородном море, но, узнав и увидев новое вокруг себя, он уже не уверен, что это важно. 

Море встречает его кобальтовой синевой и солнечными полосами, от поверхности до самого дна, и он бесцельно плывет вперед, размышляя обо всем и ни о чем одновременно. Встреча оставляет после себя странное послевкусие, безнадежные надежды, свои и чужие, кружат вокруг него цветочным хороводом, и как бы он ни хотел оставить все это там, на поверхности, на самом деле оно всегда с ним, внутри него, куда бы он не поплыл.

Он так и не понял, что Ризли хотел сказать своим советом - все точно такие-же, как он - замёрзшие и растресканные, крошево льда по весне в пене прилива. От встречи к встрече, от человека к человеку - крио-вижены, разные оправы, едва заметные, но ощутимые различия в оттенках морозной синевы, голубые глаза, кривые ухмылки. 

Они одинаковые - они все, потерянные и одинокие, оставленные, неважные даже рядом с кем-то особенным. 

Лед - это всегда о предательстве, морозное нежелание больше чувствовать эти яркие, ядовитые эмоции, жадная жажда тихого снежного спокойствия. Холодное безмолвие вечной мерзлоты, опасная наледь, ранящие ледяные наросты. Ледники, не размытые водой, не согретые солнцем, не сдвигаемые ветром. Бескрайние белые пустыни, снежные шапки на вершинах гор, дальше, чем могут долететь даже самые отважные птицы с широким размахом крыльев.

В этом нет спокойствия - только ранящая обреченная общность, приговор, обрамленный в золото витых оправ. Он увидел больше, узнал больше, но от этого не становится легче. 

Сколько бы Фремине не пытался - он не видит у своего будущего ни тихой заводи, ни тёплого мелководья.

Это уже даже не грустно - просто привычно, как бы он не барахтался, захлебываясь, крича и взмахивая руками, сколько бы не всплывал - море однажды настанет для него. Воды сомкнуться, и все, о чем он надеется - что, возможно, для него это случится в море и однажды он попросту не вынырнет, ответив, наконец, глубине взаимностью.

"Не так уж и плохо" - думает он и гладит доверчивого пухленя по его теплым покатым бокам. Тот тычется мягкими носом в его ладони и кружит вокруг, обнимая ластами, как никто и никогда из людей не посчитал нужным обнять его на суше. 

Но все проходит – пройдет и это.

И там, в сизой холодной тьме он, возможно, больше не будет так одинок.