снова здесь, и всё, что могут сказать оба
ах.
вокруг Тойи зрителями лежат хирургические скальпели. язык больше не немеет, ведь теперь потребности в C20H23N нет. тело привыкло к лезвиям и бардаку внутри, который Аояги убирает из-за своей излишней опрятности, балансирующей меж перфекционизмом и обсессивно-компульсивным расстройством, но сегодня ничего внутри не будет нуждаться в удалении посторонних предметов. хирургический стол ощущается ватой, щедро пропитанной всеми седативами со сладким привкусом, а этилен здесь — утешение с запахом пряника от врача. короткий медицинский халат розового цвета на теле пациента — подарок, но также вкусная добавка к пище для голодающего вожделения доктора. плюшевое сердце внутри рёбер перевязано атласной ленточкой с брошью из циннвальдита — Акито нравится плеохроизм и #FCC6AA, а он будет вскрывать грудную клетку сегодня.
мы в Стокгольме?
— какая тупая шутка. — но он искренне смеётся.
только там мне было так же хорошо. — но я лишь молча улыбаюсь в ответ, пряча эти слова в набивке.
сердце Тойи стыдливо выстукивает азбукой Морзе на английском
.-. . .- .-. .-. .- -. --. . / -- -.-- / --. ..- - ... ♡,
ведь Шинономе не знает ни английского, ни азбуки Морзе, а такую откровенную и тягучую фразу, похожую на розовую сетку чулок, облегающих ноги, Аояги стесняется сказать даже под морфином, которым пропитано дыхание лечащего врача.
может, стоит сцедить его и ввести в себя? всегда хотелось иметь внутри что-то, что будет тянуть в пропасть липкого, растопленного зефира воспоминаний о проведённых над телом операциях.
... даже после того, как сделают последнюю, разломав внутри всё и выкинув, как ненужный кусок мяса с раковой опухолью воспоминаний.
но почему ты всё ещё лечишь меня?
Акито гладит грудь Тойи скальпелем, раздвигая тюль кожи, так стыдливо прячущий израненные органы. на бьющийся плюш осыпалось немного сахарной пудры с рёбер, но брошь всё так же приятно поблёскивает в свете хирургической лампы. умелые пальцы Шинономе касаются сердца, ощущая мягкий материал.
— ты запомнил мой любимый оттенок?
Аояги лишь скромно кивает, умолчав, что записывал его порезами на предплечьях — бёдра заняты ожогами прикосновений, которые пациент так старательно выводил окурками любимых сигарет своего врача.
— спасибо.
такая короткая, но до экстаза тёплая благодарность капает внутрь субтильного тела, стекая по стенкам органов, попадая даже в кровоток. Тойя впервые слышит это сочетание звуков, и оно тонкой проволокой заползает в спинной мозг, проходясь коричной дрожью по фарфоровой коже, пока Акито оставляет поцелуи на сердце, стучащее всё быстрее, только бы живые, пусть и слегка потрескавшиеся губы касались дольше и чаще. но дальше разрез не идёт, и Аояги начинает беспокоиться. все врачи до этого всё торопились препарировать впалый живот, чтобы не только ощущать очертания внутренностей сквозь тонкую кожу, но и сжать их в руках до боли, которая после первого раза так быстро становилась почти эйфорией.
но Шинономе совсем не спешит. он целует сонную артерию, то и дело возвращаясь к сердцу, чтобы подарить ему ещё немного тепла. Тойя уже тянется к одному из многочисленных скальпелей с желанием самостоятельно разрезать свою бесполезную оболочку, являя самое важное, но Акито ловко прижимает ладонь к операционному столу, качая головой.
— сегодня ещё слишком рано.
в бездонных озёрах глаз так явно виднеется непонимание, но Шинономе целует лоб своего любимого пациента, вживляя в самую сердцевину мозга ответ.
— тебе не должно быть хоть на мгновение больно от моих операций, как и от их последствий.
так введи мне психотро
но в ответ лишь добрый молчаливый укор. Акито никогда не хмурит брови на такие просьбы, ведь гнев больно прорастает в лёгких Аояги, сдавливая его дыхательную систему, защемляя тонкие нити нервов, расползаясь по телу оскорблениями и прикосновениями, от которых есть только один выход — надавить на корень языка посильнее, очищая лишь часть, но никогда не избавляясь от ифосфамидного нутра проблемы.
ласки продолжаются до тех пор, пока Шинономе не достанет последнюю толстую иглу из груди Тойи и пока сам Аояги не сожмёт бёдра, смущённо стараясь спрятать доказательство своего наслаждения. Акито сшивает кожу поцелуями, оставляя следы гигиенической помады, так знакомо пахнущей тёплым печеньем из детства, пропавшим с прилавков вслед за погребальной процессией беззаботной жизни.
— я буду ждать тебя завтра, — фраза прощания, которую врач всегда венчает поцелуем в самые губы.