Ложный акваториум

С просьбой опять спасти Фонтейн от страшного затопления к Фурине на этой неделе пришли уже тринадцать людей, не считая тех, кто прибежал – тех было гораздо больше – и всех их Фурина благополучно отправила туда же, откуда они и пришли. Это было то, чем она занималась последние четыреста лет – училась отталкивать людей, при этом не отдаляясь от них сама, и у нее все еще получалось хорошо: разве что раньше она отправляла из Дворца Мермония, а теперь – туда. 

Что может случиться с этим дворцом, что может случиться с Нёвиллетом? Единственный вопрос, который так и остался для Фурины открытым, это кто кого переживет: громоздкий шедевр архитектуры, подаривший ей не одну тысячу ночных кошмаров, или не менее большой человекоподобный дракон, продолжавший их днем.

Фурина бы сказала, что Дворец Мермония и Нёвиллет созданы друг для друга как Пневма и Усия, и в этом чудесном союзе она точно была лишней. В конце концов, если бы там действительно произошел потоп, Фурина узнала об этом первая – между ее домом и дворцом разница была всего в сотню метров сверху вниз, что позволило бы волнам сообщить эту новость еще быстрее, чем людям.

Но вода не падала каплями с потолка, разбавляя давно остывший кофе в чашке на комоде, не пыталась проникнуть через дверную щель непрошенным гостем и даже не подсматривала в глазок. Мермония стояла так же, как и сотни лет назад: молчаливо, равнодушно, несокрушимо.

~

Страх перед водой, вновь оживший после появления кучи народа у ее порога, чуть притуплялся Гидро глазом бога: бояться волн, когда те расхаживали по дому с метлой, протирали пыль и вместо нее развешивали белье, было сложно. Фурина не выходила из дома, кроме как в ближайшую лавочку за продуктами, уже две недели, находя утешение в книгах и напоминая себе: что бы ни происходило в Фонтейне – это уже не ее забота. 

Нёвиллет и раньше справлялся без нее, а сейчас, вернув себе изначальные силы, не нуждался тем более. Фурина помнила, как они разговаривали после суда; вернее, Нёвиллет говорил с ней, а сама Фурина все время молчала, и с таким же успехом он мог чем-то делиться с одной из (не) ее каменных статуй, раскиданных по всему Фонтейну. Ей – в те моменты, когда она все-таки позволила себе поднять на него взгляд, дойдя до носа, но не смея посмотреть в глаза – казалось, что его рога стали еще темнее и длиннее, теперь не раздваивались, а троились ближе к концам; синяя прядь отделилась от волос, став какой-то отдельной частью тела. 

Четыре сотни лет, пройдя через судебную мясорубку, превратились в расстояние, которое когда-то не составляло и одной вытянутой руки. Никогда прежде Фурина не чувствовала его более далеким и чужим, но с чего должно быть иначе? Вода, хлынувшая во время исполнения пророчества, сломала жилища и испортила поля, навела бардак в домах, но расставила все по местам между ними: Фурина была смертной, а Нёвиллет – драконом. То, что ей столько времени удавалось ходить возле раскрытой пасти и ни разу не попасться ему на зуб, уже было чудом.

~

Иногда Фурине снилось, как Нёвиллет ее сжигал и вешал, а однажды заставил идти по доске средь Великого озера, торопя ударами трости по щиколоткам, бедрам и утыкаясь концом шафта между лопаток, не давая возможности даже оглянуться. Будто Фурина бы посмела; на ее ногах были кандалы и пушечные ядра, но они не пригодились: когда она упала в воду, то превратилась в пену, и тогда ей показалось, что она слышит драконий рев, исходящий не из воды или неба, а внутри ее собственной головы, словно из другой реальности.

Гидро глаз бога тревожно мигал по ночам, утром успокаивающе переливаясь голубо-фиолетовыми волнами в ее трясущихся руках. Иногда Фурине казалось, что она слышит нечто, исходящее из самого ядра и разговаривающее на давно забытом языке.

А на следующий день – спустя лишь два часа после того, как Фурину прекратило рвать фантомной озерной водой – к ней пришли мелюзины.

Фурина доверяла им больше, чем людям – хотя бы потому, что за четыреста лет привыкла к каждой из них. Маленькие глазки и ушки Нёвиллета, внимательно наблюдающие за шорохом каждого листочка Фонтейна, следили и за ней, как оказалось, но Фурина не обижалась: она была счастлива уже от того, что мелюзины ни разу не встретили ни одного настоящего Архонта, который бы позволил им разглядеть отсутствие божественного сердца в ее груди. И, в конце концов, они все до одной были милы с ней – и по-прежнему обращались «госпожа Фурина».

— Месье Нёвиллету... — Седэна замялась, но в итоге сказала то слово, которое Фурина за сотни лет никогда не слышала о Нёвиллете, — ему плохо.

Седэна продолжила рассказывать о том, что не стоит обманываться тем, что с Дворца Мермония не течет как с водяной мельницы: люди не лгут, каждый этаж правда затоплен, хоть и – пока что?.. – не представляет опасности для Фонтейна. А Нёвиллет заперт – собственной силой внутри, где-то, где даже они, мелюзины, не могут его отыскать: первозданные воды двоили комнаты дворца и отражали их, путали в поворотах и переворачивали лестницы. Лиат пропала и нашлась только спустя сутки, еле вышла ко входу, промокшая и напуганная как никогда.

Дальше Фурина не слушала: смутное чувство тревоги, до этого болевшее как фантомная конечность или старая память, вдруг обрело плоть и кровь, и заныло по-настоящему.

~

Мермонию и правда затопило: Фурина открыла дверь и уткнулась в толщу воды, почти доходящую ей до бедренных ремней; волны не выбежали в открывший проход, а остались в зале, будто в проеме установили аквариумное стекло или на самом деле внутри булькало прозрачное желе, сожравшее все кресла, столы, букеты и подбирающееся к картинам на стенах. Фурина осторожно задрала ногу и коснулась подошвой туфли поверхности воды: та разбилась волнами, а не оставила на себе отпечаток каблука и меча. 

Отсчитав удары своего сердца, на пятый Фурина все же преодолела себя, поставила ногу и тут же вошла в зал полностью, закрывая за собой дверь. У воды почему-то не было даже температуры: она не была ни теплой, ни холодной, словно ее не было вовсе, и совсем не ощущалась на коже. Фурине на секунду подумалось, что это – иллюзия, отступающая перед реальностью. 

Мысль прервала массивная ваза, проплывающая рядом: в ней еще остались старые цветы, лепестки которых размокли до состояния каши. Следом тянулся черный след от грунта, поднявшегося на поверхность как морская пена.

Фурина вздохнула: Нёвиллет же видел последствия наводнения. Тогда как затопленный дворец в его голове оказался таким неправдоподобным?

~

Фурина не была во дворце полтора месяца, но этого не хватило, чтобы у воды появился хоть шанс ее обмануть: волны ласково потянули ее за руки, прося повернуть направо, но она все равно держала курс наверх. Вокруг плавала одежда. Скорее всего, одной из первых затопило гардеробную: среди некоторых плывущих платьев Фурина узнала свои бывшие наряды, а в остальной ткани проглядывались старые костюмы Нёвиллета. 

Когда Фурина трижды отказалась свернуть с верного пути, вода рассердилась и поднялась вверх, принимая форму и цепляя водоворотом проплывающие мимо брюки и костюм. Мокрая, тяжелая лента, потерявшая свою белизну, самостоятельно заплелась на том, что должно быть шеей; мантия криво легла на псевдо-плечи, и чаши весов на воротнике перекосились: левая перевесила правую. 

 — Перестань, — не слыша собственного голоса, неизвестно кому сказала Фурина, смотря на воду в одежде Нёвиллета. Ноги Фурины задрожали, и она сделала шаг назад; фигура тут же сократила расстояние. Это напугало Фурину еще сильнее: ей вспомнилось, как Нёвиллет стоял во время суда над ней, слепой к ее слезам и глухой к крикам; движение фигуры было точно таким же, как Нёвиллет бы спрыгнул с судебного кресла на балкон для обвиняемых, если бы решил собственноручно исполнить казнь.

Он бы одним сжатием шеи отделил голову от тела или вытащил сердце из ее груди в доказательство того, что оно никогда не было божественным?

Плечи костюма вздрогнули, словно почувствовав страх Фурины, и вода выплеснулась из одежды вниз, вновь смешиваясь с общим потоком в комнате. Мантия с рубашкой упали и навели круги на поверхности, выглядя еще более темными и промокшими. 

Фурина на остатках сознания отметила, что копии не доставало жилета и халата, после чего упала прямо на диван, проплывающий рядом.

~

Когда Фурина очнулась, то не сразу поняла, что именно не так: потолок в кабинете Нёвиллета был точно таким же, как обычно, светильников на люстре – все еще восемь боковых вокруг одного центрального; часы показывали полшестого – самое обычное время, когда Фурина просыпала вечерний десерт, излишне расслабившись на диванчике в кабинете Нёвиллета.

Вот только самая тонкая из стрелок не двигалась.

Едва Фурина успела испугаться, как ее тут же обрызгало водой: книги, посвященные рекомендациям по дипломатической работе с Мондштадтом, наконец-то последовали своим внутренним заповедям и пустились в свободный пляс, выпрыгивая из воды как летучие рыбы и размахивая страницами вместо крыльев. Из-за отсутствия привычных трех подушек, которые плавно переплыли с дивана к своим собратьям в угол кабинета, образовав целую рыбно-подушечную стаю, у Фурины затекла шея. Сколько она спала?

Сам диван плавно качался на волнах влево-вправо, и только тогда Фурина поняла, что с ней опять играют. Она оглянулась: напольные светильники слабо мигали под водой, как воины, держащие последнюю крепость, а волны развязали ленты на шторах, закрывая ими окно. 

Стол и стул единственного юдекса Фонтейна был затоплен и не выглядывал на поверхность, только перо плавало в масляном пятне от чернил. Будто Нёвиллета никогда и не было во дворце Мермония: странный незнакомец не постучался в двери четыре сотни лет назад, не распивал чаи с мелюзинами на протяжении всего этого времени и не приговорил Фурину к смертной казни полтора месяца назад. Стоило убрать из кабинета эти два предмета, как исчезли и все следы Нёвиллета, будто именно стол и стул были главным, а Нёвиллет к ним прилагался как побочная шестеренка, служащая лишь для активации механизма по исполнению бюрократической работы.

Поменял ли он что-то после того, как получил полную власть над дворцом? Какая из вещей на самом деле раздражала его все эти годы, но он молчал? Фурина старалась не держать его как пленника, и ей казалось, что у нее получилось выстроить с Нёвиллетом равное сотрудничество, в котором он бы не чувствовал себя обделенным.

Но произошедший суд показал, что она недооценивала некоторые вещи.

Фурина вздохнула: если она спрыгнет с дивана, то вода дойдет ей до талии – ничего страшного. Ничего, кроме фиолетового сияния, которое напоминало о чаше с разбавленным раствором, цветных подтеках на дорогах после потопа и сиянии рогов Нёвиллета. И о ее Гидро глазе бога, но эта мысль не успела сформулироваться до конца: прямо в лоб Фурины влетела летучая рыбка-книжка, по-щенячьи взвизгнула и трижды прокружилась с обвинительным видом, явно давая понять, насколько Фурина лишняя в этой экосистеме. 

С помощью своих помощников Фурина все же выплыла из кабинета Нёвиллета: месье Уше толкал диванчик, а мадемуазель Крабалетта успешно отбила от подушечной стаи парочку для комфорта Фурины. Управляющая Шевальмарин занималась тем, что у нее выходило лучше всего: управляла действиями первых двух.

Закинув ноги на подлокотники, Фурина скомандовала – будто восседала в карете, а не лежала на промокшем насквозь диване в затопленном дворце – двигаться на высшие этажи. Не то чтобы у нее был план, скорее Фурина руководствовалась двумя известными фактами: вода всегда идет снизу вверх, а залы первого этажа уже досмотрены. Двигаться иначе не имело смысла, как и возвращаться; бросить все в таком состоянии Фурина не могла. 

А еще она откуда-то знала, что дворец ее уже не отпустит.

~

Спустя множество поворотов, разворотов и пройденных против течения лестниц, дворец все же позволил Фурине выплыть к библиотеке. Книги тут хотя бы не летали, только ковры кружились между собой в танце, элегантно обходя диван Фурины. Фурина уже ничему не удивлялась; она спрыгнула в воду по колено и прошлась по залу, оглядывая полки. Возможно, тайна дворца действительно хотела быть разгаданной, и этим дала подсказку – в конце концов, в рассказах, которыми зачитывалась Фурина, герои часто находили решение при исследовании древних страниц.

Уже на третьей книге Фурина нервно рассмеялась. Они все в этом зале были одинаковы: роза на обложке, темно-алый переплет. Одна и та же история о чудовище, который одичал от горя в своем замке и чуть не погиб, тоскуя по возлюбленной, пока та все же не вернулась к нему и не спасла от чар злой колдуньи. Старая сказка о прекрасном, чистом как родниковая капля создании и монстре, обреченным навечно быть одиноким и не вернуть себе истинный облик. Фурина бы солгала, если бы сказала, что никогда не проводила параллели – вот только в ее голове проклятым чудовищем всегда была она.

Каковы были условия освобождения в сказке? Полюбить таким, каков он есть, и вернуться в обещанный срок? Фурина усмехнулась. С первым проблем не было: у нее и так ушли столетия на полное и невзаимное принятие и понимание Нёвиллета. Если бы проблема была в том, что он, подобно стыдящемуся своего уродства чудовищу, боялся, что его таким никто не полюбит, Фурина с чистой совестью могла бы опровергнуть эту мысль. Его уже давно любил весь Фонтейн. 

Вторым условием – если бы Фурина позволила себе помечтать, что вода неслучайно вывела ее к библиотеке и подменила все книги на одну – было возвращение возлюбленной. Фурине нужно всего-то вернуться к нему, и все станет как прежде: цветы перестанут сражаться между собой как шпаги, а кувшины – делать ставки на их дуэлях; вода уйдет из дворца, а вместе с ней и Фурина (опять); толпы людей и мелюзин перестанут обивать ее порог. Она наконец заживет мирной жизнью, без наводнений, драконов и ответственности за судьбу всей страны.

Исполнению плана по спасению Нёвиллета мешала только одна проблема: Фурина не была его возлюбленной. То, что было между ними в прошлом, безвозвратно ушло на дно после суда и потопа. Последний раз они разговаривали о бронировании театра Эпиклез и смотрели друг на друга с расстояния сцены и первого зрительского ряда; Фурина не могла быть ни причиной тоски Нёвиллета, ни той, кто избавит его от печали.

Вдруг откуда-то сверху раздался рев и вода хлынула, поднимаясь Фурине до груди и растворяя в себе Уше, Шевальмарин и Крабалетту.

~

Течение капризно выплюнуло Фурину в комнате Нёвиллета, и тогда она впервые почувствовала температуру воды: левую ногу свело, будто кто-то сжал ее икры до боли и попытался изнутри прокрутить кость, чтобы мясо отстало от нее; из глубин раскрылась чья-то пасть; Фурина закричала и попыталась то ли убежать, то ли уплыть, но споткнулась об люстру и только тогда поняла, что наводнение перевернуло его комнату верх дном.

Если библиотека, в которой Фурина проводила месяцы и годы, вышла из сознания Фурины, то комната Нёвиллета определенно принадлежала ему самому – и что ему снилось все эти столетия? Держащая за горло рука, хор голосов; ледяная слизь, сползающая из горла в легкие. Где Нёвиллет все это время был – пока она притворялась Архонтом, пока неспешно ходила по затопленному дворцу?

Фурина сама не поняла, как выбралась из его комнаты, бесконечного замкнутого пространства, в которой она обтрогала все стены, пока не нащупала дверную ручку и выбежала в коридор. Вода потянулась за ней, хватая за руки и пытаясь втащить обратно, кусая за лодыжки, но Фурина захлопнула дверь и поток расчленился, упал как отсеченная рука. 

Запертые волны пару раз ударились об дверь злой барабанной дробью, просочились через щель внизу и погнали Фурину вверх по лестнице: она бежала, подворачивая лодыжки и падая, пока не увидела, как со ступенек свисал длинный, полупрозрачный хвост; одного его покачивания, мокрого движения по мрамору хватило, чтобы вода смиренно уползла вниз. Знакомые голубо-синие чешуйки отслаивались от воспаленной драконьей кожи, которая раздувалась как рыба, выкинутая штормом на берег. Фурина побежала еще быстрее, ориентируясь по хвосту как по хлебным крошкам, оставленных, чтобы указать путь той, кто будет искать. 

Лестница, когда-то ведущая в комнату Фурины, растянулась во времени и пространстве, петляла и путала; после третьего круга вместо чешуек остались лишь мясные ошметки, кровь с которых стекала по лестнице. Фурина вскрикнула, закрыв себе рот, отступила прочь от надвигающихся на нее красных разводов, уткнулась спиной в стену – и провалилась внутрь образовавшегося пространства.

 — Фурина?

Нёвиллет, не человек и не дракон, посмотрел на нее замыленным взглядом. Прямоугольный дверной проем, в котором стояла Фурина, тут же пошел ходуном, размножился гранями, свернулся ежиным клубком, иголками внутрь. Ее одежду не разорвало, красное не выступило на белом, а белое на синем, но только потому, что Нёвиллет успел очнуться и схватить Фурину до того, как шипы пробьют ей голову. Комнату впервые озарил свет, сердце Нёвиллета наконец-то перестало скулить; он потянулся за этим лучом, за знакомым запахом корицы и сахара, и судорожно уткнулся в шею Фурины.

И неожиданно понял, почему весь дворец сошел с ума, и что ему нужно сделать, чтобы все закончилось.

~

Прошли пять минут, или час, или половина суток, или неделя – Фурина окончательно потеряла чувство времени, когда Нёвиллет поцеловал ее рот, неловко и дико, словно вернувшаяся сила обнулила весь его человеческий опыт прошлых столетий. Тело Фурины дрожало, и попытки Нёвиллета согреть ее не помогли: он сам был точно таким же – промокшим насквозь, холодным и скользким, как жаба. В воздухе пахло ее слезами; Нёвиллет слизал их с щеки и медленно сполз губами с воротника на жилетку, а с жилетки на шорты, вбирая капли в попытках высушить Фурину своим ртом, и опустился перед ней на колени.

 Вода в комнате повторила его движения: спала с талии до бедер и коленок, и, наконец, когда Нёвиллет огладил лодыжку Фурины, обтянутую ремнем туфли, впиталась в пол.

 — Я скучал по тебе, — признался Нёвиллет до того, как Фурина успела спросить, что случилось с ним и дворцом. Необходимости в этом больше не было: по взгляду Нёвиллета стало очевидно, что это – ответ на оба этих вопроса. — Прости, я не знал, как с тобой заговорить после произошедшего.

Фурина вздохнула. Скучал и не мог подойти поговорить – весомая причина, чтобы превратить дворец во что-то среднее между океанариумом, спектаклем чудаковатого режиссера и дном Элтонской впадины. Ей стоило предусмотреть, что такое может произойти: когда-то давно Нёвиллет отправился исследовать земли Фонтейна и заблудился; тогда с аквабусами еще работали люди, а не мелюзины, и Нёвиллет решил, что лучше будет неделю своим ходом добираться до дворца, путая дороги, чем спросит у незнакомого человека, какая линия аквабусов идет до Кур-де-Фонтейна. 

И что четыреста лет назад, что сейчас, смотря на него, мокрого и понурого, она не может в ответ сказать ему ни слова.

— Спасибо, госпожа Фурина, — тихо сказал Нёвиллет. Не дождавшись реакции, он поднялся с колен и щелкнул пальцами, возвращая все как было: цветы собрались обратно в букеты, вазы прокрутились три раза возле своей оси, словно заново вылепляя себя на гончарне. Стрелки часов начали свой отсчет, светильники перестали мигать, ленты вернули шторы под свой контроль. С нижних этажей послышался грохот: летучие рыбы лишились своих крыльев, а комод, стремящийся доплыть до потолка в затопленном кабинете Нёвиллета, все-таки потерпел поражение.

Фурина осмотрела свою бывшую комнату, и краем сознания, все еще застрявшего в моменте между тьмой, объятиями и холодным языком Нёвиллета, отметила книгу на кровати, которую не успела дочитать в свой последний день на посту Архонта. Все на той же странице, как и была оставлена полтора месяца назад. 

— Как ты? — спросила Фурина, осторожно скользя взглядом по линии между воротником и шеей Нёвиллета. Перед глазами все еще стоял вид старой, отслаивающейся от мяса чешуи. Раньше она бы просто залезла рукой ему под рубашку, чтобы проверить лично, но сейчас они уже не были в таких отношениях – хотя Нёвиллет, судя по всему, считал иначе (он всегда был плох в том, чтобы поспевать за социальными изменениями).

Нёвиллет рассеянно посмотрел сначала на Фурину, а потом будто вглубь себя, словно сам не понимал, как он.

 — Я в порядке, — все-таки решил Нёвиллет, неосознанно потерев пальцами то самое место на коже, с которого Фурина не сводила взгляд. Нёвиллет выглядел как обычно – никаких следов увечий, но его глаза были усталыми. Фурина хотела спросить, что именно он переживал в затопленном дворце и причем тут старая детская сказка, но укусила себя за язык. — Сколько времени прошло? — дворец вернул себе прежний образ, драконья шкура отпала, но Фурина все еще стояла заплаканная и промокшая насквозь – единственное доказательство, что это было по-настоящему.

Нёвиллет поднял руки, на этот раз молчаливо спрашивая у Фурины разрешение. Она кивнула и уткнулась лбом в его грудь; Нёвиллет с силой обнял ее, совершенно точно зная, что случится, если он позволит себе снова ее отпустить: вода опять вернется, ковры запляшут и книги поверят в то, что они рыбы.

— До того, как я пришла — пять дней, — еле различимо пробормотала Фурина, вдруг почувствовав острый стыд за то, что не пришла раньше. Она сильнее зарылась лицом в шейный платок Нёвиллета, боясь задрать голову и увидеть разочарование в его глазах. Рука, гладящая ее по лопаткам, не замерла ни на миг. — Как сейчас – не знаю.

 — Я уже представляю, какой там переполох, — добродушно усмехнулся Нёвиллет, и идея никогда не покидать дворец, пусть он даже будет наполнен водой по потолок, внезапно стала куда привлекательней в ее глазах. Только он и Фурина. Никаких высокопоставленных мадам и месье, ломящихся в его кабинет, первый отпуск за сто двадцать лет. 

— Кассенгрены и Сенье уже начали делить власть и спорить, кто займет твой кабинет и какой новый стол в него купят, — абсолютно серьезно ответила Фурина, все-таки подняв голову и столкнувшись с Нёвиллетом взглядом. — А еще меня посещал человек из Делоне и интересовался, точно ли я не владею никакой долей Дворца Мермония, а то вдруг приду и заявлю о своих правах.

 — Ну, лучше пять дней, чем если бы ты пришла через месяц, — кратко ответил Нёвиллет, хотя Фурина видела, как в его голове о чем-то крутятся шестеренки. — Или полгода, учитывая... всю силу последствий того, что произошло.

Фурина неожиданно засмеялась и на автомате сделала шаг назад, выпутываясь из его объятий. Нёвиллет тут же замер; в комнате будто стало холоднее.

 — Мне нравится твоя уверенность, что я бы в любом случае пришла тебя спасать, — объяснила Фурина, отсмеявшись.

Нёвиллет чуть наклонил голову, осознавая свою... ошибку? Произошедший суд был чудовищен, но разве оно могло перечеркнуть все годы, что они провели вместе? Пусть Нёвиллет и не всегда был к Фурине внимателен, а она имела привычку иногда раздражать его из чистого веселья, они были близки.

Пока Нёвиллет пытался пересмотреть все их четырехсотлетние отношения за одну минуту, Фурина спросила его с интонацией, которую он не смог распознать:

 — С чего ты вообще взял, что ты мне нравился? 

Нёвиллет вздрогнул. Мысль об этом не казалась ему дикой, если так подумать, – она просто никогда не приходила ему в голову.

— Я была испуганной девушкой, на чьи плечи взвалили ответственность за будущее целой нации, — медленно сказала Фурина, и Нёвиллет почувствовал, что начинает тонуть в собственном дворце во второй раз. — Ты пришел в Фонтейн почти сразу, даже не дав мне освоится и научиться со всем этим жить. В моем дворце, в моем новом доме появился вечный призрак, который ходил за мной по пятам и говорил, что узурпаторы – такие, как я – должны сполна заплатить за свое воровство. Первые полвека нашего знакомства я спала с ножом под подушкой, так как боялась, что однажды ты все-таки решишь меня убить.

 — Но потом перестала, — сказал Нёвиллет слишком быстро, чтобы Фурина успела понять: он спрашивал или утверждал. Она рассеянно моргнула и сунула руки в карманы, поджала губы так, как делают взрослые, пытаясь рассказать детям о том, что они в силу своего возраста все равно не смогут понять.

 — Просто потому что я начала бояться, что однажды убью себя сама, — с неохотой призналась Фурина.

 Грудь Нёвиллета вздрогнула, а сам он подавился, словно что-то колючее и горькое засунули ему прямо в горло. 

— Я... — хотел спросить Нёвиллет, но запнулся, не зная, как сформулировать. Он судорожно попытался вспомнить, когда она первая целовала его или просила остаться с ней на ночь; безуспешно.

— Посмотри на себя, — Фурина медленно подошла к нему и задрала голову. Нёвиллет молча уткнулся взглядом в ее глаза, принимая любые претензии, а после соскользнул им вниз, на еще влажные от его языка губы. — Ты холодный и неловкий, ты делаешь людям больно, даже не осознавая этого. Ты отталкиваешь всех, кто достаточно смел, чтобы просто подойти к тебе, — Фурина говорила жестокие вещи, но ее голос был мягок. Таким же тоном Фокалорс сказала ему «прощай». — Тебе пришлось дважды наблюдать за смертью людей, в которых ты не верил, только потому, что ты ничего не понимаешь с первого раза.

Фурина выпрямила ладонь, прижав кончики пальцев к груди Нёвиллета как острие кинжала, готовящегося проткнуть сердце. Нёвиллет не сдвинулся ни на дюйм: он бы собственноручно разрезал свое нутро и открыл клетку ребер, если бы Фурина попросила.

Но вдруг она наклонила голову и убрала пальцы, начав разглаживать белый шейный платок Нёвиллета. Как перед их прошлыми поездками в Эпиклез, когда она приводила его в порядок после тяжелого дня, закрашивая синяки под глазами и выпрямляя складки на одежде. Нёвиллету показалось, что с того момента прошла целая вечность.

— Ну правда, — Фурина все-таки сжалилась над ним и улыбнулась, касаясь пальцами украшения на мантии в виде весов. На этот раз правая чаша перевешала левую. Нёвиллет запомнил: именно так Фурина улыбается по-настоящему. — Кому ты вообще можешь понравиться?

Возможности придумать остроумный ответ Нёвиллету не оставили – в центральное окно постучали мелюзины, которые, держась за ноги друг друга, свесились вниз как звенья цепочки; Седэн, заметив Нёвиллета и Фурину, радостно помахала рукой и крикнула что-то, после чего подала знак на крышу, и ее вместе с подругами тут же подтянули вверх.

— Ты можешь ими гордиться, они устроили целую спасательную операцию, — выдохнула Фурина, впервые за долгое время чувствуя себя спокойно. Все встало на свои места: Нёвиллет, наживающий себе проблем вместо того, чтобы просто с кем-то поговорить; мелюзины, хозяйничающие во дворце так, словно в обозримом будущем планировали сместить Фурину и Нёвиллета с их должностей и забрать правление над Фонтейном себе.

И уходить ей рано: еще придется помогать Нёвиллету оправдываться перед журналистами и элитами. Зная его переговорные умения, Фурина была уверена в том, что без нее он сдастся через три минуты и честно признается в истинных причинах затопления. Ее не прельщала идея видеть у своего мирного порога еще большую кучу любопытствующих людей, желающих узнать секреты, которые позволили покорить сердце самого юдекса.

Возможно, она позволит Нёвиллету компенсировать причиненные ей неудобства и пригласить ее на ужин.