Кристальная бабочка на макушке

Снег липнул к воротнику пальто, цеплялся за кончик шарфа и замирал на щеках, но, стоило шагнуть за порог, таял, оставаясь лишь влажным напоминанием о шумной улице на одежде. Огоньки до сих пор мельтешили перед глазами, в ушах звенела музыка, улыбка сияла на губах и внутри оставалось тепло – горячий шоколад или настроение? Осторожно поставив свёрток на тумбу у двери, Кавех обернулся к румяному аль-Хайтаму – лёгкий мороз возвращал озорство юности. Скажи кому-нибудь в Сумеру, что он танцевал и смеялся, чуть не упав в снег, не поверил бы. Совсем как раньше, когда их никто не видел. Однако свойственное ему недовольство вернулось, едва закрылась дверь.

— Скажи, пожалуйста, зачем нам ёлка? — Протянул аль-Хайтам, отряхивая плечи от снега. — Мы всего неделю будем в Фонтейне.

— Как без неё праздновать Новый год?

Кавех кинул шапку рядом со свёртком и отставил сапоги на коврик – чтобы не вытирать потом лужи.

— Вроде бы твоя мать нас звала праздновать?

— Да, звала... — взгляд на мгновение затуманился, но алые глаза вспыхнули вновь: — Что нам мешает устроить собственное волшебство?

— А дальше-то что с ней делать?

Свёрток был чуть выше двух шапок и шарфов, лежащих рядом. Совсем крохотная.

— Хоть с собой возьмём, — Кавех усмехнулся и щёлкнул Хайтама по носу, когда тот наклонился, чтобы снять сапоги, — как напоминание о нашем отпуске.

Аль-Хайтам тяжело выдохнул и поморщился: нечего возразить, да и переубеждать бессмысленно – только время потеряет. Он лишь мельком глянул на бумажный пакет и, клюнув Кавеха в щёку, направился в ванную комнату. Кавех же завернул в следующую – гостиную, маленькую и уютную: красный полосатый диван, жёлтые подушки – «Кто додумался совместить эти оттенки?!» – круглый плетёный ковёр и журнальный столик из тёмного дерева со светильником. Как раз на него и встал свёрток. С замиранием сердца Кавех потянул за концы розовой ленты и вытащил ёлочку. Аккуратненькая, ладная и напоминающая настоящую – даже концы иголок белые! Места много не займёт.

Голова до сих пор кружилась: атмосфера декабрьского Фонтейна захлестнула с новой силой, – после привычного празднования в Сумеру совершенно иные краски. Даже удалось расшевелить соседа, который, пусть и ворчал, но таял и украдкой улыбался. Кажется, Кавех влюблялся вновь – и в зелёные глаза, и в пунцовый кончик носа, и даже в наигранно угрюмый тон, под которым таилось детское счастье. Сказка – приглашение мамы отпраздновать Новый год вместе. Вдохновение было в каждом вдохе, в каждой искре, блестящей отовсюду: в переулках и на площади – гирлянды, под ногами – будто отражение звёзд над головой, снег, а в воздухе – снежинки. И несмотря на холод, огонь грел изнутри.

— И зачем такая большая? — Голос аль-Хайтама вернул в гостиную. Сосед стоял, прислонившись плечом к косяку, и разглядывал ёлочку на столе.

— Она лишь четверть от настоящей, — Кавех надул губы, — нет, шестая!

— Хоть восьмая, — выдох, — место в багаже займёт.

Отстранившись от стены, аль-Хайтам подошёл к дивану и, видимо, неосознанно потрепал Кавеха по макушке. Пальцы зарылись в светлые пряди, бережно перебирая, и Кавех зажмурился, подставляясь под ласку, чувствуя, что отнюдь не мороз сейчас был виной румянца. И как тут сосредоточиться, когда прикосновения возвращали в волшебные мгновения на улице – в карусель из танца и сладких ароматов?

— И что с ней делать дальше?

Аль-Хайтам бессовестно развеял воздушные замки и не смутился, когда алые глаза поднялись к его лицу. Впрочем, он и не смотрел в ответ, лишь изучал искусственное деревце – статуэтку, напоминающую мелкими иголками еловую ветвь. Но ведь и пахла также!

— Украшать, разумеется! — В голосе Кавеха мелькнуло раздражение – привычная реакция, когда приходилось объяснять очевидные вещи.

— А есть чем?

Ступор. Ещё мгновение назад хотелось кружиться по комнате с яркими шарами или прозрачными, точно льдинки, фигурками, а сейчас настигло осознание: одной ели мало. Мало, чертовски мало, чтобы создать волшебство! И как допустил такой промах? Кавех больно прикусил губу и, вспыхнув новой мыслью, подскочил с дивана:

— Я видел в одной лавке милые украшения, — пробормотал он, — сейчас сбегаю...

Договорить не успел, как и шагнуть в сторону коридора: аль-Хайтам ухватился за его запястье и рывком притянул к себе в объятия. Несколько мерных вздохов в такт ритму сердца – дыхание выровнялось. Торопливость улицы потихоньку начала отступать, позволяя трезво взглянуть на вещи: шум утомил настолько, что ещё одна вылазка обернётся мигренью, а если всё-таки сунется за игрушками – простоит в очереди до полуночи. Аль-Хайтам ничего не говорил, но и не отпускал, пока напряжение не стихло.

— Знаешь, — тихий голос заставил поднять голову; взгляды встретились, — из бумаги вырезают всякие снежинки. Можем попробовать?

Тыльной стороной ладони сосед коснулся его щеки, погладил и мягко заправил золотой локон за ухо. После короткого поцелуя в лоб Кавех окончательно растаял. Пора успокоиться, тем более теперь они в уютном местечке, где жизнь идёт неспешным чередом. Лишь Хайтам и он – ни пёстрой толпы, ни беспорядочных звуков. Мысли вернулись к ели: такая же скромная, как и комната, вписывалась в уют. А игрушки...

Кавех нахмурился, но в следующее мгновение его лицо прояснилось:

— Тами, ты гений! — Поцелуй в щёку.

Не терпя возражений, он отстранился и вернулся к столику, вытащил из-под стопки книг альбом и выудил из пенала цветные карандаши. Идея вернула чары праздника.

— Гений? — Сосед скептически хмыкнул и скрестил руки на груди.

— Мы можем нарисовать игрушки, — быстро проговорил Кавех, хлопая по подушке рядом с собой.

— Я не умею рисовать.

— Будешь вырезать и нитки приспосабливать.

— Придумаешь ещё, — мягко фыркнул Хайтам и отступил в коридор.

Пока сосед искал нитки, Кавех сосредоточенно разглядывал пустой лист на коленях. Желание переполняло, да никак не могло обрести форму: казалось, вот-вот да ухватится за мысль, но та ускользала. Если этот праздник будет их, то простые украшения – шары да звёзды – казались чем-то слишком простым. Не вписывались в атмосферу, как жёлтые подушки с бордовыми полосами на диване. Какие есть идеи? Набросок – пряник, который видел на прилавке. Симпатичный, но не то. Не было чувства удовлетворения, пусть все линии складывались в очаровательного оленя с алой помадкой на носу. Мысли хороводом кружились под мелодии, едва доносившиеся сквозь закрытое окно.

— Как успехи? — Аль-Хайтам незаметно сел рядом и, приобняв за плечи, заглянул в альбом.

— Мне не нравится, что получается, — выдох, — хочется чего-то особенного...

— Нарисуй цветы, со смыслом, как обычно любишь.

— Цветущая ель? — Кавех приподнял бровь и усмехнулся, разглядывая отблеск светильника в широких зрачках напротив. — Тогда уж лучше сразу букет.

Прохладный кончик носа уткнулся в шею – ровно в небольшой кусочек кожи, что приоткрыл съехавший воротник свитера. Мурашки пробежалась по коже, по телу прошло электричество. Улыбался – и без слов понятно.

— Там обязаны быть розы и шиповник, — шепнул сосед, — может даже несчастные ирисы. Стихотворения о них ещё будут долго мерещиться во снах.

— Да ладно тебе, — лёгкий толчок в грудь, — не такие уж и плохие.

— Какими ещё цветами ты меня истязал? — Небольшая пауза. — Стрелицию не забудь.

— Тогда ещё добавлю фиалки, кактус, смородину и иву, — фыркнул Кавех, коснувшись карандашом бумаги.

Незатейливые силуэты с едва угадывавшимися лепестками затмили оленя, сидящего рядом. Разномастные и пёстрые растения перекликались лишь штрихами, гармония рассыпалась в листьях, но в том прятался шарм. Подсказка – смысл – воспоминание. В каждом бутоне хранился момент из уходящего года, поэтому Кавех довольно смотрел на рисунок.

— Как ты уместил... — было начал аль-Хайтам, но смолк и оставил поцелуй за ухом.

— Не всё уместил, — Кавех покачал головой и прищурился, — граната не хватает. Он рос с нами столько времени, заслуживает отдельного места, не так ли?

В ответ кивок.

Алый плод и нежные листочки – их верный спутник, почивший ещё летом. Из его семени пророс новый, который теперь стоял в отдалении от окна, чтобы створки не опрокинули горшок в ветреную погоду. За красным пятном появились нежные оттенки рыжего, а там и тёмные – персики и финики, о которых шепнул сосед. Начинал ли он тоже перебирать воспоминания или предлагал наугад?

— Давай последнее растение, — фыркнул Кавех, — а то ель у нас получится тропическая.

— Валяшка?

Сердце подпрыгнуло: тот вечер до сих пор отзывался в душе. Лиловость сада, терпеливые объяснения соседа и ягода в вазочке.

— Рисуй её сам, — рассмеялся Кавех и предложил карандаш.

Неаккуратные линии – неопрятная, но милая зарисовка, ещё одно воспоминание. Страница закончилась, аль-Хайтам нехотя отодвинулся и принялся вырезать первые игрушки, а Кавех вновь столкнулся с белым листом. Трудный выбор длиной в минуту, и из-под карандаша вышел скарабей. Точь-в-точь, как тот, что Сайно как-то раз попросил сохранить на несколько дней, пока не вернётся из пустыни. Целая история, которая отразилась морщинками в уголках глаз и редкими шутками. Припомнился ещё один случай – появился фотоаппарат.

— Если нарисовал подарок матери на день рождения, — сопение над ухом, — то и мой нарисуй.

Кавех обернулся и, заметив недовольство, нежно потрепал соседа по щеке. Пусть прошло какое-то время со знакомства его мамы с – теперь уже – мужем, недоверие никуда не исчезло.

— Серьги или бисквит?

— Бисквит, — фыркнул тот, берясь уже за нитки.

У тому моменту, как на бумаге появился медовый круг, первые игрушки уже пестрели на ели. Идеи переполняли голову, но место кончалось, как и очередной лист. За бисквитом возникли три силуэта с торчащими ушами – пустынные лисы. Турнир даршанов остался в сердце не только из-за испытаний и победы, но и потому, что тогда Кавех окончательно почувствовал заботу аль-Хайтама. «Наш дом» – и душа успокоилась. А следом за шёпотом появилась недавно разбившаяся кружка.

Ладонь накрыла другая, пальцы сплелись. Кавех подался назад, ощущая всем телом аль-Хайтама. Он окутывал, как нежный кокон. Последний год стал идиллией: пусть меж ними и проскакивали небольшие склоки, но они не вытесняли умиротворение и чувства. Ох, а любовь разгорелась из забытой искры в пламя, которое теперь сияло кольцами на пальцах: зелёный отблеск на серебре и алый на золоте.

— Нарисуешь их? — Едва слышно произнёс сосед.

Нет: теперь не просто сосед, а муж, любовник и спутник.

Его аль-Хайтам.

— Если хочешь, — Кавех почувствовал, как от улыбки уже болят щёки.

Последними украшениями стали кольца: почти у самой макушки, но всё ещё не на вершине. Обычно там сиял бант или символ элемента – у каждого региона свой. Однако розовая лента от упаковки не вписывалась в картину – «Оттенки, Тами, оттенки!». Какое-то время они сидели и смотрели на ель: в полумраке гостиной – с одним лишь тусклым светильником – она, казалось, искрилась изнутри. Без гирлянд и снежинок – воспоминаниями.

— Не хватает звёзды на макушке, — протянул аль-Хайтам и потёрся щекой о плечо Кавеха.

— Не хватает, — кивок.

— Путеводной, скажем, чтобы вела светлое будущее?

Кавех тихо усмехнулся и было потянулся к альбому, но его перехватили руки возлюбленного. Лениво проследив взглядом за карандашом, он поднял бровь: по первым линиями неясная фигура – не угадать. А затем глаза распахнулись шире. Затаив дыхание, Кавех ждал, когда аль-Хайтам вырежет последнее украшение и завяжет нитку, только потом нетерпеливо ухватился за второй конец крыла.

— Кристальная бабочка? — Восторженный шёпот.

— Чистая, как наша любовь.