— погляди-ка на это, она прекрасна, а?
— и выглядит один в один, как я. это жутко, винс.
— разве вам, аниматорам, не на пользу становиться частью своего образа? к тому же, громадные звери после случившегося пугают детей куда больше, не думаешь? вот увидишь, дорогая, как упростится твоя работа, когда начальство разрешит выпустить их на сцену.
— спасибо, наверное.
***
— будь умничкой, приведи своих детишек, их ждёт особый подарок.
будничный тон и кровавое пиршество самопровозглашённого бога из года в год почти каждые сутки иглой граммофонной врезаются в изъеденный коррозией мозг-пластинку. сумасшедший паяц, так просто обставивший её, за три хода шах и мат: втереться в доверие, сделать соучастницей, а потом и вину всю свалить, лихо закрутив на допросе показания. гляди: по камерам в комнату ты их вела? ты. после твоего выхода оттуда детишек нашли мёртвыми? всё так, после твоего. чем обратное докажешь, а? урод, заранее изучивший все слепые зоны и недочёты системы видеонаблюдения, чтобы незамеченным слинять и после обеспечить себе железобетонное алиби всё теми же записями.
копы деньги свои получили и отвязались, вот только за решёткой она всё равно оказалась и тоже ничуть не метафорически (разве что решётка эта из проржавевших насквозь прутьев-костей костюма, второй кожей обтекающего в тот злосчастный день и навсегда). и к этому он тоже руку приложил, заставив расплачиваться за его грехи. жалко, полжизни на этого мерзавца потратила, а в итоге гниёт теперь буквально и фигурально, плесенью по углам затхлого здания разлагаясь.
будь ты проклят ещё сотню раз, винсент-как-тебя-там, это ведь не твоё настоящее имя, верно?
кристально чистый, первородный гнев трепет в груди вызывает там, где у людей сердце находится. она разделается с ним голыми руками, лишь бы почувствовал только, что чувствовала всё это время она. интересно, как он спит по ночам после воткнутого им ножа в спину? спринг уверена, с вселенским спокойствием. чёртов психопат, так бы и запихнула тебе ружьё поглубже в глотку.
некогда обаятельный, с этой его извечной улыбкой, поначалу лишь слегка насмешливой, с июля восемьдесят четвёртого в её глазах превращается в сатану во плоти. или лучше сказать, в несправедливое божество, так легко распоряжающееся чужими жизнями? пожалуй, ведь дьявол самолично заготовил для него кипящий котёл в самом сердце ада.
костюм, тюрьмой ей ставший, жуткий от того, насколько точно был подогнан под её тело будто с тогдашней джессики снимали мерки, но на тот момент одновременно тем даже льстивший, опротивел по той простой причине, что делал его этот монстр под человеческой личиной. каждую деталь. и после так любовно очищал от останков её раздавленного тела — зрелище в своей отвратительности настолько великолепное, что взгляд оторвать было сложно. фантомное ощущение тошноты, комом стоявшей в горле, тогда присутствовало на протяжении всего процесса, и поделать она с ним ничего не могла, оставшись всего лишь бесплотным духом, отныне и навсегда привязанным к механическому телу.
— прости, дорогая, но в этой истории я — необходимое зло, а ты просто оказалась в неправильное время в неправильном месте. для тебя. но, знаешь, ты и вправду мне по душе, так что я даже жалею.
искать мотивы – оправдывать убийцу. оправдывать – сочувствовать. сочувствовать – прощать. он этого не заслуживает. ей от скуки иногда приходится задумываться, что всё-таки имелось тогда в виду под «необходимым злом», но проржавевшие шестерёнки в голове мыслей дельных не выдавали. винсент – не-человек, душегуб, так погано этим наслаждавшийся, что одному чёрту известно, возможно ли обосновать этот кошмар. будь у спринг выбор, словечка бы не замолвила.
в мечтах своих только и представляет его на своём месте. беспомощного, в угол загнанного, по ошибке принятого не за того. с вспоротым животом, раздробленным черепом, вывернутыми внутренностями – вскрыть, изучить, просканировать, понять, вырезать опухоль из плоти земной, – переломанными костями. лужей крови, фаршем с острым привкусом металла, оборвавшимся воплем нечеловеческим – чудовищным. видел ли, менял в голове слагаемые, опуская руки в ещё не остывшие петли кишок? понимал ли, каким животным выглядит в её глазах? почему с такой ужасающей нежностью смотрел на всё, что от неё осталось?
в глубине здания из офиса охранника раздалась мелодия, оповещающая о начале смены, прерывающая мысли и туманящая взор. моментально красным перед глазами: «помогите». тело безвольною куклой дрогнуло. этой ночью очередной бедолага или отправится в мир иной при виде до смерти страшного гниющего робота, или будет бежать без оглядки, лишь бы подальше от проклятого места. сопротивляться было бесполезно, казалось, будто этот костюм обрёл своё сознание и старался как можно скорее избавиться от хозяйки-невольницы, свинцовыми пулями голоса умоляя незнакомцев прервать эти мучения.
но, к её счастью и удивлению, на рабочем месте никого не оказалось. спринг была достаточно далеко от офиса и входа, чтобы слышать, приходил ли кто-либо. должен был. несмотря на тотальное запустение, это место никогда не оставалось без охраны.
тело дёрнулось в сторону и отправило её дрейфовать по бесконечно пустым коридорам аттракциона и своего сознания, вытесненного чем-то более мощным, не отдающим контроль над движениями. это будет продолжаться ещё шесть часов — до конца смены. ничего, она привыкла, хоть менее горько от этого не становилось.
…
наверное, прошло около получаса, прежде чем до неё донёсся скрип тяжёлой двери и по коридорам загулял свежий прохладный воздух.
— извини, дорогая, опоздал.
голос — мёд. стекает по языку, анафилаксией сдавливая глотку. нет. быть этого не может. это не он. просто кто-то шутит. кто-то из давно работающих, которые иногда наведываются сюда и в курсе её существования.
перестань себя обманывать. эту до тошнотворного сладкую, сродни патоке, манеру речи, это тягучее «дорогая» она узнает из тысячи. наслушалась. неужели у него закончились развлечения? пришёл поглумиться?
приводит в чувство. тело снова её слушается, будто реагируя на голос создателя и давая заключённой время на свидание. спринг осторожно выглядывает из-за угла. он всё ещё стоит у двери, поглядывая на часы. улыбается. о, премерзкая гримаса хищника, всегда одна и для флирта, и для выражения крайней степени удовлетворения, когда руки по локоть в крови. поистине привлекательная когда-то, каждой клеточкой прогнившего тела ненавистная теперь. и рубашка, чёртова его любимая фиолетовая рубашка. цвет в подкорку мозга въелся настолько, что впору делать лоботомию, да та не поможет — частью костюма на плече расшитая звёздами точь-в-точь по оттенку повязка, слава богам, от времени истлевшая, но всё ещё мозолящая глаза. не содрать.
— значит, не покажешься? — взгляд прямо, она едва успевает юркнуть за стену. не заметил. нет, точно не заметил — шаги отдаляются в противоположную сторону, к офису. или, может, только сделал вид?
фантомное сердце пропустило удар, когда в голову закралась мысль: шанс! сейчас или никогда — она прикончит его и наконец сможет — ведь сможет, правда? — жить спокойно. возможно, она вовсе освободится и наконец покинет бренный костюм, оставит его гнить без своего участия. возможно, освободятся и убитые невинные дети.
ей нужно только заставить его страдать так же, как и страдали они. может быть, он решит искупить свои грехи, и тогда, так уж и быть, она помолится за него перед господом.
...
сенсоры, временем притупившиеся, ласкает приглушённый сигаретный дым. не такой противный, как раньше, но по-прежнему переносимый с трудом просто потому, что курит он.
— здесь нельзя... — резко начинает она и словами, ровно как тлеющим табаком, туманом заполнившим помещение, почти что давится. можно сказать, вдохнула, и тогда всё как у людей, горло обожгло и засаднило, только дышать она больше не может, значит, и ощущение то тоже ненастоящее.
она превозмогает себя, в руке за спиной крепче сжимая найденный кусок заострённой арматуры, смотрит ему прямо в лицо и... снова теряется. человек, сидящий перед ней в кресле, кажется крайне напряжённым и при этом устало расслабленным одновременно. и выглядит совсем не как тот винсент, которого она слышала и видела несколько минут назад. он рассматривает стекло перед собой и словно не замечает её совсем, только дым продолжает выпускать через ноздри. спринг на мгновение чувствует себя увереннее, распрямляется — на счастье, даже ржавые суставы не скрипят. казалось бы, потрясающая возможность осуществить задуманное, не встречая сопротивления, но...
— эй! — с удивлением и осторожным удовольствием она замечает, как дрожь проходит по его плечам. надо же, значит, он правда её не заметил. а ведь раньше напугать его было совершенно невозможно, будто винсент лишней парой глаз на затылке обладал. — здесь нельзя курить, — повторяет строго, удовлетворённо отмечая, что даже звучит убедительно.
выкидывая непотушенный окурок в урну под столом, он смотрит несколько секунд как-то совершенно не так, хмуро, исподлобья, и даже не пытается этого скрыть. хлор глаз, резкий и удушающий, почти вынуждает закрыть нос ладонью. она держится, упорно напоминая себе о своей новой ипостаси.
— явилась всё-таки. там снег идёт, не хочешь посмотреть?
и куда-то пропал этот полунасмешливый тон. нет, ей показалось. это ведь придурок-винсент, никогда не держащий язык за зубами, пиявкой впивающийся прямиком в мозг. не может быть такого, чтобы он - и разговаривал как обычный человек.
спринг всё же замирает, невольно вжимаясь в дверной косяк, когда он поднимается с кресла и подходит ближе. от него веет опасностью даже сейчас в, казалось бы, мирной обстановке. а ведь представлять опасность должна была она.
усмешка. вот оно! всё тот же мерзавец.
— не переживай ты так, я тебя больше не трону.
— вот уж спасибо, — если бы мимика костюма позволяла, спринг обязательно нахмурилась, продемонстрировав весь спектр эмоций, показав, что она-то уж точно не будет бояться после всего произошедшего. храбрится. она ведь смелая. всегда такой была.
и винсент заглядывает в глаза. смотрит внимательно, долго, до отказа наполняя лёгкие ртутной яростью. но... ему весело? он в самом деле пришёл сюда только за тем, чтобы поглумиться.
— не злись, дорогая, — так по-дурацки легко щёлкает по носу, отвлекая, и плавным движением вытягивает арматуру из ослабевших пальцев. импровизированное оружие эхом металлическим скачет по кафелю, и уверенность с каждой секундой тает, — пойдём.
прямо сейчас захотелось или спрятаться подальше-поглубже от всего мира, или взорваться. не злись? ты, чёрт возьми, убил меня и бросил гнить в этой дыре, и теперь предлагаешь не злиться?!
идёт следом покорно, потеряв всякую надежду на скорую расправу.
он открывает дверь и достаёт вторую сигарету. ей на секунду кажется, что сенсоры вновь работают на полную мощность и даже больше, потому что холод обжигает. просто глупость, судя по тому, как винсент спокойно стоит в одной этой рубашке.
в свете одинокого фонаря снег поблёскивает сродни её некогда сияющему костюму. белые мушки танцуют в воздухе, подхватываемые слабыми порывами ветра. под переносицей фантомно защипало.
— сколько я здесь? — спринг поворачивается к до сих пор молчащему собеседнику. всё-таки что-то с ним не так. она видела винсента таким задумчивым всего несколько раз за свою короткую жизнь: когда случайно заглядывала в мастерскую в момент его работы над чертежами. неужели в нём совесть проснулась?
— пару лет.
словно вечность прошла. надо же, как давит на восприятие отсутствие в мире снаружи.
— зачем ты пришёл?
— соскучился. — и снова. снова он тот же. снова скрылся. пускай. так даже лучше. привычнее. спринг знать не хочет, что там происходит в его голове. отворачивается и рассматривает украдкой, пока сам винсент расчленяет её на винтики и гаечки непроницаемым весёлым взглядом. и курит, выпуская дым в её сторону — они стоят на расстоянии полуметра, вся эта гадость прекрасно ощущается. совсем-совсем не изменился. наверное, именно поэтому его готовы были облизывать ровно до того момента, как он щёлкнет колёсиком зажигалки. а сколько раз она просила его так не делать!
— хватит, — спринг, будто подражая недавнему инциденту, выхватывает из его пальцев сигарету, заранее зная, что шансов удержать у него нет: сожмёт — раздавит. и, кажется, проецирует всю свою ненависть к винсенту на табак.
— это была последняя.
смеётся-издевается опять, изображая удивление от наблюдаемого процесса: никто никогда ещё с такой жестокостью не расправлялся с сигаретами. её это злит до ужаса.
— купишь ещё. я уже тысячу раз просила не дышать на меня, когда куришь. и перестань, наконец, делать вид, будто ничего не произошло! — не удержалась. стало немного легче, но в ту же секунду в область желудка будто свалился огромный камень. она снова наговорила лишнего. нет, это — не лишнее, и ты прекрасно это знаешь, он должен был услышать.
а винсент делает. хохочет прокурено, что-то мимолётное отпускает в её сторону, сводя всё в шутку. как всегда. и ей больно, больно до ужаса, ненавистно и страшно. этот не-человек, прекрасно понимая, что она имела в виду, сейчас говорит о своих дурацких сигаретах. жизнь — это же такой пустяк, правда? и ты решил, что в праве играть с чужими. ты никогда не умел признавать свои ошибки, какой же ты всё-таки мудак, винсент.
которого она, кажется, когда-то полюбила.
который сейчас снова молчит и наблюдает, словно через глаза пытаясь пролезть под череп и прочесть мысли
спринг чувствует, будто у неё руки трясутся, и сосредотачивается на пальцах, не поднимая взгляда. нет, не достанешь, не вскроешь, катисьтыкчёртовойматери.
— а ведь я правда соскучился.
тогда не нужно было меня убивать.
я тоже соскучилась.
он стоял перед ней, совершенно обычный, тот-самый-выглядящий-хорошим, как когда-то пару-тройку лет назад, когда они так же из дверного проёма наблюдали за снегом. и всё было хорошо, и он то насвистывал какую-то глупую детскую мелодию, то пытался подластиться-обнять, а она всё легонько отпихивалась, не очень-то сопротивляясь, да смеялась.
и сейчас, вроде бы, всё тоже как обычно, но
зачем ты это сделал?
но в нём что-то изменилось. не только его новоприобретённое амплуа убийцы, было что-то ещё. как будто человечное. такое, от которого его взаправду пожалеть хотелось.
под искусственную кожу лава заливается, треском идёт краска, плавится металлический скелет.
если не веришь — не больно. реальность казалось куда более суровой, но спринг хотелось забыться ненадолго. ненадолго простить. самой сделать вид, будто ничего не произошло.
джессика прячет лицо в ткань ненавистной фиолетовой рубашки, вновь оказываясь в ловушке.