Андрей и не знал, что в канун нового года, среди дорогих любимых людей, может быть так одиноко. Хотя за последнее время он, казалось, выучил об одиночестве вообще всё. С тех пор как не стало Михи, Андрей повсюду таскал за собой это одиночество, точно гирю. В конце концов он так к ней привык, что перестал чувствовать её тяжесть. Князь и гиря словно бы стали единым целым. Её вес практически не мешал. Андрей научился радоваться жизни, играть концерты, как ни в чём не бывало, писать музыку и творить. Творить он стал только лучше. Горе не то что не убило талант Князя, а наоборот дало такой толчок, что он достиг за какие-то десять лет столько, сколько многие не достигают за всю жизнь. Если раньше солист Андрей Князев валялся точно неогранённый бриллиант и периодически сверкал на солнце, противясь тому, чтобы быть выброшенным, то теперь он сиял, как настоящая драгоценность. И уже ни один уважающий себя рокер не мог сказать дурного слова о творчестве группы КняZz. Те времена давно прошли.
Он сидел один в комнате, стараясь сложить строчки стихов для нового альбома. Жена с дочкой уехали отмечать новый год в Швейцарию, а Андрей, увы, не смог поехать с ними. Долго он извинялся перед Алисой за то, какой из него никудышный отец. И надо же было согласиться петь на каком-то городском фестивале второго января! Кто его будет слушать? Престарелым панкам, вроде самого Андрея Сергеевича, после новогодней пьянки понадобится минимум три дня на то, чтобы отоспаться и опохмелиться. А молодёжь, наверное, на такие праздники и подавно не ходит. Веселится себе в клубах, вроде Там-Тама, о котором Андрей вот уже лет тридцать безуспешно пытался забыть. Словом, Князь — дурак редкостный, что согласился на всю эту аферу. И теперь, благодаря собственным неуёмным амбициям, он был вынужден встречать новый год один. Не отменять же жене и дочери отпуск лишь потому, что муж не может.
Агата, как обычно, поняла и приняла его очередные приколы и обижаться не стала. «Личное пространство и личные интересы — залог здоровых отношений», — всегда говорила она. Другое дело, что отношения у них были теперь скорее дружеские. Никто не говорил этого вслух, но оба знали, что живут они вместе как близкие люди, вот только близость эта уже давно перестала быть романтической. У Агаты были свои увлечения, у Андрея — свои. А точнее одно вполне конкретное и не вполне здоровое увлечение. Или даже совсем-совсем нездоровое.
Лицо Михи все эти годы смотрело на Андрея отовсюду: с обложек альбомов, из снов, из воспоминаний, из фантазий, приличных и не очень, а порой и из случайных скетчей, которые Князь рисовал механически, ни о чём не думая, или наоборот, сильно задумавшись. Вот и сейчас, вместо очередного текста песни из-под ручки Князя вырос очередной Михаил Горшенёв, ещё прекраснее, чем при жизни.
Живого Миху Андрей бы очень хотел увидеть. Он за это бы почку отдал. Да что там почку, душу бы отдал. Вот только никто не спрашивает. Стало быть, никому не нужна душа княжеская. Да и тело скоро придёт в такую негодность, что даже самых преданных фанаток не заинтересует, и интимная близость у него останется только в фантазиях.
А в фантазиях фанаткам не было места. Да что уж там фанаткам, в них места не нашлось даже для любимой жены. Монополия на сказочный мир Андрея Сергеевича Князева вот уже тридцать с лишним лет имелась только у одного человека. И если бы только можно было хоть на мгновение выдернуть Горшка из мира фантазий в мир реальный, хоть на минуту почувствовать вкус его губ по-настоящему, Князь, не задумываясь, пожертвовал бы чем угодно ради такой возможности. Но ничего не вернуть. Слезами горю не поможешь. А горю Андрея не поможешь уже вообще ничем. Мёртвый анархист стал действительно мёртвым. И вместе с ним умер и кусок души Андрея.
Князь выученным жестом стёр пот со лба. Усталость тяжелой горой лежала на его широких плечах. Никакого нового года не хотелось, но Андрей Сергеевич не позволял себе раскисать. Стоит ненадолго дать слабину, как отчаяние утопит тебя в своём омуте, и выплывать придётся долго и очень-очень больно, новую кожу по дороге отращивая, потому что плавать ты будешь, словно в кислоте. Знаем. Проходили. И проходить повторно больше не хотим. Как бы больно не было, а надо жить дальше. Потому что других вариантов всё равно нет.
Часы показывали 23:00. Ровно час оставался до нового года. А в этот день принято веселиться и пить. И не водку, как в бурную молодость, а шампанское — чинно и благородно, даже аристократично, как это делала Агата, сидя за ужином с бокалом вина, словно царица. Андрей на себе прочувствовал, что рутина бодрит, как ни что другое, и помогает не сойти с ума. После смерти Михи его удержала на плаву только группа и многократное повторение привычных ежедневных действий. Да, небо рухнуло на голову, но надо вставать, чистить зубы, варить кофе и идти на репетицию. Дела сами себя не сделают и новый год сам себя не отметит. Андрей открыл шампанское. Целую бутылку для себя любимого. Сам себя не полюбишь — никто не полюбит. Сам себя не успокоишь — никто не успокоит. И вот так, мелкими шажками, держась за рутину, как за спасительную соломинку, Андрей старался изо всех сил не отчаиваться в одинокий новый год.
Князь потерял счёт бокалам шампанского. Сидеть, есть и пить много ума не надо. Поэтому Андрей, врубив на всю громкость Короля и Шута, сам не заметил, как почти наступила полночь.
Часы показывали 23:55. Князев чуть было не проворонил новогоднее желание. А ведь это тоже стало доброй традицией. Каждый год Андрей ждал заветной полуночи и просил о самом сокровенном. Каждый год он загадывал одно и то же, прекрасно зная, что не сбудется. Вернуть Горшка. Хотя бы на одну ночь вернуть его. Снова обнять, подъебать, вместе выпить, поцеловать, а может, даже и нечто большее. Глупо и так по-детски. Но Андрей был в том возрасте, когда уже всё равно, насколько глупо ты себя ведешь. Он больше не оглядывался на других. Оглядывался только в прошлое.
Не изменять традициям, чтобы не сойти с ума, так ведь? Андрей включил без звука обращение президента, просто чтобы знать точно, когда забьют куранты, и во время двенадцати ударов про себя попросил всё то же, что и каждый год.
Куранты совершили двенадцатый удар. А потом тринадцатый и четырнадцатый. Андрей думал о своём и вообще-то не считал, но где-то на шестнадцатом ударе в голову закралась мысль, что уж больно долго они бьют. Да и звук как будто изменился. Тут только до Князя дошло, что били теперь вовсе не куранты, а кто-то настойчиво барабанил в дверь ногой.
На ватных ногах уже полупьяный Андрей Сергеевич поплёлся к двери, почему-то ощущая, что всё это не спроста. А когда с той стороны его начал поторапливать до боли знакомый прокуренный голос, земля ушла из-под ног окончательно.
«Андрюх, ну ё моё, сколько можно там копаться? Ты не рад мне что ли? Мне уйти может?»
Андрей подорвался с места и почти бегом направился к двери. Он отдавал себе отчёт, что это запросто может быть какой-нибудь горе-косплеер, который пришёл побередить его старые раны. Это было гораздо более адекватным объяснением ситуации, чем закравшаяся шальная мысль, что к нему в гости мог пожаловать сам Горшок. Уже несколько лет как мёртвый. Но на пороге стоял Миха, собственной персоной. Его Андрей не мог ни с кем спутать. У гостя были михины черты лица, без какого-либо намёка на грим, михин голос, михины беспорядочные движения и даже михин запах. Фантом Горшенёва мялся на пороге совсем как настоящий Миха, и только едва заметное сине-сербряное свечение, охватившее его, точно ореолом не давало поверить в чудо окончательно.
— Ты призрак, да? — не своим голосом прошептал Андрей, пропуская гостя в прихожую.
— Воскликнул я, ты призрак или нет, из прошлого столетия билет, из тьмы на стол упал в отвееееет! — заорал в ответ фантом, да так громко, что, у Андрея поначалу заложило уши.
Как в старые добрые времена, ей богу.
Андрей застыл на пороге, не в силах ничего предпринять. Он мог только безумным взглядом смотреть на гостя, который, Андрей был почти уверен, являлся именно тем, на кого был так похож.
— Миииииха… — чуть не плача почти простонал Андрей, касаясь щеки умершего друга. Щеки, которая оказалась не только осязаемой, но ещё и к тому же тёплой.
— Я тоже скучал по тебе, Андрюх, — улыбнулся в ответ Горшок, смаргивая подступающие слёзы.
А потом, без предупреждения, сгреб Андрея в свои медвежьи объятия, рискуя десять раз раздавить. Но Князь, не смотря на боль во всём теле, ни на что бы сейчас не променял эти объятия. Он крепко прижался к Михе, стараясь вдавить его в себя, заснуть себе под кожу и в сердце, даром, что он уже лет тридцать жил и там, и там.
— Ты здесь как… Как ты здесь… Ты же умер. Тебя ведь нет, Мишенька, сколько тебя уже нет… — шептал Князь что-то нечленораздельное Горшенёву в грудь.
Он, наверное, окончательно сошёл с ума. Но если придётся расплатиться здравым рассудком, ради этих, таких родных рук, родного голоса и просто присутствия рядом Миши, то он был готов. Эта жертва — самая малость за такое безграничное счастье.
— Ну что ты, милый, не плачь. Я тут, с тобой, я вернулся, — приговаривал Горшок, поглаживая бедовую голову, постаревшего за годы скорби, но по-прежнему прекрасного Князя.
— Надолго? — спросил Андрей, тут же ощутив, как сжимавшие его руки, еле заметно нервно дёрнулись.
— Сколько смогу, с тобой буду. Пока не настанет пора возвращаться обратно, — наконец сформулировал Горшок, явно избегая прямого ответа. Но Князя такой ответ не устраивал. От неизвестности он точно сойдёт с ума. Пусть лучше горькая, но правда.
— Скажи, Миш. Скажи нормально, — Андрей то ли умолял, то ли приказывал. У них это всегда было так. Какое-то неадекватное разделение власти. Каждый безраздельно властвовал над другим и одновременно безоговорочно ему подчинялся. «Я встану перед тобой на колени, и ты сделаешь, как я сказал». Да, с Михой Андрей начал переживать когнитивный диссонанс задолго до того, как узнал что это значит.
— Эта ночь — наша. Ты ж меня загадал, вот я и сбылся. С новым годом, Андрюх, ё моё!
Миша рассмеялся. Как раньше, весело и задорно. А Андрей в ответ улыбался и думал, что такая яркая личность сияет даже после смерти. Даже в виде призрака сияет.
***
— А чё, бухла нормального нет? — деловито поинтересовался Горшок, придирчиво осматривая стол, — шампанское пьёшь что ли, как баба?
— Женщина, — поправил Андрей. — Бухло по гендеру не делится, а ты мизогин походу.
— А по-русски можно? Чё-то ты новых слов понабрался, непонятно ни хрена. Это сейчас молодёжь так разговаривает что ли?
— Вроде того. Я вписался в современный мир, и он меня принял. До сих пор подростки меня слушают. Нас слушают.
— Я рад, — тихо сказал Миша, глядя куда-то в пол, словно стыдясь посмотреть Андрею в глаза. — Ты это, прости, если что не так. Я не прав был, Андрюх…
Миша поводил рукой в воздухе, переминаясь с ноги на ногу, словно бы это могло помочь сформулировать мысль.
— Не прав был, что творчество твоё хуесосил. Оно мне, на самом деле всегда нравилось. Я тебе завидовал просто. Ты без меня смог, а я без тебя уже нет. Ты музыку и сам научился писать, а у меня тексты никак не складывались. Я только что-то одно умел, понимаешь, да? И в это одно долбился, как в стену. А ты, ты адаптироваться можешь. Словечки вон молодёжные выучил… Молодец ты, короче, Княже. Не серчай на меня, если сможешь. Не со зла я. Просто дурак.
— Миш, ну ты что…
Князь снова подорвался с места, на этот раз сам обнимая Горшка, теперь уже так нежно и трепетно, словно боясь разбить. Как если бы Миша был хрустальной вазой.
— Да прав я во всём, — пробурчал Горшок, — сам знаешь прекрасно, что прав.
— Нравятся всё-таки песни мои, а? — Андрей попытался сменить тему.
Он был готов на всё, лишь бы только михину психику поберечь, чтобы он в самобичевание и в самоненависть даже после смерти не смел скатываться. Пусть лучше они посмеются от души, честно слово, а всё плохое — ебись конём. Он Мишу даже после смерти в обиду не даст.
— Посмотрите на него, — продолжил Андрей с вымученной весёлостью, — с порога начал «Пассажира» орать. Может ещё Адель споёшь, а Миш? Нравится же, ну нравится?
Князь щекотно тыкнул Горшка в живот, а потом куда-то в бок.
— Ты ещё «Куклу» спеть попроси, ё моё. Всему предел есть! Может ещё хочешь, чтобы я, это самое, шампанское это бабское пить начал?
— Я понял. Тебе слабо. Великого Михаила Горшенёва напугала Кукла Колдуна и бокал шампанского!
Андрей картинно пародировал то ли конферансье, то ли новостного диктора, размахивая руками в сторону насупившегося Михи. Тот весь съёжился от задетого самолюбия. Одно, что пыхтеть не начал, как паровоз. «Совсем не изменился, — с нежностью подумал Андрей, — даже на слабо ведётся как прежде». И сердце его пробрала такая нежность, что казалось он мог умереть от тоски сию секунду. Сколько раз Князю казалось, что он лопнет от нежности, глядя на такого ворчливого весёлого Миху? И как же странно, что, спустя столько лет, он всё ещё не лопнул.
— Ну ты и сука, Князь!
— И похуже слова от тебя слышал, — засмеялся Андрей.
И тут же понял, что сказал лишнего. Меньше всего на свете ему хотелось причинить Мише боль. В очередной раз напоминать, давить на больное. Прошлое должно остаться в прошлом. У них тут новый год, или как. К счастью, Миха не заметил двойного дна и вместо очередных больных, разрывающих сердце извинений, он выдал каким-то оперным голосом, специально ужасно фальшивя, припев «Куклы». У Андрея уже через минуту завяли уши, а лицо залилось краской от испанского стыда. Но и на этом Миха не остановился. Закончив издеваться над куклой, он взялся за Адель. А Князь уже готов был застрелиться, лишь бы не слышать эти завывания. И вместе с тем, он готов был всё отдать, чтобы слышать михин голос как можно дольше.
Закончив импровизированный концерт, Горшок, с видом героя, взял в руку до краёв наполненный бокал шампанского и со словами: «За гениального музыканта и мужчину всей моей жизни Андрея Князева» осушил его залпом. Андрей, не в силах спрятать улыбку и согнать краску с лица, зааплодировал, подражая огромному залу, пока Горшок, по-клоунски кланяется на разный манер.
— А теперь, Андрюха, неси водку, — засмеялся Миха, наконец закончив кривляться.
Андрей тут же достал откуда-то из закромов, правда не водку, а дорогущий шотландский виски, который он уже, чёрт знает сколько берёг на особый случай. И разве может быть какой-то случай более особенным, чем сейчас? Разве это не чудо? И кому там надо заложить душу, чтобы продлить присутствие Горшка в мире живых? Андрей даже торговаться не станет, честное слово. Ну просто находка для жадных кредиторов.
— Вот это совсем другое дело, — обрадовался Горшок, потирая руки.
Он по-хозяйски устроился во главе стола и принялся за обе щеки уплетать какой-то салат.
— А вы разве едите? — спросил Князь.
— Кто — мы?
— Ну, призраки.
— Хуизраки. Едим конечно, чё бы не поесть, когда тут столько всего.
Андрей опять улыбнулся, пряча горящее лицо в ладонях. Столько всего было не сказано, столько всего упущено. И сердце готово было разорваться одновременно от счастья и от боли. С Мишей всегда была эта амбивалентность. Андрей прежде так уставал от неё. Но теперь понял, как соскучился.
— Чё-то ты, Андрюха, весь горишь, — обеспокоенно констатировал Горшок, дотронувшись до княжеского лба.
— А ты бы как отреагировал, если бы к тебе на новый год припёрся призрак?
— Чёрт, а я ведь чувствовал, что не надо… Зря я это, да Андрюх? Опять не смог всё правильно сделать. Как лучше хотел, а теперь тебе будет только больнее.
— Куда уж больнее, — грустно вздохнул Андрей — Не вини себя, Миш. Как бы там не было, ты — лучшее, что случалось со мной в этой жизни. И если бы у меня было бесконечное число желаний…
— Ты бы загадывал, чтобы я каждый год вот так приходил тебя доставать?
— Нет. Я загадал бы, чтобы ты большее вообще не уходил.
Дальше всё произошло слишком быстро, чтобы Князь успел что-нибудь понять. Горшок звонко поставил на стол пустой стакан и мигом поднялся из-за стола. Он приблизился к ничего не понимающему Князю и вжался влажными губами в его губы. Возвышаясь над всё ещё сидящим за столом Андреем, Горшок был похож на Эйфелеву Башню. Охуенно красивую, вонявшую перегаром, лохматую Эйфелеву Башню. Он не разменивался на прелюдии долго. Целовал Андрея жадно, быстро, резко, больно вжимаясь губами и бесстыдно двигая языком. Если бы Андрея попросили описать этот поцелуй, используя только одно слово, это было бы слово «дорвался».
Миша, Миша, какой же ты… Какой-же… Андрей не мог сформулировать какой. Все прилагательные он уже давно перебрал в бесконечном творчестве от песен до сериалов, посвященных своей бешенной музе. Горшок с силой сжал волосы Князя на затылке, привлекая к себе ещё ближе, хотя казалось, что ближе некуда, положив свободную руку на его шею и легонько сжав. В эту секунду Андрей потерял контроль окончательно. Отпустил, отбросил, отдал, вручил, позволил отобрать, не важно. Он сдался. Расслабился, откинулся на спинку стула, позволяя Мише вести целиком и полностью. То, что он никогда не был готов уступить Мише в творчестве, он желал отдать ему в любви по двойному тарифу. Всё для тебя, Миш, всё для тебя. Бери, что хочешь, бери меня полностью, думал Андрей. А больше ни на какие мысли тяжелый от адреналина и возбуждения мозг в эту секунду способен не был.
Горшок, словно нехотя оторвался от губ и перешёл к шее. Чередуя властно-нежные поцелуи с укусами, он то спускался к ключицам, то поднимался обратно к подбородку. Влажно провёл языком дорожку от уха почти до плеча. У Андрея пробежали мурашки.
— Мих, Мих, — почти умолял он, — ну нельзя же так издеваться…
— А может я хочу поиздеваться, — пьяно засмеялся Горшок, на секунду оторвавшись от своего занятия только, чтобы съязвить.
А затем продолжил издеваться с новой силой. Волосы на затылке вновь оказались собраны в кулак и оттянуты назад. Андрей успел только мысленно посожалеть о том, что волосы у него такие короткие. Хотелось, чтобы Михе было сподручнее. Хотелось рассыпаться на осколки, чтобы угодить ему. Как он делал всегда.
— Посмотри на меня, — не своим голосом приказал Горшок, чуть отстраняясь и поворачивая лицо Андрея так, чтобы из взгляды соприкоснулись. — А помнишь, как ты меня продинамил тогда на Нашествии в девяносто, в девяносто…
— Не важно в каком году, Мих, — возбуждённо прошептал Андрей, молясь всем богам, чтобы этому дурню не пришло в голову именно сейчас изощрённо отомстить за случай столетней давности, — ты же хотел, чтобы я отсосал тебе в палатке при всех!
— Пиздишь, Андрюха, никого там не было.
— Но кто угодно в любой момент мог зайти! То, что я тебе тогда не позволил нас обоих скомпрометировать называется здравый смысл!
— Не, Андрюх, я тебе скажу, как это называется… — Миха издевательски-нежно погладил Андрей по голове, а затем, не отпуская волосы, сжал его плечо, шею и наконец полувставший член, иллюстрируя каждый слог, — ди-на-мо.
Андрей зашипел от нетерпения, в попытках сдержать возбуждение, прекрасно зная, что этого Миха и добивается. Небось хочет посмотреть, как он ползает на коленях, умоляя о разрядке. Так вот не дождётся. Разбежался, анархист.
— Это, Андрюх, и есть настоящая анархия, — Миха словно прочитал его мысли. — Свобода, понимаешь да? Ну увидел бы кто-то нас вместе, ты думаешь стали бы любить нашу музыку меньше?
— Стали бы, Мих. Знаешь какая гомофобия тогда царила, да и до сих пор, к сожалению.
— Опять словечки твои модные?
— Словечки… Это не словечки, Мих, это наша судьба. Всегда быть вдвоём против всего мира. Не приняли бы нас такими, поэтому нельзя нам было палиться. Я один следил за этим, а будь твоя воля…
— Я бы всему миру разболтал, да. Правильно ты говоришь, Андрюха. А то, что разлюбили бы нас… Да и пошли нахуй такие фанаты. Мы с тобой, двое против всех, а? Это ведь не плохо, даже хорошо.
Горшок словно вмиг растерял свою возбуждающую грубость. Он обеими руками сжал щёки Андрея до того щемяще-нежно, что хотелось расплакаться. А Андрей никак не мог взять в толк, как он может чувствовать столько всего разного одновременно. И как только его бедный мозг ещё не взорвался? А может быть, он так и сделал? Всё это ведь не может быть по-настоящему. Больше похоже на самую прекрасную и самую желанную в мире галлюцинацию, которую выдаёт умирающий мозг в утешение своему хозяину, как последнее кино, перед тем как отключиться насовсем. А его бренное тело, лежит сейчас, пуская пену, бьется в конвульсиях. Вот только от чего он умер? От разрыва сердца, наверное. Поэтому его последняя галлюцинация и проявилась в виде причины этого самого разрыва.
— О чём задумался, Андрюх? Стыдно стало, что отказал, а? — игриво подмигнул Горшок, видимо, заметив изменившееся настроение друга.
— Да, Миш, очень стыдно, — невесело откликнулся Андрей. — Отомстить мне хочешь за тот случай?
— Да, думал об этом, — признался Миша, почесав затылок, — но я не мстительный.
Эта фраза оборвала какую-то ниточку. Тонкую ниточку, на которой держалось самообладание Андрея. Оно полетело к чертям, вместе с самоконтролем и критическим мышлением, когда Горшок аккуратно опустился на колени и принялся, чертыхаясь, возиться с Андреевым ремнём.
— Давай помогу? — предложил тот.
— А давай ты помолчишь хотя бы минуту? — проворчал Горшок. — Ну и пузо ты себе отрастил…
— Ещё неизвестно какое было бы у тебя, если бы ты дожил до моих лет.
— Не болтай, — приказным тоном отозвался.
И в этот момент болтать Андрею действительно расхотелось. Потому что Миха наконец справился с этим чёртовым ремнём. И единственные звуки, на которые Андрей оказался после этого способен, были тихие, стоны.
Впрочем, тихими они были недолго. Когда Миха чуть сильнее сжимал губы вокруг головки, Андрей, казалось, начинал задыхаться. А когда он начал помогать себе руками, Андрей перестал сдерживаться окончательно. Одна его рука бессильно упала Михе на голову, а другая, как палка, повисла в воздухе. Сам Андрей ощущал себя тряпичной куклой в руках мастера. Очень некстати вспомнилась песня про марионеток. Демонический Миха, казалось, не член ему сосал, а душу высасывал. Хотя мог бы просто попросить. Андрей и так бы отдал.
Финал наступил быстрее, чем обычно и быстрее, чем хотелось бы. Андрей безропотно выслушал комментарии о том, что он сдал позиции, потому что старый, но в конце стэндапа всё-таки дал Горшку лёгкий подзатыльник. Ему вовсе не было обидно. Напротив, пусть лучше думает, что Андрей быстро кончил от старческой немощи, чем оттого, что Миха сам по себе вызывал в нём такой шквал эмоций, что он был готов кончить от одних только поцелуев с ним. Нет, такого Горшку никогда нельзя было говорить, а то окончательно зазнается.
Только прополоскав рот и помыв руки, Миха по новой полез целоваться. Воистину, его энергичности можно было только позавидовать. Андрей, впрочем, не сопротивлялся. Ощущение нереальности происходящего понемногу спадало, и он, всё чаще оглядываясь на часы, пытался вытянуть из каждой минуты с Михой как можно больше. Он умолял время идти медленнее, но время — штука упрямая. Когда просишь его быть потише, оно, наоборот, ускоряется. Так и Князю за свою жадность пришлось, в конце концов, платить.
***
Часы показывали шесть утра. Фейерверки давно стихли, бенгальские огни погасли, пьяные песни на улицах умолкли. Эта умиротворённая тишина была верным признаком окончания новогодней ночи. И Андрей услышал фразу, которой всё это время так боялся:
— Мне пора идти, Андрюх.
Князь проглотил ком в горле. Он знал, что так будет. И не мог ни на что другое рассчитывать. Если только не…
— А можно мне с тобой?
— Нет.
— Прошу тебя.
— Нет.
— Очень прошу?
— Нет.
— Умоляю?..
— Нет, Княже, твою мать, я же сказал, что нет!
Горшок принялся нервно ходить по комнате, запустив пальцы в волосы.
— Тебе ещё жить и жить, понимаешь? Это я был как спичка, нет, ну не прямо спичка, конечно. А вот, как это самое, огонь бенгальский! Горел ярко, но быстро. А ты, Андрюх, костёр.
— Костёр, в котором ты мечтал сгореть? — попробовал пошутить Андрей, но из-за подступающих к горлу слёз, вышло это как-то совсем не весело.
— Кто сгорит мы ещё посмотрим, — Горшок игриво поводил бровями, помогая Андрею смягчить горечь прощания. Впервые, наверное, помогая. — Да не об этом я, ё-моё. У тебя ещё дела здесь есть. Не можешь ты тут всех бросить. У тебя жена, дети, музыка твоя.
— Наша музыка, Мих.
— Пусть так. Чья бы это не была музыка, обессмертил её именно ты. И ты должен идти дальше. Должен жить дальше. Ради тех, кому ты дорог. Ради группы своей. Классная группа на самом деле… Ради меня живи, Андрюх. Тебе не надо, эт самое, умирать ради меня. Ты лучше живи.
— А как же ты?
— А я тебя дождусь. Рано или поздно, мы всё равно будем с тобой вместе. Ты только не торопи этот момент.
Андрей вымученно кивнул, не в силах принять неотвратимость происходящего.
— Пообещай мне, — не отставал Горшок.
— Я не могу…
— Ради меня, Дюш, пообещай.
— Хорошо, хорошо, — Андрей почувствовал горячую влагу на щеках, — обещаю.
— Вот молодец, — мягко улыбнулся Миха, вкладывая в свои слова столько тепла, сколько у него было. — Ты молодец, Княже. У тебя всё ещё будет. А теперь закрой глаза.
Андрей в отчаянии замотал головой. Он знал, что Миша собирается сделать. Нет, нет и нет. Он не позволит ему так исчезнуть. Снова оставить его одного, снова уйти, как будто не было. Это выше его сил. Это слишком. Зачем пообещал? Нет, он не может.
Грудь заныла, словно там было что-то железное. Глаза покраснели, но он не мог себе позволить их протереть. И наконец, безутешные рыдания вырвались из него, словно прорвало плотину.
— Ну ты что, Дюш, что ты…
Миша подошёл вплотную и крепко сжал Князя в объятиях. Одной рукой он с силой прижимал безвольное тело Андрея, не позволяя истерике разыграться, а другой интимно гладил то по спине, то по волосам, которые он, буквально несколько часов назад, сжимал в таком исступлении.
— Я знаю, что тебе больно. Но так надо, слышишь. Ты сильный, Дюх. Ты должен меня отпустить.
— Хорошо, хорошо, я попробую.
Андрей делал глубокие вдохи и выдохи, в попытках успокоится. Он наплачется, когда Миша уйдёт. А сейчас он должен собраться. Это ведь Горшок. Гроза российского панка. Отец питерской анархии. Нельзя провожать его соплями. Андрей выдавил улыбку, настолько правдоподобно, насколько смог, и аккуратно выбрался из михиных объятий.
— Ну всё. Не надо со мной нянчиться. Я справлюсь.
— Молодец, Андрюх. Ты кремень.
— Оставь свою лесть до лучших времён.
— Закрой глаза.
На этот раз Андрей повиновался. Осталась только темнота, еле заметные невесомые прикосновения и низкий, такой родной голос:
— Мы ещё увидимся, Дюш. Обещаю. Я люблю тебя.
— Я тоже люблю тебя, Миш.
Собственный голос показался Андрею слишком громким. Или это было потому, что больше некому было его слушать? Он открыл глаза. В квартире никого не было.
Андрей осел на пол и сжал двумя руками голову. Было больно. Очень больно. Но почему-то, когда всё худшее случилось, ему стало неожиданно легче. Он пережил самое страшное, а дальше как-нибудь. «С новым годом, Андрей Сергеевич, сбылось наконец твоё желание, — подумал он, печально улыбаясь. — Спасибо, что пришёл, Мих. Это был самый лучший подарок».
За окном забрезжил рассвет. На дворе было первое января. Уже завтра у него выступление. Андрей больше не жалел о том, что согласился петь. Теперь он точно знал, что выложится полностью. И каждая песня в его исполнении будет звучать лишь для одного человека.