«Плохие вещи случались, потому что я боялся. Их можно было избежать, просто не надо было бояться» — Боб Стуки из сериала «Ходячие мертвецы»

От некоторых вещей нам не суждено отмыться. Они всегда точно бьют в цель, отзываются в настоящем, хотя произошли в далёком-далёком прошлом. Нападают дикими зверями, разрывают душу.

Иногда мне кажется, что всем нам суждено совершать такие вещи. Суждено видеть их каждую ночь в своих кошмарах, растворяться в своих травмах и глубоко скорбеть по тем, кто стал невинной жертвой такой необычной случайности или несправедливости.

Иногда (или часто, читайте между строк сами) мы становимся заложниками собственного сознания. Оно играет с нами злую шутку, бьёт, когда ты слишком слаб, чтобы дать отпор.

///

Порой я необычайно тих. Я просто растворяюсь в своих ощущениях, в людях, окружающих меня. Чувствую ли я себя героем какой-то сладкой грёзы, когда попадаю в подобное состояние? ЯНИКОГДАНЕБУДУГЛАВНЫМГЕРОЕМ.

Молчу и молчу, пытаясь почувствовать окружение. Идиотизм какой-то. Но я продолжаю врастать в стул, становиться частью интерьера. Серой стеной. А что ж тебе помимо этого светит, Тарасик? ТЫПУСТОЕМЕСТО.

Дима никогда не был слишком эмоциональным или заинтересованным в жизни. Он просто волочил своё существование по сухой земле и лишь изредка улыбался. Он был больше огнём, который сложно затушить; обладал проблемами с гневом и грубым чувством справедливости, которое проносит с собой на протяжении всей нашей дружбы.

Я не знаю, почему я так вцепился в Диму. Стал ходить за ним хвостиком и липнуть вязким мёдом. Может, меня зацепили его отличия. Он выше, сильнее, светлее меня. У него впалые щеки, не полные, как у меня. У него цепко-ловкий взгляд и язык-яд. И ещё много чего-всего.

Дима, которого я знал, медленно исчезал на затворках сознания. Переставал быть живым и настоящим. Тот, новый, был худым и имел убитый взгляд. Он больше не походил на кого-то, кого мне суждено было узнать, и кому я был безмерно рад. Дмитрий Грейц (его полное имя солью-стеклом скрипит на зубах), мой давний друг, погиб, став жертвой собственных травм и своего ужасающего будущего. Новенький, убито-чистенький и ласковый Димуся не может прижиться в моей голове. Годами выстроенный образ вечно хмурого и затравленного друга рассыпается на глазах, как карточный домик.

Взгляд, прежде полный немой надежды, вновь становится пустым и разбитым. Этот, что захватил Димино тело, больше не наш лидер-новатор баек-легенд. О Н Б О Л Ь Ш Е Н Е Т О Т. Я, смотря в его серое лицо, чувствую подкатившую к глотке тошноту. Его разбитые губы и выбитые зубы мерещатся в глазах блёклой картинкой прежних лет. Он криво улыбается, застревая сухим взором на мне.

У «нового» Димы синяки-омуты под глазами, убитый многими жертвами взгляд и усталая улыбка. Его прежний вид стёклами-воспоминаниями застрял под веками. Глупость какая. Тому, кто занял его место, ночами снятся кошмары, а днём они преследуют в зеркалах-душах. Чувствую ли я липко-хрупкую жалость к другу? Я не знаю. Мысли-бесы путаются в моей черепной коробке и затуманивают последние остатки разума.

Плохие вещи случаются с Димой, по кусочкам ломают его, а я слишком боюсь подойти и помочь исправить его. Боюсь предотвратить ещё большие поломки его личности, боюсьбоюсьбоюсь.

Плохие вещи продолжают случаться, и я не в силах помочь, как-то облегчить его ношу, заставить его вновь улыбнуться и капать ядом с кончика острого языка.

///

Когда я был ребёнком, мать часто жаловалась на кошмары. В них она видела моего отца. Вновь живого, но с мёртвым взором. В её снах он делал много нехорошего. Я не помню своего отца. Нет, не так. Я не знаю своего отца. Он всегда казался застывшей картинкой на семейных фотографиях. Глупым рассказом, который придумали взрослые. Тем человеком, которого я никогда-никогда не узнаю. Во снах не увижу

Даже он, гнилой дух, игнорирует меня. ЯТАКОЙЖАЛКИЙ.

Мать часто видела своих личных демонов ночами. И это пугает. Страшнострашнострашно.

///

Я сам, со своей глупой несуразностью, стал заложником кошмаров. Сон снимает червём-демоном, поселившимся в голове. Глупые воспоминания скачут в голове кузнечиками, упиваются моей беспомощностью. Мельтешат пред глазами страшными картинами.

Я очень устал, довольно давно. Я устал быть живым с мёртвой душой и отвратительно-гнилой сущностью. ПОЧЕМУЯТАКОЙ.

Тьма глухой квартиры съедает меня одиночеством, мать снова в ночь. Я так устал, дурачьёдурачьёдурачьёдурачьё. Холодная простынь кажется смертью, дышащей в затылок. Моё дурное тело пропитывается немым ужасом. Я так устал…

По полу тянет смертельным холодом, но мне уже наплевать. Прохожу злосчастную арку, заступая за порог кухни. Грубо щелкаю выключателем и сажусь на старый стул. Всё как обычно. Нет чего-то нового, что я мог бы описать здесь, в моей истории, где главная роль всё равно отдана Диме. Я просто говорю обыденности в надеждах зацепить кого-то к себе и не уснуть в этой гнилой квартирке где-то в глуши Сибири. Сраный Прокопьевск*. Я вспоминаю вплоть до рассвета эту гнусную ночь и мои кошмары.

Старая лампочка трещит роем цикад. Предсмертно мигает и практически перегорает. Прямо как я Дима. Я смотрю на жёлтые обои в поисках чего-то там. Застывший жир мерещится мне квартирной плесенью, и я задыхаюсь. Мои слезные мольбы затухают в глотке, пронзают лёгкие тысячами игол.

Часы громко тикают, отбивая ритм по мозгам. Тик-так, тик-так… Сердце гулко трепещет в груди под стук часов. Тик-так, тик-так… Квартира шумит-кряхтит своими тараканами.

Чайник шипит-успокаивает. Если я его слышу, значит я всё ещё Ж И В. Значит, я не сплю. Значит, устал. На секунды закрываю глаза и дослушиваю бурление воды. Приятно. Открываю глаза, хватаясь за сахарницу. За старую сахарницу, которую отец купил ещё до моего рождения. Она пожелтела и местами треснула. Зачем я вообще это вспоминаю. ГЛУПОГЛУПОГЛУПО.

Роняю ложку с сахаром на пол и матерюсь. ДУРАКНЕУКЛЮЖИЙ. Меня трясёт, и я сглатываю ком в глотке. Н Е У К Л Ю Ж И Й. Пытаюсь ещё раз. ЗАЧЕМВСЁЭТО. Взгляд упирается в старый стол, выбивая из колеи.

Руки дрожат, и любимая кружка летит бомбой на пол, разлетаясь тысячью кусков-хищников. Чай разливается нефтью по жёлто-старческому кафелю. Я снова обжёгся, дурак. Я не хочу спать. Мои глупые мечты подохнут в этом гнилом местечке. Кусаю язык от боли. Кожу неприятно жжёт свежим кипятком. Боль кусается гончими псами.

Голова наливается свинцом, и я утираю лицо. Сон приходит только, когда я стараюсь гнать его всеми силами. Мне нужно убрать стекло, если я его не уберу, то будет плохо. Мама поранится, я порежусь утром. Я медленно протираю глаза, пытаясь остаться в реальности. Остаться здесь и сейчас, а не в глупых мечтах-сказках. Стучу зубами от холода, идущего по спине, и от жара, кузнечиком скачущим по ногам.

Мне нужно написать им, рассказать об этом. Забеспокоить их поздно ночью. Моргаю, пытаясь встать. Тело продолжает дрожать, ноги подгибаются. Больно. Страшно. НЕЛЬЗЯСПАТЬ.

Нахожу телефон. Глупость какая-то, они, поди, спят там. Один я сижу на холодной кухне. Стучу пальцами по экрану. Пам, пам, пам.

restless: Я КРУЖКУ РАЗБИЛ. (01:56)

устал.: как это случилось? (01:57)

Пам, пам, пам.

restless: Она выпала из рук и просто вдребезги *1 вложение* (01.57)

Дима перестаёт печатать. Молчит, тянет терпение жвачкой. ЯЕМУНЕНУЖЕН. Стучу ногами по полу, стараясь не заснуть. Спать нельзя, нельзя спать. НЕЛЬЗЯНЕЛЬЗЯНЕЛЬЗЯ.