«Ты в бездне покойной скрываешь смятенье,
Ты, небом любуясь, дрожишь за него»
- В.А. Жуковский, «Море»
«Прости, задерживаюсь»
Алекси поджимает губы и хмурит брови, всем своим видом выражая недовольство сложившимися обстоятельствами. Сообщение остается без ответа, а телефон, как в дешевых драмах, с такой же злобой летит в подушки. Чертова работа, в которой Олли в последнее время с головой, бесит Каунисвеси до невозможности.
Ему, между прочим, тоже внимания хочется. Алекси, конечно, стойко убеждал себя в том, что он не какая-то неудовлетворенная в плане заботы и любви девица с комплексом неполноценности, а мужчина, черт возьми, уверенный в том, что он важен и нужен своему человеку. Только вот эти сообщения с предупреждениями о том, что Матела снова абсолютно бессовестно вернется поздно и не проведет хотя бы вечер со своим парнем, ломали заботливо выкладываемые по кирпичикам барьеры уважения и понимания - они рушились, освобождая желание позвонить Олли и громко, спуская рвущуюся с цепи злыми слезами и криками боль, высказать все, что Алекси о нем думает.
Он по привычке включал какие-то комедии, играл на гитаре Олли, чтобы скоротать будто бы нарочито медленно тянущееся время, работал сверхурочно, лишь бы не быть дома и не страдать от одиночества; иногда таскал у Томми умные книжки, а когда было вдохновение - даже готовить учился.
Любви отчаянно хотелось, и наконец он проиграл смутному ощущению, что он надоел, не нужен Олли, признавая, что очень сильно скучает. Скребет себя изнутри неприятными догадками, что у Матела кто-то появился, снова и снова перечитывая привычное: «Прости, задерживаюсь». Он извинялся, это резало по сердцу и горько трогало одновременно: Олли жаль, но он не может по-другому. А Каунисвеси умудрился наговорить ему кучу всякого неприятного дерьма сегодня утром, о котором мгновенно пожалел, когда усталый взгляд пасмурных озер едва скользнул по нему с больным блеском скрытой нежности. А затем за ним захлопнулась дверь, и с этим строгим, безнадежным хлопком с миром Алекси вновь произошло маленькое крушение. Он ведь понимает, что у его мужчины работа, большая ответственность за дела компании и отчетный период, и так же понимает, что тот вряд ли пересмотрит расписание, если Алекси прямо скажет, как сильно он в нем нуждается, ведь внимания хочется до жути, до воя в подушку, заглушаемого рваной дробью ледяного ноябрьского ливня по стеклу.
В этот же вечер Алекси плюнул на повторяющееся изо дня в день беспокойное ожидание, бившееся в клетке их квартиры, отказался терпеть одиночество в карауле у своей постели и поехал к Йоэлю и Нико.
- Ты че здесь? - деликатно поинтересовался Моиланен вместо приветствия, одновременно пытаясь отвоевать у Йоэля свою древнюю футболку с Металликой.
- С Олли поцапались? - бесцеремонно и буднично высказался почти надевший чужую растянутую футболку Хокка, попутно отбиваясь от Нико, и попал в точку.
Алекси молча шагнул в тепло их жилища и провалился в домашний уютный хаос, наводимый дикостью отношений Йоэля и Нико. Он бы никогда подумал, что эти двое вообще могут подружиться; а они взяли и сошлись, влюбились, и живут теперь вместе, под одной крышей. Йоэль, когда был в настроении, заботливо заплетал волосы Нико в неровный колосок или двух «дракончиков». Моиланен, в свою очередь, пытался засунуть свои кошмарные японские палочки для пучка в волосы Хокка. Под ногами у них вечно путалась кошка, по отношению к которой Йоэль сначала был категорически против, но Нико проболтался, что фотографий их питомицы в галерее Хокка уже больше, чем неудачных, смазанных и смешных изображений Моиланена и собственных фото из ванной в стиле «Как я хорош» вместе взятых, потому что «Нико, смотри, как она интересно легла» или «Нико, смотри, как она лапку положила».
Алекси не представил бы и сам своих отношений с Олли. Их связало редкое гаражное музыкальное творчество, связали выступления в местных барах, связали совместные пьянки всем бэндом, а еще долгие разговоры наедине, поддержка и совершенно очарованные друг другом взгляды. Матела был тем, чего Каунисвеси так долго не хватало: равновесием. Олли - оплот непоколебимой надежности и душевной силы, а Алекси на самом деле милый, верный и сердечный; он - ворох неожиданностей и нестандартности, и с ним всегда есть, о чем поговорить, над чем посмеяться, что обсудить в приватной обстановке и получить теплые объятия.
Тем временем Алекси понял, что даже не придумал причину, по которой навестил их так поздно.
- Соль нужна, - тупо и хмуро вбросил он, - своя сейчас зависает на работе или еще где-то еще - я не знаю уже; и не появляется.
Из дома Моиланен-Хокка Каунисвеси как-то быстро выпроводили, обосновав это тем, что Матела не просто так не появляется дома до ночи, что ему сложно и трудно, и поставил бы он себя на его место.
«А ведь правда» - новая идея вспыхнула вместе с огнем встрепенувшегося сердца. Алекси представил, как Олли работает с какими-то суперважными документами, в которых Каунисвеси вряд ли понял бы хоть что-то, смотрит на изрядно надоевший монитор ноутбука, уставший от людей вокруг и своего чертова офиса.
Нарождающийся сумрак вечера поздней северной осени намертво въедается в снежное марево. На часах еще только одиннадцать, значит, Олли будет дома часа через два.
Каунисвеси, злясь на себя и подвисающий домашний вайфай, сбрасывает ботинки и заходит в их с Матела чат. Замерзшие пальцы неровно кружат над дисплеем, набирая сообщение, но вдруг замирают и решают ткнуть на изображение зеленой телефонной трубки. Четыре длинных гудка подобны вечности, режут ожидание и рисуют кардиограмму тишины, а пятый вдруг захлебывается на середине, прерываемый низким:
- Да?
Сердце Алекси беспомощно забилось в горле, когда он услышал голос Олли. Пронизанный усталостью, всегда мягкий и даже какой-то вечно ласкающий всех, к кому обращается, голосовой раскат плавно осел, подобный золотистой песчаной пыли, и растаял, прервавшись. Он звучал так по-родному, так близко. Каунисвеси почти видел его добрые, всепонимающие, даже с томившейся в них неуловимой тоской глаза, в которых навечно застыла задумчивая ласка, и которые пламенели отсветами тихой, таящейся в их глубине любви, разгоравшимися, когда Матела ловил взгляд Алекси. Он очаровательно по-кошачьи щурился, когда на нем расцветала его прекрасная улыбка; и сам он был прекрасным, как мечта.
Каунисвеси, отгоняя видение и не давая чувству захлестнуть себя, выдохнул:
- Матела...
- Алекси, пожалуйста, не говори о... - с мольбой в голосе начинают на том конце, предвосхищая неприятный разговор.
- Я просто хотел спросить, тебе ещё долго с этим возиться? - тихо и торопливо поинтересовался Каунисвеси, прерывая ненужные просьбы и обозначая, что не намерен искать конфликта.
На том конце задумались, оценивая объем работ.
- Часа полтора, не меньше, - Олли неверяще улыбнулся отсутствию наступления в исполнении любимой, давно ожидающей его королевы драмы, устало прикрывая глаза и собираясь спросить, как Алекси себя чувствует, а потом снова посоветовать лечь спать без него.
- И, Олли...
Каким бы взбалмошным и шумным Алекси ни был в компании друзей, каким бы авантюристом ни слыл среди знакомых, каким бы разным ни был для своего человека, в разговорах о чем-то важном, сокровенном он терялся и чувствовал себя слишком уязвимым и беззащитным, будто бы Олли непременно посмеется над ним, хотя и был на все сто уверен, что Матела тронет его временами открывающаяся и передаваемая бережно, будто по секрету, искренность, а она еще как тронет.
- Олли, я люблю тебя.
И, не дожидаясь ответа, мгновенно сбросил вызов, пряча в худых запястьях стремительно розовеющие скулы и кончики ушей, заставляя своего человека на том конце растаять в несолидную лужицу: губы Матела тронула редко видимая, счастливая улыбка, ради тихого и теплого света которой Алекси сделал бы многое.
Преждевременное, неожиданное и долгожданное одновременно возвращение мужчины застает Алекси врасплох - тот уже подавил накатывающую от чувства пустоты истерику, смирился с тем, что снова уснет в одиночестве и проснётся, скорее всего, так же. Он срывается навстречу, сбрасывая забвение дремоты.
А там Матела разматывает теплый шарф в свете одинокой тусклой лампочки. В его наивно вьющихся волосах путаются снежинки, тающие от обнимающего их тепла.
Олли расцветает, когда на него налетает Каунисвеси с родными объятиями, скрещивая руки за его шеей, зарываясь холодными пальцами в мягкие курчавые волосы на затылке.
- Решил, что смогу отложить некоторые дела, - оправдывает свое раннее появление Олли и утыкается носом Алекси в висок, - прости, что постоянно задерживаюсь.
Низкая, хриплая голосовая вибрация прокатывается от его горла, лаская звуком Алекси и доводя его до мурашек.
- Прости за утро, - тихо шепчет парень на ухо в ответ, - и за все остальное тоже.
Матела долго не реагирует на его слова, нежась в умиротворяющем тепле и окружающей их, живущей в них самих, медовой, солнечной любви.
- Я понимаю тебя, поэтому не злюсь, - произносит мужчина: голос его лучится улыбкой и затаенной радостью; его руки сжимают в своем надежном кольце крепче, - я тоже люблю тебя.