Горячий свет льётся с прожекторов раскалённым маслом. От неудобного дивана затекает спина, а от неудобных вопросов — лицевые мышцы, уставшие изображать подобие улыбки. Но Марк делает всё, чтобы выжать из этого интервью хоть немного веселья. Он самоотверженно строит рожицы и несёт такую оголтелую ерунду, что Пол и Ли корчатся от смеха в углу дивана. Интервьюер — пожилой английский джентльмен — раздражённо грызёт губы, но Марк не собирается щадить его чувства. Более того: он надеется, что плёнка попадёт в руки лейбла — и те навсегда отстанут с предложениями «ещё раз сходить вот на то шоу».
«А ещё на это, — Марк мысленно передразнивает их менеджера. — И на вот это вот тоже. И на другое, на соседнем канале, тоже было бы неплохо сходить…».
Если лейблу так нужно интервью — Марк сам его и проведёт, потому что перечень стандартных вопросов он знает наизусть. Почему вы называетесь «Talk Talk»? Над чем сейчас работаете? О чём эта песня? Марк искренне не понимает, кому нужны его ответы, если музыку нужно слушать без посредников и гениальных умозаключений. Опираться на его мнение — всё равно что гулять по городу, уткнувшись в карту и не видя ничего вокруг.
Интервью, на которое они припёрлись, строго ведёт слушателя из пункта А в пункт Б. Никаких остановок. Никаких попыток свернуть с дороги — и в один момент Марку всё это до чёртиков надоедает. Он дразнит ведущего, ответы заглушает хихиканье Пола — и звукорежиссёр в панике бросается к пульту, выкручивая громкость микрофонов на максимум. Поездка по автобану превращается в путешествие по ржавым рельсам, но у ведущего припасён ещё один козырь в рукаве. Только ценность этой карты он не осознаёт.
— Гм… Эм… Так, — ведущий гневно поправляет галстук. — Хорошо. А вот что вы думаете о коллегах по сцене? Например, о Duran Duran?
Сердце ударяется о рёбра в такт вопросу: du-ran-du-ran. В очках белые прожекторы кажутся скоплением изумрудных галактик, а монтажные леса — хвостами металлических комет. От этого как-то легче примириться с реальностью, в которой он тратит вечер на старого идиота и на его дурацкие вопросы. Думаю ли я о коллегах по сцене? Например, о Duran Duran? Думаю, мистер — но такие мысли вряд ли украсят ваше интервью.
— А теперь, — лаконично объявляет Марк. — Duran Duran.
Взрывная волна восторга едва не сносит его со сцены. Марк не завидует чужой славе, но всё-таки в груди слегка покалывает при мысли, что так их не будут встречать никогда. Есть группы, которым предначертано засиять ярче любых галактик, и Talk Talk — не в их числе. Марку даже кажется, что он надел чужой костюм, и тот ему не по размеру: брюки слишком короткие, рукава слишком длинные, а пиджак и вовсе жмёт в плечах. Ему не к лицу переливчатые синтезаторы, надуманная печаль и яркий макияж. Ему, в отличие от Саймона Ле Бона, не идёт быть красивым и популярным.
Когда Duran Duran выходят на сцену — Марк теряет ощущение пространства. Из-за запредельного шума, который давит на виски, он словно видит шлейф одеколона, слышит звонкий блеск глаз и чувствует, как крики толпы пахнут тонкими сигаретами и бабл-гамом. Марк торопливо отходит в сторону — и Саймон подмигивает ему, перехватывая микрофонную стойку.
— Круто отыграли, — кричит Саймон, настраивая стойку под свой рост. — Мы даже заслушались.
— Это всё аранжировка, — кричит в ответ Марк.
— Аранжировка? — переспрашивает Саймон, постукивая пальцем по ушной раковине.
— Да, — ещё громче кричит Марк. — Я что-то пою, Ли что-то стучит — а потом приходят профессионалы и превращают всё это в музыку.
Саймон удивлённо моргает, а в следующее мгновение разражается хохотом. Из-за толпы Марк не слышит смеха, но зато видит его физическое воплощение: грудь, вздымающуюся под полосатой майкой, и крохотные складочки вокруг глаз. Этот смех можно даже потрогать — и у него будет ощущение невесомости хлопка и теплоты чужой кожи. Марк торопливо кивает в ответ и поспешно ретируется за сцену. Вслед ему звучат лакированный синтезатор Ника Роудса и рокнролльная гитара Энди Тейлора: музыка, как бы Марк не плевался от попсы, всё-таки довольно неплохая.
Коллеги отправляются в отель, а он остаётся за сценой — и слушает концерт, ради которого фанаты днями стояли в очередях. К его окончанию у Марка не остаётся сомнений: Duran Duran — та группа, что будет сиять с силой десятка солнц. Это видно даже по тому, как они ведут себя на сцене. Для Duran Duran она — дом, и им неважен масштаб: локальный, как в Rum Runner, или всепланетный, как на Live Aid. Они везде в своей стихии, и особенно это видно по Саймону. Он танцует раскованно и свободно, заигрывает с публикой так, что подскакивает температура в зале, а его энергии хватило бы ещё на пару концертов. Наблюдая за ним, Марк приходит к банальному, но такому верному выводу: иногда, чтобы стать звездой, нужно ею родиться.
— Круто отыграли, — сообщает он Ле Бону, который первым вернулся за сцену. — Я даже заслушался.
— Холлис?.. — Саймон промокает полотенцем сверкающее от пота лицо. — Уж кого-кого, а тебя я не ожидал здесь увидеть.
Марк с лёгким удивлением осознаёт, что сегодня они говорили больше, чем за весь тур — и тем самым нарушили законы звёздной механики. Они не просто с разных планет — они из разных вселенных, и жизнь это докажет. Саймон станет сверхновой, а Марк обзаведётся небольшой группой верных фанатов. Саймону пойдёт любое творение современной моды, а Марку — всё просторное и мешковатое, что, как и очки на переносице, искажает восприятие. Ему не хочется быть проводником в музыку, не хочется связывать её с собственной внешностью. Можно было бы стать бестелесным голосом — Марк бы, пожалуй, попытался.
Но тело, к сожалению, у него было. Будь он призраком — Саймон бы уже занялся своими делами. А так он отбрасывает полотенце и подходит к ящику для оборудования, на котором сидит Марк. Ле Бону с телом, очевидно, повезло больше: он высокий и плечистый, а кожа медового оттенка выигрышно смотрится в свете софитов и профессиональных камер. Марк отмечает этот факт с хладнокровием учёного, а потом — поспешно отодвигается вглубь, когда Саймон опирается на ящик локтями. От его присутствия становится не по себе — словно лицо Марка обжигает солнечным ветром, несмотря на плотную маску макияжа.
— Раз ты теперь наш фанат — могу оставить автограф, — в полумраке глаза Саймона кажутся тревожно-синими, как океан перед штормом. — Да хоть прямо на рубашке! Ваши белые костюмы как раз выглядят как тетради.
— А давай, — соглашается Марк. — Когда вы прославитесь, я продам эту рубашку втридорога.
Саймон подмигивает ему, на мгновение исчезает в гримёрке — и возвращается с тонким японским фломастером. Марк собственной кожей ощущает его имя, когда широкое «Саймон Ле Бон» проступает сначала на плече, а затем — на спине. Саймон, выписывая буквы, опаляет шею горячим дыханием, и от этого руки пощипывает мурашками. Мимо снуют рабочие и менеджеры: таскают гитары, забирают букеты со сцены, заказывают в гримёрки воду и шампанское.
— Ты действительно думаешь, что мы прославимся? — вдруг спрашивает Саймон.
— Ты ведь тоже так думаешь, — отвечает Марк.
— Думаю… Вернее, даже не вижу других вариантов, — так уверенно произносит Ле Бон, что Марк с трудом сдерживает смешок. — Но бывает интересно послушать мнение со стороны.
— Его есть у меня, — кивает Марк. — Всегда будут группы, которые обречены прославиться. Duran Duran, я думаю, одна из таких.
— Когда-нибудь вы тоже… — дружелюбно замечает Саймон.
— Не дай бог, — даже вздрагивает Марк.
Пол и Ли тоже всё это заслуживают: и фанатских визгов, и чёрных от туши слёз, и сентиментальных плакатов с сердечками и признаниями в любви. Но если ничего такого не произойдёт — Марк не разочаруется. Он не представляет себе человека, способного выдержать славу — и украдкой посматривает на Ле Бона. Саймон настолько верит в себя и в Duran Duran, что этим проникается даже Марк, вообще-то относившийся к коллегам скептически. Кажется, только Ле Бон и выдержит любовь вселенского масштаба — потому что он привык, что его любят и в него влюбляются. А в него — искреннего, жизнелюбивого, бессовестно привлекательного — не влюбиться невозможно.
— Повернись, — командует Саймон. — Значит, популярности вы не жаждете? Или это твоё мнение — а у коллег оно своё?
— Следующий вопрос, пожалуйста, — отшучивается Марк. — Не знал, что мы на пресс-конференции.
— А я не знал, что группа с названием Talk Talk настолько не любит разговаривать, — не уступает Саймон.
Его автограф уже есть на спине — в нескольких экземплярах — и на плечах, как погоны. Саймон критически оглядывает рубашку и для симметрии решает расписаться на груди. Марку кажется, что он пишет прямо на зашедшемся сердце, и сгусток мышц впитывает чернила, превращаясь из ярко-алого в буро-фиолетовый. Наверное, он и сам впитывает Саймона, пока они сидят в неоновом полумраке. Впитывает его голос, настойчиво звучащий из каждого радиоприёмника, медовый аромат его кожи и тревожную синеву его взгляда. Марк терпеть не может мир шоу-бизнеса — и весь этот блеск, от которого так больно глазам, что хоть надевай очки. Но тяжеловесное обаяние Саймона Ле Бона сильнее — и оно катком проходится по скептицизму и равнодушию, оставляя от них даже не осколки, а невесомую пыль. Фломастер, завершая автограф, обжигает грудь под рубашкой последним росчерком — а тонкие губы Марка обжигает поцелуем.
— Что вы думаете о Duran Duran, мистер Холлис?
— Я думаю, что есть группы, которые обречены прославиться. И Duran Duran — одна из таких.
— Поэтому, мистер Холлис, ваши отношения с Саймоном Ле Боном ограничились несколькими ночами в мотелях — дешёвых настолько, что никому бы не пришло в голову вас там искать?
— Да, в том числе. Мне хотелось тишины, а Саймону — чтобы его оглушило любовью, как музыкой на концерте, пыльным мешком или тяжёлой подушкой. Но, наверное, в этом был какой-то смысл? У механики звёзд свои законы — и зачем-то наши орбиты пересеклись, хоть и всего раз: во время того тура, в 1981 году.
Сверхновые прожекторов сливаются в мутную зелёную туманность. Гневно пыхтит интервьюер: он счёл молчание Марка ещё одной выходкой — а протяжное «ну-у-у» только укрепило это впечатление. Марк же пытается сесть прямо, но не потому, что диванные пружины впиваются ему в спину — а потому, что сводит рёбра. Саймон везде: он видит его лицо, когда идёт по улице, в витринах музыкальных магазинов. Слышит его голос, когда по утрам включает радио, и ощущает теплоту его улыбки, когда вечерами смотрит телевизор. Его сопровождает ослепительная Ясмин, и вряд ли можно найти лучшую пару для поп-звезды, чем модель. Если бы Саймон остался с Марком — это было бы катастрофой: голубоглазый красавец — и носатый хиппи в тёмных очках, который шарахается от камер и неудобных вопросов. Марк понимает, что законы вселенной всё расставили по своим местам, что он не желал бы другой жизни — но всё-таки внутри словно расходились швы, когда его спрашивали, что он думает о чёртовых Duran Duran.
— Никогда о них не слышал, — криво усмехается Марк, и его реплика тонет в хохоте Пола. — А о чём они поют?
Белая рубашка, исписанная именем Саймона Ле Бона, всё ещё висела у него в шкафу.