У неё — воспалённые глаза и хриплый, сорванный голос. Неровный, лихорадочный цвет лица: от красного до синюшно-бледного, покрытого ледяным потом и катышками тонального крема. Мокрые тёмные волосы, прилипшие ко лбу и плечам комком бурых водорослей. Когда перед ней открывается дверь, она нервно улыбается и смотрит пронзительно-больным взглядом:
— Можно?
Айси отходит в сторону и пропускает её внутрь. Она не знает, что могло произойти с этой огненной девчонкой, но ей уже хочется стереть в пыль всё то, что привело к этому состоянию. Ледяной дождь идёт с самого утра, и, судя по виду Блум, она гуляла под ним с самого начала.
— Чаю? — предлагает художница, обходя мокрые лужицы, оставленные нежданной гостьей.
Та встряхивает головой и заторможенно кивает, будто всё ещё не может осознать, где находится. Возможно, это и так. В её состоянии вообще странно, что она может хоть как-то выходить на контакт.
Что она делает здесь, в логове «ледяной ведьмы»? Почему не приехала к одной из своих многочисленных подружек? А что жених, неужели сказочный принц мог оставить свою невесту в подобном виде? Голова начинает болеть от вороха вопросов, и Айси решает не думать. Она просто проходит на кухню, щёлкает кнопкой электрического чайника и тянется за коробочками заварки.
Тихие, неуверенные шаги раздаются за её спиной, но художница продолжает отмерять нужное количество каждого вкуса для своей любимой смеси и даже не поворачивает головы.
— Ты даже ничего не спросишь? — хрипло и слабо говорит Блум, неуверенно останавливаясь у порога и переминаясь с ноги на ногу.
— А тебе это нужно? — хмыкает в ответ Айси, принюхиваясь к аромату смеси и удовлетворённо кивая.
— Не то чтобы, — вздыхает певица и опускается на ближайший стул. — Но тебе не кажется странным, что я просто заявилась к тебе в гости, хотя мы встречались всего лишь единожды?
Можно было бы ответить чем-то вроде: «Вообще-то, я знаю тебя уже не один год, и сожжением твоих изображений можно протопить целый небольшой городок». Но художница только усмехается и оборачивается к гостье, опираясь бедром о столешницу кухонной тумбы.
— Не думаю, что ты до конца понимала, куда и к кому направляешься, — замечает она нарочито легкомысленно-ядовитым тоном. Блум смущённо опускает взгляд, и её уши трогательно краснеют. — А что касается вопросов… Даже если они у меня есть, я не желаю забивать ими свою голову и искать ответы, которые испортят мне настроение. Такое объяснение тебя устроит, певичка?
Рыжая возмущённо поджимает губы в ответ на её тон, но её взгляд вспыхивает благодарностью. Должно быть, произошедшим она пока не желала делиться с кем бы то ни было, потому и решила переждать бурю у случайной знакомой.
Её тело постепенно начинает терять красноватый оттенок, наливаясь бледностью и дрожью. Мокрая одежда облепила её фигуру и выделила контуры нижнего белья. Айси, позволив себе мысленно обрисовать плавные изгибы и острые коленки, равнодушно предложила:
— Могу дать тебе сухую одежду. Только не гарантирую, что она придётся тебе впору.
Блум тут же оживилась, её лицо раскраснелось, а губы дрогнули в солнечной улыбке. Но, вспомнив о том, что их даже знакомыми назвать будет слишком наивно, девушка тут же робко потупила взгляд и опустила голову. Слишком поздно стесняться, когда уже заявился в дом к постороннему человеку, но художница не спешила озвучивать эту мысль, наслаждаясь каждой гранью эмоций певицы.
— Э-это было бы чудесно, — неуверенно пробормотала гостья, сжав тонкими пальцами мокрую ткань своей коротенькой юбки.
— Тогда поднимайся и иди за мной, — бросила Айси, убедившись, что чайник как раз достаточно остынет к моменту их возвращения.
Время снова меняется, когда они покидают кухню и поднимаются на верхний этаж. Проходя мимо запертой двери в личную студию, художница даже отчасти жалеет, что не оставила себе даже шанса на «случайное» раскрытие тайны. Сложно представить, как может отреагировать Блум на такое открытие. Но, на самом деле, не намного тяжелее, чем предсказать её появление на пороге чужого дома в один холодный дождливый день.
Наверняка она на несколько секунд замрёт от шока, пытаясь осознать, что же видит перед собой. Её лицо вытянется в изумлении, глаза широко распахнутся и станут совсем светлыми. А потом на красивом личике проступит понимание. Её тело дёрнется прочь из комнаты, взгляд преисполнится отвращением, и она убежит прочь, едва сдерживая тошноту и проклиная тот роковой день их первой встречи.
Айси чувствует резкую боль в животе от этой мысли и невольно потирает левый бок. Нет, пока не стоит рисковать этим хрупким знакомством. Которое может закончиться буквально этим вечером, когда Блум отогреется, придёт в себя и уйдёт, навсегда забыв адрес этого дома. Мало ли случайностей на свете? И это её появление является одной из множества возможностей.
Дверь в спальню распахивается бесшумно и останавливается за миг до касания стены невероятным усилием. Художница недовольно поджимает губы, ощущая, что отчасти теряет контроль над своим телом. Пальцы начинают мелко подрагивать, а живот сводит слабостью и трепетом.
Хочется развернуться, схватить огненную девчонку за плечи и швырнуть на кровать. Ладони — под мокрую одежду и во влажную гриву тёмно-рыжего, завести голову назад и впиться зубами в беззащитно открывшуюся шею. До болезненного вскрика, до вспыхнувшего сопротивления, до тщетных попыток освободиться от лишнего веса на бёдрах, до острого ощущения чужого страха на коже.
Айси проводит кончиком языка по губам, медленно, словно наяву ощущая привкус солёного пота и дождевой воды. Какая прекрасная, но невозможная картина.
Художница проходит к шкафу, раскрывает дверцы и достаёт первые попавшиеся вещи. Подумав, добавляет нижнее бельё и разворачивается к ожидающей её Блум.
Та мнётся на пороге и робко, но с явным любопытством оглядывает интерьер. Подмечает и неровно заправленную постель, и небольшую стопку скетчбуков на прикроватной тумбочке, и огрызки карандаша, лежащие у кровати.
— А здесь у тебя не так чисто, — весело говорит певица, вдруг сбрасывая с себя всё стеснение. Даже цвет её волос будто слегка меняется, вновь отливая огненными переливами.
Айси только саркастически усмехается и бросает комплект одежды на кровать, оставляя реплику без ответа.
— Переодевайся и спускайся обратно. Запомнила дорогу? — она интересуется формально, даже не думая о возможности дожидаться гостью за закрытой дверью.
Конечно, ей безумно хотелось бы наблюдать за самим процессом, но Блум это вряд ли оценит. Открытые сценические костюмы — это одно, а вот приватный стриптиз — совсем другое.
Певица кивает и приближается к кровати, заинтересованно приглядываясь к предложенной одежде.
— А куда мою положить? — выпаливает она буквально за мгновение до того, как художница закрывает дверь.
— Зайди в ванную и брось в корзину. Это следующая дверь, — равнодушно отвечает Айси.
Поддавшись внезапному порыву, она всё же отпирает дверь своей студии. Азартное предвкушение пьянит её, мучая предположениями и вариантами развития событий. Откроет или нет? Зайдёт или поостережётся?
Невнятно напевая себе под нос навязчивую мелодию, Айси возвращается на кухню и продолжает колдовать над чаем. Вода остыла до идеальной температуры, и прозрачный заварочный чайник наполняется вихрем чайных листьев, засушенных лепестков цветов и кусочков лимонной цедры.
Вернувшаяся Блум выглядит тихой и задумчивой. Она неуверенно поправляет край голубой футболки, которая плотно обтягивает её грудь и плечи, и напряжённо сводит бёдра в синих пижамных шортах. Певица не спешит бросаться на неё с обвинениями и обличающими фразами, но её взгляд остёр и пронзителен. Каждое плавное движение Айси, выкладывающей пирожные на тарелочки, отслеживается ею с почти болезненным вниманием.
Когда перед ней опускается кружка, наполненная ароматным чаем, гостья шумно сглатывает и нервно облизывает губы. Художница не сдерживает короткого вдоха, но успешно делает независимый вид.
Чаепитие проходит в тишине. Блум не сдерживает довольных вздохов и стонов, когда ощущает вкус чая и пирожных, но ничего не говорит вслух. Она бросает осторожные взгляды на хозяйку дома, и в её глазах настороженность постепенно сменяется любопытством и азартом, граничащим с безумием. Что бы там ни происходило в её очаровательной рыжеволосой голове, Айси понимает: если она решит воплотить в жизнь какую-то свою идею, то рухнет всё.
Что — всё? Она не знает, но невероятно сильно жаждет это познать. Потому и продолжает это странное чаепитие, иногда намеренно медленно проводя кончиком языка по кромке десертной ложечки и бросая будто бы случайные взгляды из-под ресниц. Эта игра забавляет её.
Но вот раздаётся стук пустой кружки о стеклянную столешницу, и начинается следующий акт импровизированной пьесы.
— Почему ты рисуешь меня? — выпалила Блум безо всякого перехода, жадно подавшись вперёд и широко распахнув яркие голубые глаза.
В её голосе не звучало ни малейшей нотки отвращения, обвинения, страха, упрёка. Сплошное любопытство и жажда знания.
Айси, усмехнувшись, поставила свою кружку и оперлась локтем о столешницу, хищно склонив голову набок. Её тёмный, опасный взгляд послал по спине певицы стайку мурашек.
— Почему?.. — тягуче произнесла художница, задумчиво проведя указательным пальцем по нижней губе. Заметив, с какой жадностью гостя проводила её жест, она улыбнулась шире, частично обнажив зубы. — Разве ты не поняла, почему? Если уж видела мои картины.
Блум гулко сглотнула и невольно вцепилась пальцами в ткань шорт. Ей вспомнились взгляды, откровенные позы, отсутствие одежды, зовущие изгибы тела… Ещё никогда её не прошибало чужой страстью так — до жара, до колотящегося сердца, до мгновенно пересохшего горла, до стука крови в висках. Это пугало, но и притягивало. С такой силой, что становилось страшно за собственный рассудок.
Эта девушка, с холодной высокомерной усмешкой взирающая на неё, — разве может она скрывать в своей душе такой вулкан? Глядя на её картины с выставок и официальные заказы, Блум не могла даже предположить, что может столкнуться с другой гранью. И отчаянно возжелать её.
— Я… понимаю, — хрипло отозвалась она, с трудом возвращаясь в реальность.
Щёки опалило жаром, а сердце вновь судорожно забилось о грудную стенку. Она никак не могла поверить, на что именно вдруг захотела решиться. Что пожелала предложить.
И этот насмешливый взгляд льдисто-голубых глаз — его хотелось растопить, охватить пламенем, заставить эту девушку гореть, прожечь её до самых костей. Чтобы после всего от неё не осталось даже пепла.
Что она хотела доказать? Что отчаянно желала предать забвению? Блум решила забыть об этом, зарыв ответы так глубоко в себе, чтобы о них не осталось даже крохотного воспоминания. Прямо сейчас она — здесь. На чужой кухне. В доме, одна из комнат которого забита её изображениями.
— Я… — выдохнула певица и тут же судорожно втянула воздух в грудь. Её буквально трясло от страха и пьянящей смелости. — Я… — она подняла лихорадочный взгляд на художницу, которая терпеливо дожидалась окончания фразы. — Т-ты хочешь?..
Айси приподняла брови в наигранном изумлении, но не стала мучить её расспросами. Конечно же, она поняла. Возможно, даже больше, чем Блум желала бы показать, но сейчас у неё не оставалось никаких сил соблюдать осторожность и задумываться о посторонних вещах.
— Хочешь ли ты сама этого? — спокойно спросила художница, вдруг став пугающе серьёзной и отстранённой.
Певица отрывисто кивнула, крепко зажмурившись.
Она хотела забыться. И разве это было не самым лучшим способом? Не алкоголь, но секс с человеком, который так откровенно желает её тело, и едва ли будет претендовать на большее.
— Что ж, — раздалось совсем рядом с ней после недолгой паузы. — Будем считать это согласием.
И, не дав Блум даже шанса на то, чтобы приготовиться к чему бы то ни было, Айси поцеловала её. Сразу глубоко, прикусив губу и надавив пальцами на челюстные суставы с такой силой, что на нежной коже наверняка останутся синяки.
Блум не решалась открыть глаза, но чувствовала на себе холодный и изучающий взгляд. От этого насильственный поцелуй становился невыносимым, почти отвратительным, и певица задыхалась от вдруг подступивших к глазам слёз, совсем позабыв про дыхание. И когда художница с влажным чмоканьем оторвалась от её губ, рыжая судорожно вдохнула и жадно задышала ртом, проталкивая воздух в лёгкие.
— Спрошу ещё раз, — тихо и почти угрожающе произнесла Айси, неожиданно нежно проведя кончиками чутких пальцев по её шее. — Ты действительно этого хочешь?
Блум распахнула глаза и сердито сморгнула слёзы с ресниц. Её губы дрожали, а лицо кривилось от обиды и унижения.
— Почему ты так? — прошептала она.
— Потому что я не тряпка и не дешёвое пойло, деточка, — по-змеиному усмехнулась художница, вдруг обхватив руками её горло и несильно сжав трахею. — Ты можешь остаться здесь, пока сохнет твоя одежда. Но после — даже не смей приближаться ко мне и моему дому.
С силой оттолкнув её, почти впечатывая в стену, Айси яростно выдохнула и стремительно вышла из кухни. Её трясло от гнева. Как посмела эта девчонка искать в ней дешёвое утешение? Переспать ради того, чтобы забыться? Да кто эта девица вообще такая, чтобы так о ней думать?!
Она желала её тело как ничто другое в этой жизни. Но её чувства — если, конечно, допустить, что она действительно может их испытывать — не ограничиваются лишь этим жалким огрызком гипертрофированной похоти. Неужели её картины действительно показывают лишь эти эмоции? Если так, то они не стоят даже огрызка карандаша.
Вихрем ворвавшись в личную студию, Айси уставилась на ближайшее изображение. Почти целомудренное и невинное: Блум изображена здесь юной девушкой в нежном светлом платье. За её спиной — переливы ночного города, и разноцветные отсветы красят кожу и ткань в пёстрые узоры. Солнечно-рыжие волосы перехвачены тонкой ленточкой, кончик которой треплет ветер.
Следующая картина — рыжеволосая девушка изгибается на кресле и лукаво глядит из-под полуопущенных ресниц. На ней — почти ни клочка ткани, лишь бёдра и предплечья прикрывают промежность и соски. Однако нагота вовсе не делает её пошлой. Эротичной, сексуальной — безусловно, но порочной? Она игриво призывает и даёт обещание, но её поза стыдлива и почти невинна, а скулы покрывает густой румянец.
И вот это всё тянет лишь на похоть? На слепую страсть и игру гормонов? Айси зло хохочет и стискивает пальцами раму картины с креслом. Требуется значительное усилие, но дешёвый пластик ломается и впивается в рёбра ладоней острыми осколками.
Взгляд выхватывает металлический блеск ножниц из общего хаоса, и художница жадно тянется к нему. Хватает инструмент ледяными пальцами и безжалостно распарывает полотно. Ещё и ещё, до тех пор, пока не остаются лишь жалкие ошмётки, похожие на куски грязи.
Но — они же и есть грязь.
Тонкая ткань кружевной рубашки, под которой — лишь нижнее бельё, рвётся так легко, словно ножницы рассекают настоящую ткань, а не грубое полотно. Треск рам вызывает в душе экстаз, и Айси смеётся громко, надрывно, захлёбываясь воздухом и эмоциями.
Уничтожить всё! Кажется, она желала именно этого? Что ж, пришло время для воплощения!
Только грудную клетку и живот сводит так, будто обломки рам не в руки впиваются, а пронзают туловище насквозь. Но почему? Она всего лишь возвращает мусору его естественный вид, так почему же так больно?
Сквозь шум крови в ушах она не слышит ничего. Просто в один момент ножницы в её руке распарывают очередную картину, а в следующий её кисть вдруг кто-то хватает и отводит в сторону. Ладонь с размаху ударяется об острый край рамы, и Айси заходится в болезненном вое, отшвыривая ножницы куда-то в кучу грязи.
Тонкие, изящные руки на удивление крепко обвивают её и фиксируют, не давая броситься к следующей жертве. Художница с силой дёргается в тисках, и ей почти удаётся вырваться, как вдруг её шеи касается раскалённое дыхание, а срывающийся голос шепчет на ухо:
— Прекрати… Пожалуйста, прошу тебя, остановись, что же ты делаешь…
Айси истерически всхлипывает и пихает Блум локтем в бок. Певица болезненно вскрикивает, но не выпускает её из рук, только усиливает хватку.
— Что я делаю? — хрипло усмехается художница. — Всего лишь утилизирую отходы. А вот что ты тут забыла — это прекрасный вопрос, на который мне хотелось бы услышать ответ.
— Моя одежда пока не высохла, — хмуро напоминает ей гостья, — так что я всё ещё могу остаться в твоём доме.
— Прекрасно, — Айси издаёт каркающий смешок. — Что ж, ты права, можешь пользоваться моим гостеприимством. И раз уж ты находишься в моём доме, то позволь напомнить тебе, что хорошие гости не суют свои любопытные носы в дела хозяев, — её голос срывается на яростное шипение, и девушка вновь предпринимает попытку вырваться. — Так что выметайся отсюда!
Её шею обдаёт упрямым сопением. Решимость Блум остаться в этой комнате до тех пор, пока небо не рухнет, ощущалась буквально каждой клеточкой кожи.
Художница тихо выругалась, поняв, что её сопротивление ничего не изменит. Певичка вновь вбила в свою голову невесть что, и до тех пор, пока она не покинет её дом, не стоило даже надеяться на то, чтобы выпустить пар и избавиться от чёртовых картин.
— Можешь отпустить меня, — произнесла Айси спокойно, заставив своё тело расслабиться.
— Не считай меня совсем идиоткой, — упрямо фыркнула Блум, слегка боднув её затылок лбом. — Я чувствую, что ты всё ещё на взводе.
Художница раздражённо рыкнула и сжала кулаки.
— Я буду на взводе ещё очень долго, и твоё присутствие только всё усугубляет, — раздражённо сказала она, дёрнув головой. Правый висок начало стискивать болью — предвестником приближающейся мигрени.
— Объятия обычно успокаивают, — удивлённо отозвалась певица.
Айси с силой выдохнула, напоминая себе, что имеет дело с вечным подростком, который видит мир в розовых тонах. У неё всегда в людях есть что-то хорошее, чужую гнусность можно объяснить, понять и простить, а краски всегда яркие и солнечные. Наверное, благодаря именно этому мышлению она и не сбежала в отвращении, как только увидела эту комнату.
— Это происходит в сказках и твоих наивных фантазиях, — ядовито процедила художница.
— Но тебе ведь стало немного спокойнее, — возразила Блум. — Тебя больше не трясёт, и сердце бьётся ровнее.
Айси хотела поспорить, но вдруг поняла, что её проблемная гостья права: ей и впрямь стало немного спокойнее. Истерика и желание крушить хоть и не исчезли совсем, но уже не накрывали её сознание алой пеленой. Она уже другим взглядом посмотрела на погром в студии и ощутила тихий укол сожаления: некоторые из уничтоженных картин когда-то действительно ей нравились. До того, как их все сгребли под извращение и похоть.
Волна злости и боли вновь захлестнула её, и художница крепко сжала кулаки, впившись ногтями в исцарапанные ладони. С влажным стуком на пол упала капля крови, что прозвучало даже слишком громко в наступившей тишине.
— Ой, твои руки!.. — испуганно воскликнула Блум, резко выпуская её из объятий. — Где аптечка? Нужно срочно обработать!
Айси хотелось рассмеяться. Или заплакать. Или вышвырнуть эту девчонку прочь из дома, запереться в этой комнате, поджечь свои картины и сгореть ко всем чертям.
Но она только прикрыла глаза, сдавила пальцами пульсирующий висок и обречённо простонала:
— Ты серьёзно?
Певица посмотрела на неё с невинным недоумением.
— Что-то не так?
Художница издала очередной тяжёлый вздох и кивком приказала девушке следовать за собой. Они зашли в ванную, и Айси вытащила аптечку, решив, что легче просто согласиться с этой девицей, чем пытаться понять, что вообще происходит.
Блум носилась вокруг её ладоней с таким видом, словно они были давними подругами, а сцена на кухне произошла где-то в альтернативной вселенной. Её глаза всё ещё оставались воспалёнными и опухшими, а на губах виднелись свежие ранки, но искренняя обеспокоенность совсем не вязалась с реакцией нормального человека на того, кто причинил ощутимое унижение.
Наконец, её кисти оказались неловко и неровно перемотаны обилием бинта, хоть этого совсем не требовалось. Айси с облегчением поднялась с бортика ванны, на который её бесцеремонно усадили, и вопросительно посмотрела на Блум, гадая, как она себя поведёт.
А та, будто вспомнив все обстоятельства, снова смутилась и старательно глядела в сторону, мучительно покраснев по самые корни волос. И неловко мяла пальцами ткань футболки, взволнованно прикусывая нижнюю губу и тревожа ранку.
Словно загипнотизированная, Айси глядела на то, как наливается свежей кровью маленькая царапинка на нежной кожице. Слегка качнувшись вперёд, она приподняла голову Блум за подбородок и, проигнорировав сдавленный писк, легко слизнула крохотную капельку кончиком языка. Привкус крови заставил её облизнуться и удовлетворённо улыбнуться.
Певица же смотрела на неё так, будто на месте хозяйки дома вдруг возникла алмазная статуя. Раскрасневшись до совсем невероятного оттенка, она судорожно хватала ртом воздух и мелко дрожала, застыв в напряжённой позе.
— Не забивай себе голову, — вздохнула Айси, обходя гостью на пути к выходу из комнаты. — Можешь поспать на диване в гостиной: в гостевой спальне слишком пыльно.
И, не дожидаясь ответа, вышла в коридор. На её плечи навалилась невероятная усталость. Этот день, перешедший в вечер, начал казаться затяжным кошмаром, от которого хотелось проснуться в нормальной реальности, где никакие рыжеволосые певицы не оказывались на пороге её дома в дождливый день.
Едва зайдя в спальню, художница буквально рухнула на постель, не потрудившись расправить её. Даже менять одежду было ей не под силу, но это всё мелочи. Ей было необходимо отключиться, просто завершить этот ужасный день и встретить новый рассвет. А там уже можно поглядеть на осколки и понять, что ещё могло остаться.
Желания творить в ней больше не было. В груди поселилась лишь пугающая сосущая пустота. Айси искренне надеялась, что это всего лишь последствия истерики и усталости. Ведь её единственный навык — это художество. Кто она без него? Какой в ней смысл?
Девушка крепко зажмурилась и закусила нижнюю губу, прокусив её до крови.
«Пусть будут прокляты эти уродские чувства», — мысленно взмолилась она. — «Пусть эта девица горит синим пламенем. Пусть всё это просто уничтожится и больше никогда не напоминает о себе»
Но её молитвы не были услышаны. С долей обречённости и страха Айси ощутила, как матрас мягко прогнулся под весом чужого тела.
— Что тебе ещё нужно? — раздражённо спросила она, не поднимая головы.
Блум тихо вздохнула и почти невесомо коснулась ладонью её спины. Мышцы тут же напряглись в ответ на прикосновение, но невольно расслабились, стоило рыжеволосой девчонке начать медленные поглаживания.
— Я хотела извиниться, — тихо произнесла певица. — За свои слова. Про твои картины и… — она прерывисто вздохнула и осеклась.
— И? — ядовито протянула Айси, повернув голову в сторону гостьи.
Её взору открылось только светлое бедро и линия пижамных шорт, которые частично обнажали ягодицу и кромку нижнего белья.
Блум тяжело вздохнула.
— Я не хотела оскорблять тебя, но… То, что ты остановила меня тогда, оказалось верным решением. Мне не хотелось бы унижать тебя тем предложением. За это я тоже прошу прощения, — она говорила с заметными паузами, словно мучительно пытаясь подобрать нужные слова. — И… Хочу внести ясность. Я прошу прощения за то, как это всё прозвучало. Но не за само предложение.
Художница удивлённо приподнялась на локтях и с интересом уставилась в пунцовое от смущения лицо певицы. Голубые глаза гостьи сверкали решимостью и отчасти — неуверенностью. Но не в своих словах, а в том, как на них отреагируют.
Айси склонила голову набок и хищно усмехнулась, сузив глаза.
— Ты понимаешь, о чём говоришь? — она поднялась выше, останавливаясь на одном уровне с Блум. С такого расстояния можно было рассмотреть каждую ресничку, каждый синеватый лучик в потемневших глазах.
Рыжая с силой выдохнула и вдруг подалась вперёд, касаясь её губ ощутимым, но совсем невинным поцелуем. Художница судорожно вздохнула, но тут же усмехнулась и прошлась языком по губам Блум. Та крепко зажмурилась, но не отшатнулась. Только дыхание её стало тяжёлым и жарким, а напряжённых плеч коснулась мелкая дрожь.
Айси не стала углублять поцелуй, закрыв глаза и позволив себе насладиться простым прикосновением. Сейчас она была слишком пуста, слишком вымотана для того, чтобы зайти дальше. Да и не нужно было ей именно это. Хватало тёплого присутствия, ощущения дыхания, биения пульса и чувственного волнения.
Да. Этой трогательной невинности было вполне достаточно.
Безумно долгий дождливый день, наконец, завершился.