Солнце моё, освети путь мой, согрей руки мои, расцелуй щёки мои утренними лучами; Солнце моё — позволь прикоснуться к тебе в последний раз.
Время не терпит, не милосердствует, время бежит вперёд, пусть все и говорят, что здесь — в месте этом — времени нет; время рушит замки великие, превращая их в руины, изничтожает скалы в песок, ест латы ржавчиной, лица — морщинами; Солнце моё, защити меня от времени. Солнце моё, ты же знаешь, как боюсь я смерти — ибо беззащитен пред ней, и нет никого, кто бы её избежал; смерти подвластны звери, и люди, и память — и даже богом став, Солнце моё, не смог я никуда от неё сбежать.
Оттого дышу судорожно, Солнце моё, надышаться тобой не могу; оттого смотрю лишь на тебя, Солнце моё, насмотреться на тебя не могу. Прижмись к ладони моей, скорее, прижмись; чуешь? Околели пальцы мои совсем, окаменели, потрескались — кожа, как снег, бела; согрей руки мои, Солнце моё, освети мой путь.
Стань путеводной моей звездою, свечою во мраке, сердцем в груди; врут они всё, что бессердечен я, что не любил, не жалел — ты слабость моя, Солнце моё, яд мой сладкий в венах, кровь моя горячая да живая, отдушина моя. Видишь, как мучаюсь, как корчусь, как болею тобой? Склоняясь над постелью твоею, прикасаясь к твоим волосам; мягкие, словно пух гагачий, белые, как молоко — от ресниц на тёмных щеках длинные тени. Спи, Солнце моё, спи сладко — спи вечно, ибо в месте этом вечная ночь.
Спи вечно — со мною, в моих покоях; чтобы лишь я один мог черты твои взглядом ласкать, чтобы лишь я один мог трепетно кожу твою целовать — знай, Солнце моё, жажду мою, жажду мою — по тебе. Мог бы — пил бы тебя, как кисель небес утренних; мог бы — проглотил бы тебя, сохранил бы тебя в себе, никто бы не нашёл. Врут они всё, что всесилен я, что непобедим; смотри же скорее, Солнце моё, смотри, как покорно преклоняю пред тобою колени — смотри на меня, Солнце моё, прошу, смотри на меня.
Взглядом сожги меня, Солнце моё, до пепла сожги, дотла; время не терпит, не милосердствует, время не лечит — совсем-совсем; гноятся раны мои, открываются, падают на землю чёрною кровью. Земля чахнет, гибнет; гибнет место это, смерть в утробе его, мертворождённое дитя; и гибну я вместе с ним. Сколько осталось мне, Солнце моё, до конца?
Останься со мною, Солнце моё, до конца.
Не останешься; гаснешь, закатываешься за горизонта кромку, прячешься золотой монеткой на дне чёрной воды: руки другие ласкают кожу твою, губы другие крадут вздохи твои, имя другое в горле твоём — змеится ревность чёрная трещинами, мажет щёки сажею. Сам я себе виноват, что отпустил тебя, Солнце моё; сам снял оковы, сам выпустил из канареечной клетки: пальцы твои — пламя живое, дыхание твоё — огонь, слова твои — лесные пожары. Сожги меня, Солнце моё, до пепла сожги, дотла — ненависть твоя горька, любви мне твоей боле не испробовать.
Только со стороны наблюдать, выглядывать, выгадывать; как спектаклем дорогим тобой наслаждаться, как картиною — не тронуть, только украдкой выкрадывать, шептать на ухо, держать за плечи. Дурею от каждой встречи с тобою, Солнце моё, как есть, дурею; пьянее вин, слаще гранатов — дыханье твоё горячее у моей щеки, объятия твои нежные; мог бы — проглотил бы тебя, сохранил бы тебя в себе, никто бы не нашёл. Мог бы — спрятал бы тебя в ткани бархатной, среди шёлка и злата, среди тепла и света — Солнце моё, я же знаю, как любо тебе тепло.
А мне любо ты, Солнце моё — уж себе-то могу не врать.
Одно слово твоё, Солнце моё, и засияло бы ты в небесах; одно слово твоё — и исполнятся все мечты; дай мне только касаться тебя, Солнце моё, одному лишь касаться тебя, одному лишь любоваться тобой — стань моим, стань моим — я-то давно уже твой. Дай мне только слушать голос твой, стоны твои, песни твои, одному лишь слушать; дай мне только сидеть рядом с тобой, лежать рядом с тобой, идти с тобой за руку, одному лишь быть рядом. В месте этом столько потаённых углов — никто нас не потревожит.
Я освещу путь твой, Солнце моё, согрею руки твои, расцелую щёки твои — солнечные лучи; я заберу горе твоё, Солнце моё, печаль твою, тоску твою — останется только счастье.
Ты только скажи мне об этом, ты только попроси.
Но ты гордое, Солнце моё, моё гордое Солнце; даже если хочешь — не скажешь; даже если жаждешь — не спросишь. А времени всё меньше и меньше; а время не терпит, не милосердствует, а время тянется лентой до самых небес — и небеса трескаются стеклянным куполом, впуская свет — белый свет, мёртвый свет, совсем не твой; и стоишь ты, в дожде осколков, и в каждом твоё лицо; и стоишь ты, в дожде осколков, и каждый осколок — мой. Разлетаюсь, рушусь, как рушатся замки великие, становясь руинами, изничтожаюсь, как скалы в песок, пожираемый, как латы ржавчиной, как лицо морщинами.
Вот и до меня смерть добралась, Солнце моё; позволь прикоснуться к тебе — в последний раз.
Гибну, как земля, как древа, как всё в этом месте — гибну; дай надышаться напоследок тобой, дай налюбоваться напоследок тобой, дай мне — себя. Всего на секунду, на последнюю мою секунду; и пойдут вновь мировые шестерни, и сделает снова больной свой вдох место это — протянем мы с ним ещё чуть-чуть. Только будь, просто будь, Солнце моё, ибо без света твоего я зачахну.
Однако, будучи слишком долго рядом с тобою
сгорю.