И накроет нас однажды приливной волной

— Вам не кажется, что месье Нёвиллет ведёт себя в последнее время немного странно?

Если уж телохранители Навии, прекрасно осведомлённые об их отношениях, стали открыто судачить, не стесняясь её присутствия и более того – обращая вопрос как будто и ей в том числе, значит, судачить и впрямь было о чём. Как говорится, нет дыма без огня. 

— «Странно» – это как? – наигранно задумчиво задаёт Навия встречный вопрос, пока неспешно разглядывает витрину. 

Мужчина выдыхает, голосовые связки его напрягаются, но слова, чтобы произнести – вовремя не находятся. Затем вздыхает снова, но уже лишь для того, чтобы выразить свою фрустрацию от этого обстоятельства. Навия старается подавить улыбку. Она знала, что так и будет. 

— Даже верховному судье иногда нужен хороший отпуск. Накопленная усталость и очень собранного человека рано или поздно сделает немного рассеянным, – она пользуется этим, чтобы прикинуться, будто поняла всё определённым образом. Краем глаза ловит почти жалобный взгляд компаньона, но рассуждениям Навии никто не возражает. Ну да, с чего бы вдруг не дать о себе знать потребности в отдыхе у верховного судьи, справлявшегося как-то с работой в таком ритме последние пять веков. 

Не то чтобы она не представляет, о чём идёт речь – и не то чтобы вполне представляет. Скорее, она ещё не решила. В упомянутое «последнее время» она просто слишком поглощена переживанием собственного ощущения мира «немного не так, как обычно». Как любая влюблённая женщина. 

В конце концов, неужели, эта «странность», которой люди часто склонны встречать некоторые жизненные ситуации – не самая человечная из вещей? Ну, в таком случае, наверное, что-то в поведении Гидро дракона можно назвать странным уже по этой причине. Только это было совсем не то, о чём Навия чувствовала нужду беспокоиться. 

Она оплачивает покупку и увесистый пакет с выгравированным на ней логотипом кондитерской (у Навии дома скопилось много таких, и на всех оттиск хотя бы самую малость, но отличался – отчего-то она находила это немного очаровательным) ревностно несёт всю дорогу сама. Пуассонские детишки обожают приготовленные ею сладости, но и гостинцам наверняка будут рады не меньше. Тем более, что готовить Навии сейчас совсем некогда. Ну, то есть, именно этим она и планировала заняться по возвращении. Просто на них в этот раз, увы, вряд ли хватит. Так что в сущности она просто от них откупается. 

Мягкое, совсем не палящее солнце освещает своды обычно капризного на погоду Кур-де-Фонтейна. Навия со спутниками проходит мимо небольшого уличного представления, задерживая взгляд всего на мгновение, лишь потому, что узнаёт старых знакомых. Парень с девушкой показывают небольшой группке собравшихся вокруг них зевак простые в своём очаровании, но сдобренные изрядной долей артистизма фокусы, делая, похоже, «живую рекламу» предстоящему полноценному шоу. Догоняющие её спину голоса приглашают всех желающих в театр «Эпиклез» через три дня в семь часов вечера. Навия вспоминает о том, как давно не была в театре. 

Что ж, как-нибудь в другой раз. Желательно не на скамье подсудимых, смеётся она про себя. Это только юдексу, кажется, в целом всё равно, по какую сторону от сцены сидеть в этом зале. 

***

Нёвиллет взял со стола чашку из того элегантного фарфорового сервиза, который Фурина, кажется, доставала только тогда, когда была не одна. Над жидкостью необычного для чая нежного, почти бежевого цвета клубился пар, источавший мягкий, сравнимый в своей ненавязчивости с тем, как пахнет земля после дождя, аромат. Для Фурины было странным запивать чем-то, кроме чая, приготовленные ею пирожные; а Нёвиллет считал непочтительным, будучи гостем, вмешиваться в привычки хозяина – тем не менее, по какому-то стечению обстоятельств каждый раз, когда он приходил, у неё как будто почти заканчивалась на кухне заварка. 

— Ты как будто этому совсем и не рад, – протянула Фурина. Она глядела на него обеспокоенно и немного любопытно одновременно, не скрывая неудовлетворённости тем, как он поддержал ранее заведённый ими разговор. Проблема крылась не в самом разговоре. И, конечно, не в Фурине. В действительности к тому времени Нёвиллет уже ясно сознавал, что проблема состояла исключительно в нём самом – но не знал, с какой стороны подступиться к изложению того, что его беспокоило, и предпочёл бы не делать этого вовсе. Увы, в этой области его социальные навыки не дотягивали до такого уровня, чтобы он мог отмахнуться и уйти от темы даже самым неуклюжим образом, как это сделала бы сама Фурина. 

— Разумеется, я рад возможности провести с ней время. Во мне нет ни единой части, которая подвергала бы это чувство сомнению. 

Речь шла об уже завтра предстоявшем ему пикнике с демуазель Навией. То было даже далеко не первое их свидание, из-за чего ещё более глупым и излишним казалось то внимание, что оно пыталось к себе привлечь. 

— И ты всё равно сидишь с таким лицом, будто присел на муравейник. 

Нёвиллет не сдержал тихий вздох. 

— Она что, как-то иначе стала себя вести с того случая? Она... злится? Избегает тебя? – Фурина явно теперь не собиралась дать ему сменить тему. 

— Я бы... не сказал, что в её поведении что-то кардинально изменилось. 

Он не кривил душой, говоря, что время, проведённое с Навией, не променял бы ни на что другое. Большая часть трудностей, связанных с установлением между ними такого рода отношений (которые он, по правде говоря, из-за этого прежде даже не считал чем-то возможным) уже осталась позади. Но сами отношения между людьми никогда не являлись чем-то конечным. И здесь Нёвиллета в скором времени ждало открытие, что как любое искусство или ремесло, и в принципе любое знание – вскоре за тем, как тебе кажется, будто ты уже узнал и усвоил всё, что мог, следует момент, когда ты вдруг понимаешь, что в действительности не знаешь ничего. 

Двадцать два свидания, считая их встречи, которые таковыми в явном виде не являлись, но всё же почему-то ощущались чем-то большим, чем если бы они случайно пересеклись и действительно просто обменялись любезностями, или виделись по сугубо рабочим вопросам. Он почтительно брал её руку в свою и накрывал деликатным поцелуем в качестве приветствия и на прощание, иногда и без одного из этих поводов... а также объятия, разделённые вместе моменты радости, горечи и уязвимости – у Нёвиллета никогда не возникало ощущения, будто бы чего-то не достаёт, чтобы их отношения были таковыми, какими ими считались. Не успевало возникнуть. Навия была той, кто поцеловала его первой (вроде бы, свидании на восемнадцатом). 

Проблема возникла в последний раз. Когда он сам стал инициатором. И теперь стоило Нёвиллету ненароком едва задеть памятью само пережитое ощущение – подкатывала почти дурнота. 

Каждый раз, когда Навии оказывалась в его руках, в груди Нёвиллета разливалось приятное тепло. Куда более выносимое, чем жар полуденного солнца, когда стоишь под ним слишком долго или глядишь на него в упор – а Навия была ровно что солнцем. Ни с чем не сравнимое успокоение на каком-то самом глубоком уровне дарил ему тихий, мягкий голос, которым она говорила с ним, прислонив голову к его плечу – в моменты, когда они переставали быть юдексом Фонтейна и госпожой Спина-ди-Росула, переставали быть даже теми Нёвиллетом и Навией, чьи имена звучали какими-либо голосами помимо их собственных. Единственная тоска по ней, что была ему известна – оставшаяся в том времени, когда она была от него недосягаемо далека. Солнце, освещающее совсем другой мир, на который он взирал через поверхность воды. 

Она не могла быть ещё ближе, чем её губы, вокруг которых плотно сомкнулись его. Чем её тёплое дыхание, которое вскоре похитило и полностью заполнило собой его, заставив начать задыхаться. Чем её ресницы, мягко щекочущие его лицо. Чем её рот, в который Нёвиллет, следуя за новым, доселе незнакомым ему томлением, запустил язык – но едва поймал себя на том, что как будто не остановится, пока не достанет им так глубоко, как сумеет, он тотчас отпрянул. 

Как бы чертовски абсурдно это ни звучало, на миг он возжелал её близости до того сильно, что если бы мог – съел. 

Вместо спокойствия и удовлетворения, словно её мягкого голоса, созерцания её красоты и силы её души, даже её губ вдруг перестало быть достаточно – сердце Нёвиллета раздирало от отчаяния, насколько он скучал по ней. По человеку, который был прямо здесь, перед ним. 

После этого и до сих пор он не заходил с Навией дальше бесед и прогулок под руку. 

— Подожди. Ты избегаешь её? – переспросила Фурина, так изменившись в лице, словно готовилась вовремя заткнуть уши, чтобы ничего не услышать, если он даст ей утвердительный ответ. 

— Я... нет. Не совсем. 

Не вдаваясь в детали, в чём в сущности заключалось это «не совсем», он, похоже, не слишком её убедил.

— Ох, Нёвиллет... Скрести пальцы, чтобы она этого до сих пор не заметила. 

Без тени того аппетита, с которым уплетала десерт ещё пару минут назад, Фурина уныло размазывала по тарелке остатки крема. При этом сам Нёвиллет был убеждён, что беспокойства и такого её душевного упадка это затруднение, с которым он внезапно столкнулся, не стоило. Всему Фонтейну не грозила катастрофа; сама Навия пребывала в добром здравии, не будучи в шаге от растворения в воде Первозданного моря или заключения в крепости Меропид. И он к тому же отправится с ней на пикник следующим днём, невзирая ни на что. 

— Тебе повезло, что Навия – добрая и терпеливая девушка. И настолько, похоже, сама не колеблется в своих чувствах, чтоб ещё тащить на своём плече этого глупого дракона, – Фурина продолжила его распекать, но на самом деле беззлобно. По крайней мере, Нёвиллет знал, что делает она это из благих побуждений. 

У Нёвиллета нечасто случалось два выходных подряд. И по правде, раньше он обычно не знал, что с ними делать. Так что в конце концов он обычно или решал остальные проблемы, оставшиеся без его внимания – находившиеся за пределами его кабинета и стопок документов на его столе, – либо находил себя в этой самой гостиной. Фурина, хоть он, разумеется, никогда бы не сказал ей такого в лицо, сама когда-то была одной из его проблем; Нёвиллет был озабочен её благополучием на уровне банального здравого смысла, учитывая всё, что случилось. И ему нужно было время от времени проверять состояние дома, содержание которого всё ещё преимущественно лежало на нём. 

Кто-то бы сказал, что Нёвиллет обкладывает себя отговорками, избегая называть Фурину просто своим другом. Что ж, он бы даже не стал полностью отвергать утверждение, что Фурина – его друг. Всё лишь было несколько сложнее, чем просто это. 

И он был почти уверен, что Фурина поняла бы, если бы он попытался объяснить, что именно тогда почувствовал к Навии. Возможно, поняла бы лучше него. Но даже без полного понимания, у него было своего рода предчувствие, что именно об этом говорить с Фуриной ему не следовало. Даже без самоочевидного предположения, что не стоит в открытую заявлять, что тебе хотелось кого-то съесть. 

Он не был так уж испуган этим новым чувством... но не хотел сделать ничего излишнего и неуместного, преследуя его, пока пытался разобраться, чего именно то от него добивается. 

— Если хочешь, я раздобуду вам билеты на завтрашние «Атонекийские колокола». За просмотром оперы меньше возможности разговаривать... и для всего остального. Но лучше бы тебе, конечно, просто взять себя в руки.

Нёвиллет вежливо отклонил предложение (не став напоминать, что билеты на какую угодно постановку он и сам бы смог достать без труда), заверив девушку, что в этом нет потребности. 

Слишком хорошая погода стояла последние дни, и они должны были этим воспользоваться, невзирая ни на какие его сомнения. Нёвиллет знал, как нравится Навии такая погода.

***

Выбранное ими место неподалёку от станции Маркот всё равно по иронии судьбы также располагалось ниже по склону от «Эпиклеза». Небольшой песчаный пляж, на взгляд Нёвиллета, имел слегка захламлённый вид; лежал за чертой города, но всё равно чересчур сильно напоминал о нём, чтобы можно было в полной мере насладиться природой. Место однако выбирала Навия, и если её всё устраивало – остальное Нёвиллету на самом деле было безразлично. 

Позже они могли бы пройтись дальше до водопада. Или вернуться в город и посидеть у фонтана Люсин, в чьём журчании Нёвиллету не слышалось бы ничего, кроме мелодичного пения голоса, подозрительно напоминающего голос Навии. Как он и думал, несмотря на наличие определённых беспокоивших его нюансов, вид Навии – пускай даже она сама была их первопричиной – в столь приподнятом расположении духа, в котором она сегодня была, не давал ему тратить время и ментальные силы зря: он должен был поспевать за ней, твёрдо стоявшей обеими ногами на земле.

— Сегодня, значит, вручную? – поинтересовался Нёвиллет, ещё когда нёс часть её рыболовного снаряжения, которого оказалось больше, чем обычно. 

— Думала попробовать для разнообразия. Но неплохо бы сперва проверить, есть ли здесь сейчас смысл рыбачить вообще, – бодро ответила Навия, словно целенаправленно пойти на рыбалку и не поймать по итогу ни единой рыбины её, в общем-то, ни капли не расстроило бы. 

Нёвиллет спокойно наблюдал, как она устанавливает автоматическую удочку, питая настолько же мало интереса к самому процессу, как мало его интересовала рыбалка. Много кто счёл бы это самым унылым занятием, возможном в Тейвате: смотреть, как Навия рыбачит посредством приспособления, которое ловит рыбу само – но и здесь Нёвиллета всегда всё устраивало. 

— Кажется, я видела, как что-то золотистое промелькнуло в воде. Значит, сердцеперые окуни тут всё ещё водятся. 

— Недавно были внесены поправки, регулирующие массовый вылов рыбы на территории Фонтейна. 

— Ох, да проблема не в этом. Просто ловятся в последнее время одни меки. 

— Возможно, стоит попробовать сменить наживку.

— О. 

Для Нёвиллета было гораздо естественнее просто наслаждаться её обществом, чем бы Навия ни занималась – чем пытаться отбывать некую социальную повинность, согласно которой иначе он вёл себя как минимум странно. К счастью, после того определённого случая Навия перестала предлагать ему присоединиться даже в шутку. 

Вскоре девушка действительно извлекла из воды рыже-золотистого цвета рыбину. 

— На самом деле готовить из сердцепёриков – сущий ужас. При их размерах, в них мяса-то почти нет. Да и на вкус оно не очень. 

— Не проще ли тогда отпустить?

— М-м, да, наверное. А можно и не отпускать, – протянула Навия. — Во Дворце Мермония никогда не думали поставить аквариум? Он весьма симпатично бы смотрелся где-нибудь в холлах. Хоть что-то... успокаивающее. Всё-таки мало для кого из тех, кто там оказывается, это – приятный визит. 

— Интересная мысль. 

— Марлин-алебарды тоже, помнится мне, водились где-то поблизости. У них такой спокойно-важный вид. По-моему, они бы выглядели очень уместно, – улыбнулась Навия, звуча, вроде бы, серьёзно, но не без нотки иронии, предназначавшейся как будто Нёвиллету лично. 

— Всё зависит от того, будут ли они вовремя приходить к началу рабочего дня. 

Навия тихо хихикнула над его неуклюжей попыткой пошутить, тем временем уже подготавливая снасть на простой удочке, которая выглядела достаточно новой. Хоть рыбалка и являлась её полноправным хобби, нельзя было сказать, что Навия была в этом по-настоящему хороша... но Нёвиллет даже искренне восхищался её способностью не быть к себе критичной и просто получать удовольствие от процесса. За многими людьми он замечал это странное стремление даже то, чем они занимались в своё свободное время, оправдать с точки зрения пользы и какого бы то ни было условного успеха. Глядя же на Навию, он сам начинал испытывать такое жизнеутверждающее желание заняться чем-нибудь, чего никогда раньше не пробовал, вроде фотографии или склеивания миниатюр из дерева. Но по сей день не мог понять, было ли это желание искренним, если каждый раз, стоило ему вновь оказаться в обществе себя самого – ничего нового, кроме новых судебных дел, на его столе так и не появлялось, и всё возвращалось к привычному ходу вещей.

Солнце падало на её лицо, успев за полдня раскрасить лёгким румянцем зачинавшегося загара щёки и переносицу. На ней было как будто немного меньше макияжа, чем обычно, хотя Нёвиллет не смог бы сказать с уверенностью: подчас при взгляде на особенно умелую в этом деле женщину и не скажешь, что он есть, пока та полностью его не смоет. В своём любимом наряде она выглядела, как обычно, неотразимо; и хотя для активного отдыха на природе тот едва ли был пригоден, Нёвиллет из вежливости никогда не отпустил бы в адрес леди, старавшейся в любой ситуации выглядеть достойно, такого комментария. Тем более, что сама она с виду никакого неудобства не испытывала. 

На каблуках Навия передвигалась проворнее, чем Нёвиллет в своём камзоле. 

Так оно обычно бывало.

Навия повернулась к нему, что-то говоря, однако что именно – Нёвиллет не услышал, открывши рот сам... но было уже поздно. Девушка сделала всего полшага, когда длинный подол её юбки, краем зацепившийся за закрепленную на пирсе рыболовную установку, резко потянул её обратно, заставляя потерять равновесие. Столп брызг на секунду полностью скрыл её. Нёвиллет бросился к краю пирса. 

Они были практически у самого берега, где песчаный пляж медленно уходил в воду покатым склоном, так что оказалось неглубоко. Тем не менее, отклонись Навия в падении немного правее – и могла бы приземлиться спиной прямо крупные камни. Про себя Нёвиллет вздохнул с облегчением, увидев спутницу просто увязшей в песке, примерно по плечи в воде, с выражением не боли и не испуга, но лёгкого, немного даже забавного недоумения.

Затем она прыснула со смеху. И вместо того, чтобы подняться на ноги, Навия снова откинулась назад, давая поверхности воды подхватить себя. Нёвиллет, не успевший хотя бы поинтересоваться, в порядке ли она, испытывал теперь острую нехватку слов. 

Отплыв от берега, Навия развернулась вверх спиной и погрузилась под воду с головой. Нёвиллет выловил очень скоро причалившую к пирсу шляпку. Он ждал, глядя, как постепенно успокаивается водная гладь, а тишина, нарушаемая лишь музыкой природы, становится всё более слышимой. Причин переживать за благополучие Навии у него больше не было. Но прошло довольно много времени. Столько, что уже казалось, что если он продолжит и дальше стоять на пирсе в одиночестве и ждать – ничего так и не произойдёт. 

В конце концов, оставив шляпку с прочими вещами, Нёвиллет спрыгнул в воду. 

Она не могла отплыть далеко настолько, чтобы здешний подводный рельеф скрыл девушку от его глаза. И всё же он нашёл её не сразу. Медленно плывший вперёд, внимательно озираясь по сторонам в поисках золотистого просвета среди всей этой зеленоватой лазури, Нёвиллет резко развернулся, когда почувствовал, как что-то рассекает толщу воды за его спиной. Навия задержалась и задержала на нём свой взор, после чего поплыла дальше. Решив, что та зазывает его за собой, Нёвиллет последовал за ней. 

Хотя с виду в окрестностях едва ли было что-то примечательное. Слегка холмистое морское плато напоминало тот же аквариум: такое же опрятное и слишком спокойное. Мелкие морские обитатели поначалу пришли в волнение от внезапного вторжения чужаков, но сейчас просто проплывали мимо, ни капли их присутствием не заинтересованные. 

Нёвиллет отставал. Не потому, разумеется, что плавал сколько-нибудь хуже Навии... Он не мог себя заставить приблизиться, отчего-то вдруг скованный во всём теле, хотя в остальном двигался в воде так же свободно, как и обычно. Взгляд скользил вдоль мельтешившей перед ним белой спины, от одного солнечного блика, упавшего на неё с поверхности, к другому. И меж тем каким-то титаническим трудом ему удавалось удерживать поверх собственных мыслей покров иллюзии, что ничего странного с ним не происходило. 

Вдоль спины, к пояснице, ниже... Юбка Навии грузно плыла вслед за ней, еле волочимая морскими течениями. Несколько слоёв ткани, пропитавшиеся водой, наверняка были тяжёлым балластом. Движимый одной лишь этой идеей, Нёвиллет наконец подплывает ближе. 

Запустив руки под нижнюю часть корсета, он находит на ощупь интуитивно понятную конструкцию. Осторожно отстёгивает длинный подол; Нёвиллет держит в голове подхватить его прежде, чем тот уляжется на песок – но его застигает врасплох то, как Навия смотрит на него. 

Сперва – немного удивлённо. В тот момент Нёвиллет ещё не осознаёт – да и не успеет толком осознать впоследствии, – что его могут понять превратно. Руки Нёвиллета замирают в нерешительности в каком-то дюйме от складок той части юбки, что всё ещё на ней; и он будто растерянно ждёт, что Навия что-то скажет, совсем позабыв, что та не может. Затем что-то в её взгляде обжигает, почти ослепляя на секунду, его. Словно он вдруг отыскал ими в ясном небе сам солнечный диск. 

Навия, несомненно, была красивой девушкой. Красота, которая не пылилась и не томилась в тёмном склепе одной лишь физической оболочки, но раскрывалась к тому же во всём цвете благодаря её темпераменту. Любой художник или скульптор почтил бы за честь увековечить её в своей работе; преданный своему делу модельер – придумать и воплотить специально для неё образ. Нёвиллет, безусловно, сам находил её красивой: и как сторонний наблюдатель, и как влюблённый мужчина. Но почему-то прямо сейчас и здесь, обрамлённая преломлённым водой светом, она красива особенно. 

Руки Навии мягко, но уверенно берут его за запястья, притягивая ближе, вынуждая Нёвиллета обхватить её бёдра. Он сам почти не двигается с места, но даёт ей увлечь себя в это прикосновение – почти заключающее её в объятия. Чувствует припекающее у груди тепло её тела в прохладной морской воде. 

Может, именно эта прохлада, в которой пребывает на сей раз его голова, остужает её, давая немного поразмыслить об источнике и причинах всего того, что он сейчас ощущает... и ощущал уже тогда. «Так вот значит как это бывает», – отмечает Нёвиллет про себя. В конце концов, ведь у него человеческое тело – и не было оснований полагать, будто, не считая естественного увядания, оно невосприимчиво к какой-либо из присущих тому слабостей. И всё же он не ожидал, что когда-нибудь до этого дойдёт. 

И с тем, думать о чём-либо он на какое-то время прекратил. 

Уже знающий, убедившийся, что на губах её не найдёт того, что ищет, что их недостаточно – Нёвиллет зарывается лицом в шею Навии. Руки обхватывают её плечи так крепко, что мягкость её тела почти проступает между его пальцев; ему кажется теперь, будто до сих пор он её никогда и не касался по-настоящему. 

Нёвиллет плавно, но быстро спускается ниже, тесно обвивая и обхватывая обеими руками талию Навии. Вода не даёт ему ощутить её вес, но то, как она смыкает колени на его спине, Нёвиллет ощущает прекрасно. Навия глядит на него сверху вниз; она больше не улыбается, но глаза блестят ярче, чем переливаются камни в её ожерелье. Его оправа слегка царапает Нёвиллету верхнюю губу, когда он припадает ещё ближе; стягивает тугой лиф платья вниз, пока обе её груди наконец не выскользают из-под него. 

Навия обнимает его в ответ, немного выгибаясь в пояснице назад вместе с тем, как Нёвиллет облокачивает на неё голову. Лишённую иной опоры девушку он практически медленно переворачивает в невесомости, пока снова постепенно поднимается ртом выше. Навия укладывает ладони в сгибах его локтей, но ни единым жестом не сопротивляется. Нёвиллет, последние лет сто не пивший вина, пьянеет: эхом океана, стоящим в ушах; столь осязаемой желанностью женщиной, которую отчаянно желал сам. Это даже не плотское желание; он чувствует себя словно когда-то и где-то ещё до того, как был рождён в этом теле. Где-то, где всего лишь дальше прижимаясь друг к другу, они могут стать одним существом. 

Нёвиллет позволяет себе закончить то, что не закончил в прошлый раз: он ныряет языком в её рот. Тихий стон Навии, первый намёк на её голос, что он слышит спустя столько времени, звучит у Нёвиллета прямо в голове. После этого отвратить ничего невозможно. Рука мужчины – уже без перчатки – непрерывно ласкает, массирует мягкую грудь, разгоняя с неё прочь мурашки от океанской прохлады. 

Он укладывает Навию на спину, на ближайшую ровную поверхность, и подхватывает за бёдра. Распластанная на плоской скале, Навия вытягивается вдоль неё... но тут Нёвиллет наконец приходит в чувства. Резко отчётливый вид нежной спины, трущейся о шершавый камень; то, как она ёрзает с одного бока на другой, обоими натыкаясь на чрезмерную твёрдость. 

Нёвиллет всё ещё хочет её ужасно. И Навия по-прежнему взирает на него, полностью отзываясь на это желание. Но чтобы её тело после всё было в синяках и ссадинах, или чтобы она нечаянно наглоталась солёной воды – Нёвиллет не хочет. 

Он снова бережно берёт Навию, поднимая, почти укачивая в руках, и долго, крепко целует в висок. 

После чего устремляется с ней к поверхности. 

***

Балдахин над кроватью, существование которого Нёвиллет обычно просто полностью игнорировал, в этот раз заставил поломать голову, что Нёвиллет предпочёл бы с ним сделать. Приглушённый свет ламп, освещавших его спальню, забредая в складки лёгкой белой ткани, почти терялся в них. В конце концов, Нёвиллет подвязал его, но некрепко: позволяя ткани свободно свисать, точно парусу в штиль. 

Навия сидела на постели, переодевшись после тёплой ванной в длинную белую сорочку, принадлежавшую никому иному, как ей же (и висевшую в его шкафу Нёвиллет уже не помнил с каких именно пор). Все остававшиеся у них на этот день планы разом отменились.

Сам Нёвиллет уже где-то с минуту задумчиво сидел у противоположного края. 

— Что ж, ты... – прочистил он горло, прозвучав при этом громче, чем ему бы хотелось. 

— Если ты готов, то я тоже, – в свою очередь произнесла Навия негромко, перебирая в руках ещё немного влажные локоны. Мужчина рассеянно кивнул, но так и не двинулся с места. — Отчего снова столько сомнений? – через время окликает его Навия. — Месье Нёвиллет, ни к чему такая натужная благопристойность. Пока мы не выйдем отсюда в следующий раз... я избавляю вас от бремени долга её соблюдать. 

Она явно по-доброму над ним подшучивала, пытаясь разрядить атмосферу. Но даже не выглядела при этом вполне как та привычная Нёвиллету весёлая, поддразнивающая его Навия. Перемены в декорациях слишком различимы, и в том она, быть может, сама себе не отдавала отчёта. 

— Это не совсем то, что меня беспокоит...

— Тогда что тебя беспокоит?

Всё это время он провёл, раскладывая происходящее по полочкам и у себя в голове тоже; пытался более сознательно прожить то, что стало происходить как будто бы слишком стремительно и он опасался по этой причине наделать тех самых ошибок, на которые способен был на его месте лишь он, юдекс Фонтейна месье Нёвиллет. И всё только для того, чтобы прийти к выводу, что прямо сейчас... он действительно ведёт себя глупо. 

И женщиной, его в этом одним своим видом убеждавшей, он уже едва не овладел, остановленный лишь тем, что... языком более формальным принято называть «техническими причинами». 

— ...По большому счёту, пожалуй – ничего. 

Казалось, тогда в море красота момента, сделавшая тот для него почти сакральным, подтолкнула Нёвиллета к действию в обход всех возможных препятствий. Единственная причина, которую он видел тому, насколько тогда это ощущалось проще и естественнее – чем в стенах его спальни, в отрезвляющей тишине под мерное тиканье часов, где тяжело давалось убедить себя в том, что он не просто идёт на поводу у самой примитивной части своей природы. 

Нёвиллет неловко откинул назад волосы, когда те упали на лицо лежавшей под ним Навии.

— Прошу прощения. 

— Не извиняйся. Просто щекотно. Но... не извиняйся. 

Навия выловила из-за его плеча единственную прядь, аккуратно перебирая между пальцев. 

— Я рада, что тут мне не пришлось быть той, кто делает первый шаг, – тихо протянула она. 

— Почему «рада»?

— Я никогда не собиралась притворяться «образцовой аристократической парой» вместе с тобой, но есть же предел, насколько порядочная девушка должна знать стыд, – мягко рассмеялась Навия. — Ладно, не только поэтому. Просто грустно всегда быть той, кто проявляет инициативу. 

Навия нечасто использовала слово «грустно» по отношению к себе. Знавший её отныне достаточно близко Нёвиллет не назвал бы её оптимизм склонным приобретать нездоровую степень... но всё же иногда она словно боялась, будто за лишнее «грустно» ей выпишут штраф, выплату которого Спина-ди-Росула не сможет финансово себе позволить. 

— Независимо от причин, по которым никогда ничего не делает первым другой. Рано или поздно начнёт казаться, что причина – тебя просто не любят. 

— Навия, я люблю тебя. 

То, как оглушительно в ответ молчание, помогает Нёвиллету осознать чуть раньше, как сам он нечасто использовал слово «люблю». 

— ...наверное, мне стоит жаловаться почаще, – нарушив молчание, выдавила она. 

Нёвиллет снова утыкается губами в её шею, неспешно выцеловывает дорожку к её ключицам; пользуясь тем, что теперь, казалось, и впрямь скорее не мог этого не делать, чем сделать не мог. Навия дышит медленно, глубоко, но как будто прикладывая к этому некоторое усилие. И помогает, когда Нёвиллет начинает аккуратно высвобождать её тело из сорочки. 

— ...Как давно ты поняла, что этого хочешь? – останавливается он только чтобы прояснить внезапно пронзившее его осознание. 

— Какое-то время назад... не сравнимое с пятью сотнями лет, конечно. Но я надеюсь, что вы больше не будете заставлять девушку, столь любимую, как вы говорите, ждать, месье Нёвиллет. Столько у неё и нет в запасе. 

Он знает, что та не пытается добавить в происходящее горечи, но на миг Нёвиллет замирает. От подобных шуток он никогда не просил её воздержаться, потому что никогда не находил в себе мужества об этом заговорить... и будучи смертной, она сама наверняка в полной мере не сознавала, сколько в том, что было для неё шуткой, для него горькой правды. Но думать прямо сейчас о своём прошлом и своём будущем Нёвиллету хотелось бы меньше всего. 

Их губы смыкаются в новом поцелуе, пока Нёвиллет возится с брюками. На нём остались только они да рубашка, но от нетерпения он и в таком количестве одежды начинает путаться. Благо, Навия немного ему помогает. 

Ему показалось, будто в какой-то момент, глядя на него обнажённого, она с трудом подавила смешок. 

— В чём дело?

— Ничего, просто... не думаю, что уместно будет сказать это вслух. 

— Скажи, – не слишком настойчиво, но искренне просит Нёвиллет. 

— Это не способ назвать тебя непривлекательным, если что, это не так, просто... Как будто кошку помыли. 

Нёвиллет негромко кашляет, не скрывая, что в самом деле чувствует по поводу этого комментария.

— А тебе уже наверняка кажется, что я не вижу в тебе мужчину, с которым можно делить действительно романтические моменты.

— Возможно. 

— Прости. Я всё-таки немного нервничаю, наверное. 

Последнее признание смягчает Нёвиллета. Он берёт руку Навии в свою и целует тыльную сторону её ладони... затем запястье. У этих поцелуев нет практически ничего общего с тем, как он целовал её руку раньше. 

— Ты всё ещё хочешь продолжать?

— Если ты готова, то я тоже, – повторяет Нёвиллет ранее сказанные ей слова.

— ...Когда это говорит мужчина, звучит не очень весомо. 

Она тянется к его паху, против чего Нёвиллет не возражает, но попросту пока толком не знает, чего ожидать. Она крадет у его дыхания один вдох – за что он даже как верховный судья не сможет привлечь её к ответственности – прикосновением, которое, длясь, неизбежно придаёт его плоти новую форму. 

За пять веков в этом мире он не мог вообще ничего не узнать о том, как происходит соитие. Однако понимал теперь, что вообще ничего не знает о том, как на самом деле это работает. 

Нёвиллет проводит рукой от её бока до бедра, давая руке запомнить истинный изгиб её фигуры. Он продолжает ласкать Навию ниже, пользуясь этим, чтобы изучить её тело и в целях более... практических. Им некуда спешить. Но не спешить становится сложно. Нёвиллет, никогда раньше не знавший того, что должно было идти следом, а потому, казалось бы, не способный предвкушать, чувствует, как воздух густеет; он будто снова окружён водой. 

И всё же, сказанное Навией немногим ранее – где-то внутри. Осталось, осело, пока Нёвиллет предпочитал не замечать, и теперь тянуло его ко дну. Прожившему свои пятьсот лет, Нёвиллету слишком легко прямо на месте мысленно прожить ещё столько же, да хоть бы сотню – и вот уже его постель стерильно застелена и пуста. Девушки, лежащей прямо перед ним, тёплой и нагой, как будто больше здесь нет. Они лишь ненадолго пересеклись в коротком отрезке времени, дрейфующем в бескрайнем море отведённой ему вечности. И сколь бы ни был из них двоих Нёвиллет на самом деле бессмертным существом, чья сила в этом мире считается божественной – он всегда чувствовал, что это Навия недостижимо далека от него и что жалок он, несмотря ни на какую силу, которой обладал, не способный удержать её подле себя дольше, чем на такой короткий миг. Когда-то он был убеждён, что из-за этого всегда будет лишь взирать на неё со дна озера. 

Нёвиллет снова отталкивается ногами ото дна. 

Уложив голову поверх её плеча, окунувшись лицом в её волосы, Нёвиллет подаётся нижней частью тела немного вперёд. Он встречает на пути достаточно влаги, чтобы преодолеть первые пару дюймов, но дальше всё равно слишком тесно, чтобы не двигаться предельно медленно и осторожно. Хотя если бы не какой-то глубинный инстинкт, твердивший ему, что следует продолжать – Нёвиллету могло хватить и этого. 

Навия немного напряжена, и он замечает, что сам напряжён, почти хмурится – и пытается расслабиться, надеясь, что эффект тоже распространится на обоих. Спустя время Нёвиллет понимает, что слишком сосредоточен на самом действии, нежели том, ради чего оно было. Тогда он позволяет своему телу опуститься ниже, аккуратно, но удобно лечь на Навию, чтобы его бёдра сами подстроились под её формы. Девушка обнимает его в ответ, переплетая руки поверх его лопаток, и Нёвиллет мягко целует её в плечо. Вместе с тем чувствует, как постепенно погружается глубже: словно тому и не было никаких препятствий с самого начала. 

Навия поглаживает его по волосам, и Нёвиллет лежит, вдыхая глубоко не просто её запах, но само ощущение её кожи. 

— ...Тебе стоит двигаться, ты в курсе? – спустя, быть может, несколько минут подсказывает ему Навия. 

— ...Полагаю, ты права, – только и может ответить Нёвиллет, старающийся скрыть образовавшуюся неловкость. 

— Я и впрямь до такой степени первая?

Её выбор слов Нёвиллета почему-то забавляет. 

— До степени, в которой лучше сказать «единственная». 

Следуя её совету, Нёвиллет тянет назад, но почти стискивает зубы от силы ощущения. Всё ещё слишком туго, слишком крепко, слишком тяжело в процессе даже вдохнуть. Нет никакой возможности, что он может Навии нечаянно навредить – если он сам еле может пошевелиться, когда от каждого движения у него желудок подпрыгивает, словно от резко остановившегося подъёмника. 

Но иного пути у Нёвиллета нет. 

Хотя со стороны может показаться, что он сдерживается ради неё. Сам он не хочет знать, насколько у Навии первый – скорее всего, не очень, учитывая, как она была с самого начала собрана и спокойна, пускай и утверждала обратное. Достаточно того, что, похоже, первый за долгое время. 

Её грудь тяжело, немного сбивчиво вздымается против его. Он чуть поворачивает голову и целует её между ключиц, затем снова выше, почти заныривая за ухо – и мало-помалу до Нёвиллета доходит, что на самом деле... не то чтобы он так уж заставляет свой таз двигаться дальше, насколько бы «слишком много» из-за этого ни чувствовал. Тиски вскоре ослабевают достаточно, чтобы перестать быть тисками. 

Нёвиллету, вошедшему наконец в некое подобие ритма, удаётся начать ощущать момент целиком; согласованность того, что происходит внутри и снаружи. Как дыхание Навии ловит тот же ритм и отзывается, стоит Нёвиллету чуть с него сбиться – как это уже не просто дыхание, но тихие стоны. Услышав первый из них – вот когда Нёвиллет окончательно осознаёт (и смиряется), что открыл в себе нечто, что уже никогда не сможет «закрыть», предав забвению, обратно. 

Он замечает, что когда замирает – бёдра Навии всё ещё слегка покачиваются ему навстречу. 

Их тела соприкасаются во всех возможных местах, и Нёвиллет, кажется, начинает к этому даже чересчур привыкать. Её руки и ноги крепко, но ласково сомкнуты вокруг него. Он ничего не может поделать с тем, что начинает ускоряться. 

Он вдруг чувствует, как правая рука Навии скользит вниз, заныривая между ними и задевая его живот. Нёвиллет не ищет объяснений и просто продолжает делать то, что требуется здесь и сейчас от него. Но он чувствует, как Навия под ним... всё менее спокойна и собрана, и он впервые ставит под сомнение, действительно ли ему дозволено быть такому свидетелем. Сомнение, которое всё ж не сильнее его собственного растущего вожделения. 

Самый громкий стон, что он слышал от неё до сих пор, вдруг вибрирует у Навии в грудной клетке, спускаясь вдоль позвоночника к животу. Нёвиллет пытается продолжать, но вновь чувствует почти сопротивление дрожащего тела. 

Он вынужденно замедляется, укладывая голову в ложбинку между её грудей, слушая тяжёлое буханье чужого сердца. Ему кажется, что именно так теперь и пройдёт вся вечность: не та слишком реальная вечность, отведённая Гидро дракону, но вечность между ними, их собственная. 

— ...Всё хорошо? – однако всё ж спрашивает Нёвиллет: ему начинает чудиться, что Навия как-то притихла и мыслями уплывает куда-то далеко. 

— А... да, – слегка севшим голосом отзывается она. Тот обдаёт его лицо, словно тёплым паром посреди стылого утра – Нёвиллет не знает, как иначе описать красоту такого его звучания. 

— И я... тоже тебя люблю, – выдыхает Навия. — Не останавливайся. Прошу. 

И Нёвиллет, кажется, теперь понимает, как самые сильные чувства подкрепляет их выражение. Не то чтобы он собирался останавливаться. Но слышать это от неё – его сердце почти запело. Нёвиллет глубоко вдыхает, продолжая прокладывать себе дорогу в её лоно. 

Он почти увязает в ней. То не сопротивляется больше его вторжению, но скорее не хочет отпускать: складками бархатной нежной кожи обвивает и льнёт к его стержню. Вскоре Нёвиллет восстанавливает прежний темп. 

Он также наконец осознаёт, что и у пути, казалось бы, всего лишь наслаждения друг другом есть некий конечный пункт – по крайней мере, тело его куда-то явно в спешке направлялось. Быстро становится душно. Руки Навии на его спине мелко дрожат, и вся она в какой-то момент дрожит, будто бы начинает задыхаться, и Нёвиллета это тревожит достаточно, чтобы ему почти захотелось остановиться – только уже не получается. Казалось, в тот самый момент, как он просто об этом подумал – те же руки к тому же крепко вцепляются сзади в его ягодицы, вжимая его ещё теснее в пространство между её ног. 

— ...ллет... ах... – только обрывки слов покидают рот Навии похожими на себя. Звук, издаваемый её голосом, сделавшийся на порядок громче, похож на щебетание птички. 

Нёвиллет больше не чувствует смысла в том, чтобы двигаться быстрее... но вкладывает в толчки больше силы, вгоняя свой до предела раскалённый фаллос так глубоко, как только удавалось. 

Он так не хочет, что это заканчивалось. 

Но в то же время боится, что этому не будет конца; и глядя на Навию, которая уже настолько не находит среди простыней себе места, словно погоня за удовольствием обратилась одним мучением – Нёвиллет хочет, чтобы это уже закончилось. 

И когда она во второй раз выгибается под ним, ещё пуще, в её лице Нёвиллет находит одно слово: освобождение. Он испытывает примерно то же самое, давясь вдохом сквозь собственный вырвавшийся стон. Все силы, которые, казалось, и не тратились до сих пор вовсе, покинули его тело разом – и голова на добрую минуту сделалась абсолютно блаженно пуста. 

Собственная кровать, пока он мало-помалу приходит в ней в себя, ощущается Нёвиллетом, взрослым мужчиной, какой-то невероятно большой, словно он сжался до размеров морской гальки. 

Мысли всё же постепенно возвращаются. Ему это не очень нравится; но словно жалея его, пока что те большей частью крутятся вокруг лежащей в его смятой постели Навии. Она едва ли сдвинулась на сантиметр с тех пор. Всё такая же тёплая, мягкая, желанная; даже если всё, чего Нёвиллет желал в данный момент – просто продолжать на неё смотреть. 

Он не знал, способно ли его тело зачать дитя человеческой женщине – и насколько такая перспектива должна его беспокоить. Но пока Навия выглядела такой спокойной и довольной, и его сердце, похоже, не было способно ни на какие тревоги. 

Хотя сквозь блеск её розовых губ, румянец на щеках, малость сонную дымку в глазах будто бы тоже пробивалась какая-то мысль, которую она пыталась удержать при себе. Когда он уже не мог притворяться, что не улавливает этого, Нёвиллет взглянул на неё вопросительно – и Навия, заметив это, только шире, но вместе с тем натужнее улыбнулась, мол, да нет, это такая глупость...

Но под его взором в конце концов сдалась. Она выдохнула, почти смеясь:

— Что-то так чаю хочется. 

Нёвиллет, выбравшись из кровати, пошёл заваривать чай.