Паучьими тенётами

Когда Энджел просыпается с третьей парой рук, которые не хотят исчезать, он понимает, что что-то сильно не так. Ему жарко, картинка перед глазами кажется странно резкой, и в зеркале он видит, что его побочные глаза открылись. Он пытается усилием воли закрыть их, но удаётся лишь медленно моргнуть.

— Блять, — подытоживает демон в пустоту своего номера.

Валу это не понравится.

Позже, в своём кабинете Валентино смеряет взглядом его подрагивающие конечности и поднимается, сгоняя с колен очередную шлюху. Та недовольно фыркает, но спешно ретируется.

— Ты опять перебрал, детка? — Он нежно приподнимает Энжела за подбородок, с силой вдавливая коготь в нижнюю губу. — Думаешь, что сможешь работать в таком виде?

Энджел смотрит на него, чувствуя, как в затылке начинает что-то свербеть, а во рту появляется знакомый сладковатый привкус.

Оверлорд вздрагивает.

Это крошечное, едва различимое движение, но Энджел видит, и ещё несколько сладковатых капель скатываются с его хелицер.

— Какого хуя, Энджел?!

Валентино отпускает его и возвращается за свой стол — он старается, чтобы это не выглядело, как побег, но Энджел знает, что это он.

Валентино — демон-мотылёк, Энджел Даст — демон-паук. Всё просто.

И это то, чего Вал ему никогда не простит.

— Я- — Энджел сглатывает свой яд. — У меня начинается линька.

Валентино молчит, и низший демон перед ним сжимается.

Когда оверлорд начинает говорить, его голос неотличим от шипения:

— У меня только один вопрос: почему сейчас? Ты не линял сколько, лет тридцать?!

Это два вопроса, но Энджел не поправляет. Он и правда последний раз линял очень давно, они тогда только познакомились с Черри, но даже в её комфортном присутствии всё закончилось не очень хорошо. Удивительно, что Вал вообще захотел это вспомнить.

— У нас впереди три праздничных спэшла, и ты хочешь меня бросить?!

Это тоже правда — после каждой Чистки спрос на порнуху взлетает до небес: выжившие демоны жаждут хлеба и зрелищ.

— ЭНДЖЕЛ ДАСТ!

Вслед за криком прилетает удар по скуле: Энджел видит красное и делает выпад вперёд, остро чувствуя, как его когти натягивают ткань перчаток; изо рта вырывается предупреждающее шипение. Тут же его глаза округляются, и он затыкает себе рот:

— Вал, прости, прости, это вырвалось, я не-

Цепь на шее натягивается, как удавка, и Энджел задыхается, когда Валентино подтягивает его к своему лицу. Он всматривается в лихорадочно блестящие глаза.

— Сука, — давление ослабевает, и Энджел мешком валится на пол. — Ты не в себе.

— Ва-Валентино, — он хрипит, его глаза слезятся. — М-мне нужно... Только... Пять дней, п-пожалуйста!

Ему нужна как минимум неделя.

— Я отлежусь и приду, мы всё снимем вовремя, обещаю!

Оверлорд опускается на корточки, в его руках появляется сигарета. Он глубоко затягивается и выдыхает дым в лицо Энджелу:

— Три. Дня.

Он встаёт и направляется в сторону выхода:

— Нам пригодятся твой шёлк и нежные ручки. А, и кстати, — Валентино оборачивается. — Мне казалось, что ты совершеннолетний. Линяют же только дети, разве нет¹?

По его губам змеится усмешка, и Энджел вздрагивает. Вал посмеивается, наслаждаясь реакцией, и выходит из кабинета.

Как будто это кого-то волнует. Валентино трахал бы его, даже если бы он действительно был несовершеннолетним, а не просто больным от наркоты и переработок.

И когда Энджел полиняет, оверлорд будет ебать его в хвост и в гриву в четыре смены — потому что тело, не успевшее восстановиться после линьки, такое нежное и чувствительное, и будет обидно упускать шанс. Или потому что Энджелу нужно будет наверстать и отработать всё упущенное.

Или потому что Валентино не может простить того, кто однажды заставил его испытывать страх.

Энджел возвращается в отель, в кои-то веки расплачиваясь за такси деньгами — сил нет даже на неглубокий отсос, а под кожей разбегается отвратительный зуд.

— Эй, лузер, — приветствует его Хаск из-за барной стойки. — Мартини?

У бармена, кажется, хорошее настроение, и в другой день Энджел бы воспользовался шансом пофлиртовать с демоном, но сейчас лишь качает головой на предложение.

Он на горьком опыте выучил, что лучше оставаться трезвым, когда паук берёт верх.

Хаск хмурится, оглядывая россыпь мерцающих маленьких глаз и дополнительную пару рук:

— Ты в порядке?

— Устал, — честно отвечает Энджел, плетясь в сторону лестницы. — Я спать.

Хаск хмурится ещё больше и перемахивает через стойку:

— Тебя не было всего пару часов.

Энджел неопределённо машет рукой и устало язвит:

— Ты не моя мать, отъебись.

В словах нет злости, и брови Хаска сходятся в озадаченном выражении.

Он провожает Энджела взглядом и переводит его на Радио-демона, молча наблюдающего за происходящим на диване. Тот растягивает губы шире в ответ на чужое внимание:

— Интересно, правда?

Несколько часов спустя Энджел просыпается от жуткого зуда. Он рассматривает красные расчёсы там, где он во сне пытался снять с себя кожу. Наггетс жалобно повизгивает, и Энджел берёт его на руки, выпутываясь из простыней и заворачиваясь в халат. Поношенная махровая ткань, обычно дарящая ощущение тепла и комфорта, сейчас кажется колючей и неуютной, но Энджел терпит, составляя в голове план действий.

Нужно отнести Наггса Чарли (не хватало ещё, чтобы паук сожрал поросёнка), раздобыть какой-нибудь еды, завесить окно в номере, построить гнездо и постараться убедить остальных обитателей отеля не тревожить его пару дней.

Энджел вздыхает: последняя часть обещает быть самой сложной.

Поросёнок в руках радостно похрюкивает, пока Энджел почёсывает его за ушком, спускаясь по лестнице. В лаунже собрались все жители и работники с Чарли во главе, — видимо, идут очередные игры на сплочение.

Принцесса видит его и радостно машет:

— Энджел, а у нас тут настолки!

На последнем слове её глаза восторженно распахиваются, и демон замечает на столе игровое поле и карточки; сэр Пентиус, кажется, давится фишкой, Вэгги хлопает его по спине.

Энджелу до алмазной пизды.

— Класс. Я обчищу ваш холодильник и завалюсь обратно к себе, — он шарится в упомянутом холодильнике, достаёт несколько кусков мяса и, подумав, прихватывает упаковку "Сосунцов". — Не обращайте на меня внимания.

Он чувствует назойливое присутствие Чарли за спиной и встречает умоляющий взгляд:

— Энджел, пожалуйста! Мы не тревожили тебя, потому что Хаск сказал, что ты спишь, но тебе правда стоит попробовать! Это весело, когда поймёшь правила!

Энджел поднимает взгляд на Хаска, и тот качает головой с выражением вселенской скуки.

— М-м-м, обойдусь, — Наггс дёргается в его руках, пытаясь дотянуться до мяса. — О, кстати, последи за Наггетсом пару дней, спасибо.

Он всучает поросёнка замершей девушке, её глаза расширяются:

— Ты уходишь?

За игровым столом становится тихо, и Энджел закатывает глаза:

— Я остаюсь тут, мне просто нужно отлежаться-

— Ты болен?! — восклицает Чарли.

— -пару дней, — сухо заканчивает Энджел. — Нет, послушай- БЛЯТЬ!

Кто-то хватает его за руку, и обострённые паучьи рефлексы тут же отправляют нарушителя в полёт.

Ниффти шлёпается на пол, но бодро подскакивает и оповещает:

— Ага, у тебя линька! — Она хмурится. — Какой же бардак будет в номере!

— Откуда ты- — начинает Энджел и вдруг вспоминает.

Нифти — демон-таракан, она наверняка знает, что такое линька, и способна её распознать.

Что ж, это всё объясняет.

В частности, — мрачно думает Энджел, — то, почему она выглядит так съедобно.

— ...Что такое линька? — неуверенно спрашивает Чарли.

Вегги с недоумением смотрит на девушку, пока Аластор разражается синтетическим смехом:

— О, неужели Принцесса Ада не знает такой подробности о природе значительной части своих подданных?

Чарли виновато пожимает плечами, и Энджелу становится даже немного жаль девчонку:

— Ничего такого, куколка, просто наведу красоту, — замечая непонимание на лице демоницы, Энджел добавляет. — Э-э-э, сброшу панцирь и буду... плести паутину? Правда, ты не захочешь на это смотреть, это пиздец.

Он обращается к остальным:

— Я серьёзно, лезьте ко мне в номер, только если есть лишние пальцы. Я в это время за себя не отвечаю!

Повисает понимающее молчание, которое быстро становится неловким.

— Ну-у, — тянет Энджел и поворачивается к лестнице. — Я пошёл.

— Стой! — высокий голос Чарли режет обострившийся слух, и демон морщится. — Тебе что-нибудь нужно?

— Последи за Наггсом.

— Нет! То есть, да, конечно! Но я имею в виду, что-то ещё?

Энджел с непониманием косится на неё, а потом показывает на мясо:

— У меня всё есть. Пауки непривередливы.

А ещё каннибалы, — добавляет он про себя.

Принцесса всё ещё не выглядит уверенной, и Энджел неуклюже кладёт свободную руку ей на плечо (текстура пиджака неприятно впечатывается в голую кожу):

— Всё нормально, это не первая моя линька.

Чарли кивает и пытается ободряюще улыбнуться:

— Скажи, если тебе что-нибудь потребуется! И, эм, приятной тебе линьки!?!

Вау, ну и кринж.

Аластор ржёт, к нему присоединяются сэр Пентиус и Ниффти, и Энджел слышит даже небольшой смешок от Вэгги, старательно замаскированный под кашель.

Чарли густо краснеет, и Энджел вдруг чувствует прилив тепла по отношению к этой наивной девчуле из высшего общества, выбравшей тусить с отбросами.

— Ага, типа... спасибо? — Энджел пожимает плечами и идёт к лестнице.

— А как так получилось, мой женоподобный друг, что ты продолжаешь линять в столь почтенном возрасте?²

Энджел замирает как вкопанный и медленно поворачивается в сторону Радио-демона. Тот по-собачьи склоняет голову на бок, продолжая непринуждённо усмехаться, но его глаза дьявольски мерцают.

— Я особенный, — цедит он и взбегает по лестнице.

— Мне тоже пора бы проверить график... — Доносится до него голос Пентиуса.

Энджел может только мечтать о том, чтобы у него был график.

В номере царит сумрак, и после залитого светом лаунжа это кажется благословением для его раздраженных глаз.

После линьки его зрение станет ещё более чувствительным, поэтому он быстро занавешивает окна и подтыкает полоску света из-под двери покрывалом.

В душе Энджел тянется назад и нащупывает воспалившуюся железу над копчиком: он давит на неё, и на руку ему выделяется немного белёсой жидкости, которая начинает стремительно подсыхать, превращаясь в нити. Чем-то похоже на сперму, и он знает, что Валентино будет эксплуатировать эту его часть так долго, как сможет: в обычное время Энджел не плетёт паутину.

Просмотры будут бешеные.

После душа Энджел засовывает в рот "Сосунец" (приятная прохлада немного отвлекает гул под кожей) и собирает разбросанную по комнате одежду. Он старательно обходит рабочие тряпки и берёт лишь то, что носит дома, а потом сваливает в кучу на кровати.

Ему редко представлялась возможность построить гнездо во время линьки, и он не совсем понимает, как это делается, но отступает в сторону, позволяя инстинктам взять верх.

Паутина в руках растягивается на тонкие прочные нити, части одежды и одеял встают на свои места, образуя навес над кроватью, когда паук использует их, как каркас, окружая себя домашним запахом, и это методично успокаивает раздражённые нервы Энджела. Он болтается на этих медитативных волнах, упиваясь ощущением безопасности и контроля, а когда приходит в сознание, обнаруживает себя сидящим на потолке с куском сырого мяса в зубах.

Он отплевывается от мерзкого вкуса и оглядывает конструкцию, возвышающуюся над кроватью. Это больше похоже на кокон, чем на гнездо, но Энджелу плевать, и он пролезает сквозь небольшое отверстие у пола. Внутри гнездо покрыто мягким слоем паутины, и это единственная ткань, которая не будет раздражать его кожу после линьки.

Он выдыхает, и ощущения тела, которое игнорировали несколько часов, накрывают его с головой.

Энджел быстро сплетает плотный комок паутины и рвёт его когтями, чтобы не начать рвать собственную кожу: если торопить линьку, останутся рубцы. Ему не больно, но всё очень сильно чешется и горит, и его будто выворачивает наизнанку, и он хочет, чтобы это закончилось.

Непроизвольно разум тянется к воспоминанию о маленьком пакетике с заманчиво-розовыми таблетками в его косметичке. Всего парочка, и через несколько минут он исчезнет, растворится в блаженной темноте, где не будет ни чувств, ни снов, ни воспоминаний.

Нет.

Он больше не хочет справляться так.

Это всего лишь небольшой дискомфорт, очередная подстава демонического тела. Он вывезет. Конечно, он вывезет.

Через несколько беспокойных часов Энджел погружается в поверхностный сон.

Спустя какое-то время сквозь дрёму он слышит звук открывающейся двери и чувствует укол раздражения, понимая, что забыл запереть номер. Доносятся приглушённые женские голоса и сдавленное ругательство — видимо, кто-то споткнулся о покрывало у входа. Он чувствует чужой запах и напрягается, но паук, на удивление, не идентифицирует его, как угрозу. К запаху примешивается аромат мёда и чего-то жареного, он ощущает движение рядом с коконом, и запахи становятся ярче. Доносится стук и следом — неразборчивый шёпот. Постетительница переминается с ноги на ногу ещё минуту, а потом уходит, прикрывая за собой дверь.

Энджел заставляет себя выпутаться из объятий сна и высовывает голову из гнезда, почёсывая шелушащийся локоть. На полу на подносе дымится восхитительный стейк, а рядом возвышается стопка блинчиков, политых мёдом.

Вряд ли Энджел смог бы проглотить что-нибудь сейчас, но забота приятна. Он откидывается обратно на паутину и жалеет, что рядом нет Наггса, которого можно было бы потискать. Паук лепит из паутины наггсоподобный комок и обнимает его, снова погружаясь в сон.

Наверное, худшая часть линьки — не смена всех (и он имеет в виду всех) покровов и даже не потеря контроля над телом в опасных ситуациях.

Нет. Худшее — это кошмары.

Будто воспалённое сознание Энджела пытается отыграться за все те ночи, когда он проваливался в темноту, стоило голове коснуться любой горизонтальной поверхности, и потому бомбардирует его сны смесью искаженных воспоминаний и тёмных страхов.

Вот Энджел в самом центре очередной Чистки. Вот ангел с пустым лицом сносит головы всем, кого он когда-либо любил.

Энджел чувствует, что это — шанс, и бросается прямо под ноги крылатому существу: за секунду до того, как быть пронзённым копьём, он видит, что у ангела — его лицо.

— Ты думал, что всё закончится так просто? — И это уже не копьё вонзается в него раскалённым холодом. — Что я позволю тебе уйти?

Грубые толчки сотрясают всё тело, Энджел чувствует ледяное дыхание Валентино на своей шее, зуд в связанных конечностях и бьётся, как пришпиленная к картону бабочка. Кажется, он кричит.

— Громче, детка, — Вал смеётся, с его губ капает яд. — Ты же знаешь, я люблю погромче.

Энджел трясёт головой: это не реально это не реально это не-

— Но это правда, милый, — шепчет оверлорд. — Где бы ни были твои мысли, ты — мой. И у нас впереди вечность.

Энджел задыхается и пытается зацепиться хоть за что-нибудь, что могло бы вытащить его из кошмара, его глаза мечутся по окружению, не выхватывая ничего конкретного-

Звук.

Энджел замирает и чувствует тихую нарастающую вибрацию, которой здесь точно не может быть. Он тянется за ней, и кошмарный мираж начинает рассеиваться. На его место приходят ощущения: зуд по телу, ледяной воздух, проникающий под лопнувший в местах сгибов старый хитин, боль в расчёсанных ладонях и дрожь то ли от холода, то ли от пережитого ужаса.

Энджел тихо всхлипывает от облегчения, и мурлыканье становится громче.

Он замирает, не решаясь открыть глаза.

Паук... не реагирует.

Мурлыканье прекращается, и Энджел слышит шорох: сверху опускается одеяло, на мгновение надуваясь парашютом. Оно слишком тяжёлое и колючее, но становится теплее, и Энджел терпит, боясь спугнуть посетителя.

Мурлыканье возобновляется.

Энджел ждёт, что Хаск уйдёт, но ничего не происходит. Потихоньку он расслабляется и чуть сдвигается, выпрастывая из-под одеяла ноющие руки.

Спустя какое-то время он снова засыпает, и в этот раз ему ничего не снится.

Когда он просыпается окончательно, Хаска уже нет, а сквозь задёрнутые шторы пробивается тускло-розовый свет, знаменующий утро в Аду.

Одеяло разодрано на части, его наполнитель разбросан по всему кокону и неприятно колется: Энджел тратит время на то, чтобы смести его наружу, а потом заклеивает окно остатками пододеяльника.

В комфортной темноте он лениво жуёт остывшие стейки от Чарли, выковыривая из них кусочки одеяла и рассеянно теребя лопнувший хитин на коленке.

Когда полиняет, он на какое-то время станет ебаной Русалочкой и перестанет любить прямохождение.

Но, на самом деле, линька идёт неплохо — бодрствуя, Энджел в сознании большую часть времени, ему не так сильно хочется сожрать кого-нибудь, и он даже не бросился на ночных незваных гостей!

Вспомнив об этом, Энджел хмурится, ковыляет к двери и поворачивает ключ в замке.

Повезло сегодня, но почему должно повезти завтра?

Энджелу в принципе нечасто везёт.

К концу дня зуд немного проходит, и Энджел чувствует, как застывает хитин, неприятно ограничивая движения. Лицо ощущается маской, зрение мутнеет, и паук подталкивает его вернуться в гнездо. Энджел замирает, а потом решительно разворачивается к косметичке на столе.

Он запер дверь: ни Хаск, ни Чарли не придут его спасать, и это значит, что ему нужно будет спасать себя самостоятельно.

К сожалению, он знает только один способ.

...К утру всё кончено. Энджел, проболтавшийся всю линьку на обжигающей высоте прихода, трясётся от холода и медленно выпутывается из старой оболочки. Он знает, что в его номере тепло, а в гнезде, наверное, даже жарко, но как объяснить это новорождённым нервам?

Он оглядывает тело на предмет изменений в расцветке или новых пятен и пытается понять, станет ли он ещё выше. Если Китти придётся перешивать все его рабочие костюмы снова, она вздёрнет его на ближайшей дыбе.

Всё тело кажется таким слабым и мягким, он устал и замёрз, и откуда-то накатывает волна болезненной жалости к себе.

Он всхлипывает — раз, другой...

А потом начинает плакать.

***

...Когда он появляется на лестнице, мимо него проносится Ниффти, скрываясь в номере, и он слышит её вопль ужаса. Он усмехается и нарочито медленно спускается по ступенькам, давая всем вокруг осознать его присутствие.

— Вау, Энджел! — Чарли издаёт восхищённый вздох. — Да ты светишься!

Он проводит рукой по волосам, красуясь:

— Я в курсе, детка!

Его обновленный пух сияет, причёска уложена волосок к волоску, и в своей совсем слегка смалившейся одежде, обхватывающей тело теснее обычного, он действительно похож на падшего ангела.

Пусть нежные ступни гудят от каблуков, а на носу висят самые тёмные солнцезащитные очки, какие у него есть, — он, сука, горяч и будет упиваться этим, сколько захочет.

Ну, пока не окажется в студии, конечно.

— Плесни чего покрепче, у меня будет тяжёлая смена, — нараспев произносит он, прислоняясь спиной к барной стойке.

— Бухаешь до начала рабочего дня? Ну-ну, удачи, это определённо сделает его проще, — бурчит Хаск и достаёт бутылку.

— Ой, ну перестань, — Энджел тянется к когтистой лапе и проводит по ней пальцем, понижая голос. — Я же знаю, что эта киска умеет мурлыкать.

Хаск стряхивает чужую ладонь и с громким стуком ставит стакан на стойку, подталкивая к демону:

— Пей своё бухло и проваливай.

— А, то есть ты добр ко мне, только когда я весь такой несчастный и страдающий? — Он позволяет очкам спуститься ниже по переносице и подмигивает. — Не люблю парней с синдромом спасателя, но тебе повезло, что ты горячий.

Хаск что-то недовольно бурчит, но Энджел не слушает и салютует бокалом Чарли:

— Куколка, мои комплименты шеф-повару!

Принцесса зависает на секунду, а потом расцветает:

— Мясо я пожарила, а блинчики испекла Вэгги! Правда, они получились просто божественные?

Ого, нечто новенькое. Вэгги что-то мямлит, но Энджел благодарно кивает и ей.

Он не смотрит на Хаска и подносит бокал к губам:

— Спасибо.

Бармен хмыкает, убирая бутылки под стойку:

— Не стоит.

— Правда, не думал, что ты из числа тех, кому нравится глазеть на спящих, но я не жалуюсь.

Хаск возмущённо надувается:

— Ты орал так, что по всему этажу было слышно! Что мне было делать?!

Энджел смеётся, опрокидывает бокал в себя и отталкивается от стойки:

— Я пошёл, увидимся, придурки!

Он успевает заметить несколько средних пальцев, отставленных в его сторону, и с ухмылкой выходит на улицу.

Да, может быть, сегодня его задница таки не выдержит и порвётся, и скорее всего, после этого Валентино будет гонять его ещё шесть часов, но теперь у него есть место, куда можно приползти и перележать это в не самой худшей компании.

Так что, наверное, всё не так уж плохо.