Каждая трап-реакция Блейда начиналась одинаково. Мерцающие огни чужой иллюзии: яркие разноцветные стрелы, которые Байхен грациозно запускала в потолок клубов, рассыпающиеся блестящими искрами невероятнейших фейерверков. Она всегда ярко улыбалась зрителям, выкладывалась на все сто и заряжала всю группу своей нескончаемой энергией. Смотреть, как её хрупкий силуэт блекнет, как по тонким запястьям бегут темные, ржавые пятна коррозии, было невыносимо, сколько бы раз Блейд это не видел. Бордовые полосы поднимались всё выше и выше, от слабеющих пальцев по покрытым веснушками плечам к самому сердцу.
Первая волна трап-реакции всегда заставляла его дрожать то ли от ужаса, то ли от воспоминаний о холоде, которым веяло от почти бездыханного тела Байхен. Вторым образом каждый раз была Цзинлю. Как она цеплялась за любимую, как спала сидя на полу у дивана, носом уткнувшись в разметавшиеся по старым подушкам волосы. Её мертвый взгляд был страшнее всего, что Блейд видел до этого. Удары, которыми она в бессилии осыпала его грудь, пока билась в беззвучных истериках, стоило ей хотя бы показаться, что Байхен перестала дышать, до сих пор тисками сжимают что-то под ребрами, заставляя задыхаться и хватать ртом воздух. Во время второй волны он всегда оказывался где-то на полу, сжимался в комок, царапая ногтями грудную клетку, будто так сможет добраться до отчаяния, давящего на лёгкие.
Третий образ он ненавидел больше всего. Потому что сколько бы раз он не появлялся, Блейду всегда казалось, что он может что-то изменить, исправить. Ему всегда хотелось кричать, звать на помощь и просить не делать этого, остановиться здесь и сейчас и бросить всё. Дань Фен никогда не являлся в лучах света, словно спасение, решение их проблемы или благословение, дарованное судьбой. Ни одно воспоминание во время трап-реакций не было похоже на что-то, что могло бы облегчить его страдания. Все они были покрыты темной дымкой, словно Блейд видел случившееся со стороны, через грязное окно или замочную скважину.
Он видит себя и Дань Фена на коленях перед умирающей Байхен. Они держатся за руки, крепко переплетаются пальцами, свободными ладонями держась за подругу. Её фантом металл больше не блестит, ржавым грузом лежит на слабо вздымающейся груди. Он помнит чужой решительный взгляд, мягкую улыбку, посланную ему любимым, чтобы поддержать.
Дрожащие губы целуют украшение Байхен и мир словно переворачивается. Тёмные коридоры чужого сознания зловеще молчат, даже иссохшиеся половицы старого дома, который всегда видела их подруга во время своих реакций, не скрипят под их уверенными шагами. Блейд чувствует, что что-то не так с самой первой секунды. Ни один, даже самый тихий, голос не отзывается на их крики, если бы не теплая ладонь Дань Фена, крепко сжимающая его собственную, он бы подумал, что ему это всё снится. Голые стены давят, будто сжимаются в маленькую коробку с каждой секундой и он чувствует, как дышать становится всё труднее. Они находят Байхен в единственной целой комнате. Одна среди развалин, она горько рыдает, сжимая что-то или кого-то в руках. Но даже находясь в паре метров от подруги, ни Блейд, ни Дань Фен не могли до неё докричаться. Словно какая-то невидимая стена между ними поглощала все звуки, проглатывала каждую мольбу очнуться, вернуться к ним и Цзинлю.
Последним образом всегда была дрожащая комната. Серая штукатурка, падающая со старого потолка, скрип гнилых потолочных балок и испуганный взгляд Дань Фена. Блейд помнит, как тот крепче сжимал его руку, но прикосновение будто не могло устояться, будто пропадало где-то между реальностью и ведением. Перед его глазами всё ещё стоит чужая расплывающаяся фигура, собственное имя не переставая звенит в ушах, словно заевшая пластинка, неправильная мантра, полная паники, отчаяния и осознания неизбежного.
Ему всегда казалось, что образы будто рассыпаются. Словно стоит ему ещё раз пережить каждый момент этой чудовищной ошибки, протянуть руку к грызущему его прошлому, всё это распадается на острые осколки, режет пальцы, заставляя кровь струиться по фалангам, затекать за манжеты рубашки, пропитывая помятую ткань, капать на потертые половицы.
В голове снова и снова крутятся обрывки разговоров, крики, стенания и мольбы, дрожащий шёпот и рыдания.
“Байхен, пожалуйста, очнись” женский голос на грани слышимости, будто его обладательница не может говорить громче.
“Мы можем её спасти, ты мне веришь?” уверенный мужчина, кто-то, кого он будто знает почти всю свою жизнь и кому просто физически не может сказать нет, пускай и так хочется.
“Инсин, Инсин!” во всё горло, всё тем же голосом, но без следа былой смелости и решимости, лишь бесконечное, выплескивающееся через край отчаяние, словно он боится потеряться его.
"Вы чуть не умерли там! Я не могла лишиться вас всех, идиот” та же женщина в этот раз холодно, но Блейд не может избавиться от ощущения, что она вот-вот заплачет, будто она стоит на краю, держится изо всех сил.
“Дань Фен, открой глаза, умоляю” его собственный голос, каждый раз по-разному. Иногда он кричит, иногда шепчет едва слышно, но всегда держится в голове дольше всех, без остановок кружа между обрывками воспоминаний.
Все его реакции заканчиваются одинаково. Он всегда разбивает что-то. Статуэтки, купленные Кафкой, чтобы украсить квартиру группы, вазы Элио, какие-то безделушки Сильвер. Всё, что может быть разрушено на осколки, всё, что легко проткнет его кожу, вопьется в ладони и покроет пол под ним горячей кровью.
Он всегда думал, что трап-реакция не может измениться. Это же самая большая травма в нашей жизни, событие, перевернувшее всё с ног на голову. Никто никогда не говорил, что видел что-то новое вместо привычного кошмара. И уж тем более ни одна живая душа не рассказывала, что делать, если трап-реакция – твоя единственная возможность помнить хоть что-то о своей прошлой жизни.
Блейд смотрит на маленькие лужицы кажущейся черной в ночной тьме крови, вытирает пол и без того запачканным рукавом. Он осторожно подбирает осколки вазы? Рамки для фото? Чего бы то ни было, что он разбил в отчаянной попытке прийти в себя и перестать задыхаться от собственных криков. Блестящее стекло мерцает в лунном свете, алые кляксы бросают полупрозрачные отблески на бледные дрожащие руки.
На маленькой кухне уже включён свет, нарочито расслабленная фигура сидит на высоком стуле, бордовые ногти ритмично стучат по крышке старой аптечки. Блейд ничего не говорит. Он не здоровается с проснувшейся сокомандницей, не извиняется за устроенный шум. Потому что Кафка понимает его, может не так сильно, как ей самой кажется, но достаточно, чтобы не задавать лишних вопросов. В конце концов, он никогда не пытался спрашивать, что происходит с ней, когда она закрывается в своей комнате после концертов.
Окровавленные осколки летят в мусорку, звонкое стекло падает на самое дно, по пути врезаясь в многочисленные пустые коробки лапши. Мужчина грузно усаживается на свободный стул, немного нехотя закатывает рукава кофты, укладывая ладонь на пока ещё чистый кухонный стол. Тёмное дерево, местами уже покрытое едва заметными, оставшимися от прошлых раз, алыми пятнами, привычно сильно контрастирует с белоснежными бинтами и кусками ваты, услужливо разложенными Кафкой. Перекись шипит на порезах, пенится желтовато-красными пузырями.
– Опять старые друзья? – говорит шёпотом, видимо не в силах сдержать давящего на плечи любопытства. Тонкие пальцы приподнимают тяжёлое запястье, вертят из стороны в сторону, пытаясь найти другие раны.
– Я даже не уверен, что мы дружили, – ещё тише, после морщась от случайного прикосновения к свежему порезу.
– Ты говорил, что Байхен твоя подруга. Сомневаешься по поводу остальных? – мягко затягивая бинты вокруг холодной ладони, с усердием и сосредоточенностью покрывая каждый раненый участок кожи.
– Цзинлю... Вряд ли хочет меня видеть, не говоря уже обо всём остальном.
– Ты же знаешь, мне не она интересна, Блейди.
Мужчина недовольно хмурится, закусывая нижнюю губу. Он не может уйти, потому что Кафка не закончила с бинтами, а промолчать она не позволит. Он смотрит куда-то сквозь неё, мимо усталых красноватых глаз и бордовых волос в неаккуратном пучке. Куда-то далеко, будто на саму луну, так напоминающую о...
– А он уже умер.
Блейд чувствует, как женщина напротив осторожно хлопает его по свежей перевязке, маленький бантик осторожно завязан в самом центре ладони и он видит смутный образ, похожая, но чуть более неуклюжая завязка на чересчур сильно замотанном порезе от бумаги.
***
Единственное, где жизнь была добра к Блейду, это во снах. Ему почти никогда не снились кошмары. Он не чувствовал тревог, горя и несчастья, словно стоило ему заснуть, как все его проблемы решались, трагедии никогда не случались, люди никуда не исчезали. Он всегда надеялся, что это тоже обрывки его прошлой жизни, воспоминания о прошедших днях. Яркие и живые, полные счастья, смеха, улыбок. И любви.
Во сне Блейду всегда казалось, что чувства между ними были бесконечны. Всеобъемлющие, наполняющие каждую минуту его существования смыслом и целью. Он видит переплетённые пальцы, слышит аромат парфюма с какой-то морской ноткой, чувствует вкус чужих тёплых губ на своих. В ушах звенит мягкий смех, перед глазами стоит такой родной силуэт, всегда в светлых или зелёных рубашках, длинные волосы собраны в высокий хвост, пара прядей волнами спадает на растянутые от улыбки щёки.
Дань Фен всегда что-то говорит. Серьёзно читает новую партию прямо с листа, напряжённо кусает губы, меняя биты в программе. Самодовольно и шутя подкалывает за ошибки в ритме, горячо шепчет на ухо, тесно прижимаясь после выступлений. Его слова обрывками маячат над головой, мешаются с бесконечными образами, так услужливо подаренными собственной головой, как бы извиняясь за жестокие трап-реакции.
Дань Фен, Дань Фен, Дань Фен.
Из раза в раз повторяя его имя, касаясь лица и обнимая тонкую талию, вслушиваясь в мелодичный голос и носом зарываясь в длинные шелковые волосы, Блейд надеется, мечтает никогда не проснуться. Остаться рядом с ним навсегда.
Иногда сны повторяются. Есть парочка, особенно любимых, дарящих покой и счастье, которого ему так не хватает наяву. Но этот выглядит новым. Маленький потертый диван в центре полутемной гостиной. Мужчина не видит комнату целиком, но он знает, где он. Их старая квартира, где они жили до смерти Байхен. Он не может понять, в каком именно положении находиться. Перед ним низкий кофейный столик и два бокала вина, под головой что-то мягкое, но он уверен, что сидит на полу. Он поворачивает голову, затылком укладываясь на, как ему кажется, диванную подушку. Только чтобы увидеть над собой знакомое спокойное лицо и наконец-то почувствовать холодные пальцы, играющиеся с его волосами.
– Проснулся? – Дань Фен слегка улыбается, одна из ладоней мягко поглаживает чужую голову, – надеюсь, тебе снилось что-то хорошее.
– Вообще нет, – Блейд хрипит и почти не узнает свой заспанный голос. Он раздражённо хмурится, слыша короткий смешок сверху, – я видел кошмар.
– Что-то действительно плохое?
– Ты умер.
Слегка удивлённо “О?”, свободная рука тянется к бокалу на кофейном столике и мужчина может поклясться, что чувствует запах любимых духов старшего.
– Но я ведь правда умер, Инсин, – отвечает буднично, констатирует факт, запивая его красным вином.
Блейд закрывает глаза, подползает поближе, чтобы носом уткнуться в закрытый рубашкой живот. На секунду в нём промелькнула надежда на то, что все эти ужасы были простым кошмаром.
– Расстроился? Зря. Мы же обязательно встретимся, глупый, – мужчина слышит, как шуршит ткань, ощущает мимолетные касания губ на волосах, ушах и щеках, – ты мне веришь?
И ему бы очень сильно хотелось сказать нет, прямо как тогда, в тот последний раз, когда Дань Фен попросил довериться ему. Но он чисто физически не мог и никогда не сможет ему отказать.
***
Костюмы всегда были его самой ненавистной частью выступления. Кафка, казалось, была в полном восторге. Она чувствовала себя как рыба в воде в любой одежде, которую только мог предложить им их менеджер Сэм. У Элио тоже не было с этим никаких проблем. По крайне мере он ни разу не выражал своего недовольства, вербально или действиями. Но Блейду всегда казалось, что чтобы он ни надел на сцену, это всё абсолютно не то. Ненужный маскарад, что-то инородное и чужое, которое ему даже видеть нельзя, не то что носить. Ему бы хотелось быть как Сильвер, которая с первого дня заявила, что будет подбирать свои костюмы самостоятельно. Но больше чем сценическую одежду он ненавидел излишние хлопоты.
Поэтому, когда его отправили в общую гримерку за необходимыми вещами, он ничего не сказал. Тускло освещенные коридоры напоминали полутемное освещение в его снах и трап-реакциях и он чувствовал зудящий дискомфорт, будто тысячи маленьких жуков бегают под свежими бинтами. Он нервно чешет ладони, торопливо подходя к нужной двери. Внутри кто-то шумно переговаривается, звонкий девичий смех разбавляется громкими выкриками какого-то юноши, тонет в гомоне нескольких голосов. Блейд без церемоний заходит внутрь, только потом думая о том, что стоило бы постучать, на случай, если кто-то всё ещё переодевается.
Он низко кланяется и открывает рот, чтобы извиниться, но тут же замолкает, чувствуя, как слова непроходимым комом застревают в глотке. Он смотрит на одного из участников незнакомой ему группы, большого коллектива из пяти человек, про который он так много слышал, но кого ни разу не видел даже на промо фото. Он узнает “великолепную женщину с красными, словно свежие розы, волосами”, про которую Кафка трещала без умолку и вспоминает название. “Звёздный Экспресс”.
Из другого конца комнаты за ним неотрывно наблюдают одновременно родные и совсем незнакомые нефритовые глаза. Его волосы теперь короче, он подводит один глаз красным и смотрит на Блейда так, будто они никогда не встречались, словно не были знакомы.
Мужчина чувствует сотни эмоций, бурей кипящие в грудной клетке. Радость, неописуемую, граничащую с безумием, страх и ужас, щемящую нежность и бесконечное отчаяние, непонятную ненависть и зудящее жжение в пальцах, почти неудержимое желание ещё раз прикоснуться, прижать к себе и никогда не отпускать.
– Дань Фен? – неверяще, всё ещё где-то между шоком и восторгом, с благоговейным трепетом и осторожностью в тишину затихшей гримерки.
– Мы знакомы?