— Твой дедушка дома?

      Антон только что открыл дверь задавшему этот вопрос Юре, что пришел к нему, чтоб помогать чистить собранные вчера подсолнухи.

      На улице в тот день разыгрался ветер, потому от идеи делать это, как раньше, во дворе пришлось отказаться и переместиться на кухню. Заперев дверь, двое парней и кошка оставили за окном облачную ветреную погоду с непривычно шумным, и даже слегка угрожающим, шелестом листвы на ветках, что клонились набок.

      — Как видишь, нет. Сказал, ему надо помочь кому-то из знакомых, — пояснил Тоша, вытряхивая на стол кучу высохших почерневших подсолнухов. — Отбери какие-то, я с остальными справлюсь…

      Юра выбрал несколько мелких подсолнушков и один большой, оставив более легкую работу Антону. Перебросив их на полку кухонного шкафчика, он передвинул мусорное ведро, поместив его перед столом, а сам сел на печку, закинув на неё согнутую в колене ногу и схватив одну из сухих головок.

      Длинношерстая кошка прыгнула рядом с ним, залезая под руку и нюхая подсолнух. Сморщив нос, она через пару секунд отказалась от предполагаемого лакомства, вновь вернувшись к стоящей неподалеку тарелке с рыбной кашей.

      Тоха сел на стул у окна, скрестив ноги бабочкой и утаскивая со стола потемневший цветок.

      — Включи что-нибудь из своего, — попросил он Юрку. Тот приподнял брови.

      — Почему я?

      — А почему бы нет? — пожал плечами Черников, не поднимая головы и начиная работу по отделению семечек.

      — Обычно ты у нас диджей, — пояснил Юрий, доставая из кармана телефон. — Если тебе покажется, что у меня слишком мало русских песен, то тебе не кажется, — предупредил он, включая что-то на подобие Queen и откладывая мобильный в сторону. Антон усмехнулся, на секунду вскинув взгляд на друга.

      — Подумай хорошенько, кому ты это говоришь.

      — Фанату «Кино», — пробормотал в ответ Каштанов, в свою очередь, принимаясь за кропотливую работу.

      — Боже, мы столько знакомы, а ты так и не изучил нормально мой музыкальный вкус, — притворно-разочарованным тоном укорил его Тоха. — Мне казалось, наши предпочтения в музыке идентичны, неужели при таком раскладе ты не мог запомнить мои?

      — Ничего не идентичны, — закатил глаза на мгновение Юра, поправляя ногу, норовившую соскочить с края печи. — Просто я никогда не придирался к твоему…

      — Ну хорошо, тогда попробуй сейчас, — сощурившись, ехидно выдал Антон, стряхивая семечки в расстеленный между ног малиновый клетчатый платок.

      — Нирвана слишком жесткая для моих ушей, а Король и Шут вообще кошмарно звучат, — признался ему с размаху Юрка. — Цой слишком серьезный для тебя, а Земфира ванильная…

      — Ну спасибо, — кисло выдавил Черников, приняв удар по сердцу.

      — Сам попросил, — снимая с себя ответственность, произнес Юрий, хмыкнув.

      — В каком месте Цой серьезный? — перешел в нападение оправившийся рыжик. — Ты вообще обращал внимание, какие его песни я слушаю? А Король и Шут? Я от силы пару песен тебе включал, да и с Нирваной то же самое. А в каком месте Земфира ванильная?

      — В таком, — неопределенно бросил Юра, заупрямившись. — Я как послушаю, как она воет…

      — Ты слушаешь Алену Швец, — указал пальцем на телефон возле друга Антон. — И придираешься к «ванильности» Земфиры.

      — Ну хорошо, не к ванильности, а к… Ну она по старпёрски звучит, на уровне того, что слушает моя тетя…

      Тоха поднял взгляд от колен.

      — Я сейчас запущу в тебя подсолнухом, — взяв сморщенную головку, пригрозил он. — Ты, — он обвиняюще направил это «оружие» на Юрку, — слушаешь Чайковского и Бетховена — не отрицай, я слышал, — и что-то говоришь мне о старпёрности. Я запущу в тебя этим самым подсолнухом, клянусь, — еще раз, более внушительно и угрожающе, пообещал он, снова принимаясь за работу. Каштанов подавил смешок, демонстративно откашлявшись в кулак.

      — Что еще скажешь? — невинно спросил он у веснушчатого, поправляя очки.

      — То, что слышал, как ты подпевал «Троллейбус, который идет на восток», — таким же тоном ответил ему Антон. — Так что не трогай Кино и Земфиру. А к остальному упомянутому, так уж и быть, можешь придираться, сколько твоей душе угодно. А сейчас я послушаю твой плейлист, и отбиваться от придирок будешь уже ты.

      — Я посмотрю, как ты придерешься к кельтской музыке, — кивнул Юра. — Сам её то и дело до дыр заслушиваешь.

      — Это мы пропустим, — упрямо отмахнулся Тоша. — Кстати, в следующий раз, раз уж тебе так не нравится моя музыка, можешь хотя бы сказать?

      — Да мне всё равно на самом деле, — переходя на обычный тон, пожал плечами Юрка. — Максимум Короля и Шута заставлю тебя переключить, а так, ради Бога, слушай, что хочешь. Мы всё равно чаще разговариваем или читаем вместе, а музыка просто как фон.

      — И всё же, — смирившись с таким ответом и поверив ему, задумчиво начал Черников. — Неужели тебе правда не нравится Земфира? Короля и Шута с Нирваной понять могу, ты всё же сторонник мягких мелодий, но это…

      — Правда не нравится, — кивнул Каштанов. — На фоне периодически потерпеть можно, а так действительно кажется чем-то, ну… Ты понял.

      — Кошма-а-ар, — разочарованно протянул Антон, запрокидывая на секунду голову. — За что это мне, небеса? Я-то думал, ты её любишь…

      — А я думал, что ты любишь Чайковского, — противопоставил Юра, сбрасывая шелуху от подсолнуха с печки.

      — Ну, он такой, — неопределенно махнул ладонью Тоша. — Спокойный. Твой, в общем.

      — Спокойный? Чайковский спокойный? — искренне удивился Юрка, глянув на его лицо, чтобы убедиться, что он не шутит. — Брось…

      — А нет разве?

      — Вообще ни разу… Он же такой, ну, такой… Вдохновляющий, мощный, не знаю, — всё еще не оправившись от изумления, пролепетал Каштанов. — Но не спокойный же!..

      — Может, для того, кому Нирвана кажется тяжелой, и да… Но ты же меня знаешь.

      — Ты меня только что убил этим своим «спокойным» Чайковским, — покачав головой, еле слышно фыркнул Юра.

      — Может, если ты мне еще раз его включишь, я и пересмотрю свои взгляды, — более серьезно предложил Антон.

      — Насчет Цоя могу сказать тебе то же самое.

      — Значит, договорились. Ты сейчас включаешь мне Чайковского, а потом я тебе Кино. И послушаем, не отвлекаясь, — твердо решил Черников.

      Юрий согласно кивнул, протягивая руку к телефону и листая плейлист в поисках классики. Его друг невольно задержался на его профиле, окидывая Юрку взглядом. И почему он раньше не замечал, какой Юра красивый, когда он вместе с ним, расслабленный и улыбчивый?

      Погружаясь в свои мысли под звуки оркестра, Тоха склонился над подсолнухом, вновь принимаясь выковыривать созревшие семечки.

      Так и продолжили работать — молча, каждый в своих размышлениях. Лучи выглянувшего из-за полотна облаков солнца осветили комнату, падая на длинные, в коротких шортах, ноги Каштанова, который не обратил на свет никакого внимания. Кошка отвернулась от тарелки, довольно сощурив глаза при виде теплых солнечных зайчиков, что опустились перед ней и осели на длинной разноцветной шерстке.

      Шелест листвы понемногу затихал, тиканье кухонных часов становилось отчетливее. В воздухе витали частички пыли от принесенных подсолнухов, а обоняние улавливало слабый сыроватый запах семечек сквозь привычный аромат овсяного печенья, что сегодня разбавлялся еще и стоящими на подоконнике цветами, которые распустились под залом, и напротив погреба во дворе.

      Полностью расслабившийся в этой атмосфере Юра, что неосознанно слабо улыбался последние минуты, не услышал, как, с тихим шорохом полотенца, встал Антон.

      Каштанов вздрогнул, заметив, как на него падает тень. Рыжик, подойдя к нему, наклонился, чтобы дотянуться к чужому телефону. Юрка замер, а его руки, только начинающие чистить очередной подсолнух, дрогнули.

      Черников, не обращая на это внимания, взял телефон и что-то нажал в нем.

      — Я себе Чайковского перекинул, — пояснил он, кладя мобильник на место и вновь наклоняясь. Юра слегка отодвинулся, вновь ощутив глухое биения сердца и жар, что разлился по телу вместе с желанием уткнуться в чужое плечо. Антон, на секунду переведя взгляд на друга, тут же вернулся к нему, замерев и вглядываясь в едва уловимо бегающие глаза. Тоха, не выдержав, встал перед Юркой, опершись обеими ладонями о печь сзади него и нагибаясь.

      — В чем дело? — непривычным голосом с тенью требовательности произнес он. Каштанов вздрогнул, посмотрев на Антона и тут же отклонившись назад. Голова уже закружилась от знакомого запаха молока и полевых цветов, а бешено бьющееся сердце мешало здраво мыслить.

      — Т-ты что?.. — глухо выдавил он, не в силах отвернуть голову в сторону, как бы ни хотелось.

      — Почему отстраняешься? — вновь раздался рядом твердый тон, для Юры доносящийся будто издалека.

      — Отойди, пожалуйста, — еле слышно попросил он, слабо упираясь в чужую грудь рукой, в надежде хоть как-то отодвинуть. Черников сделал ровно противоположное.

      — Почему? — еще раз, уже более мягко, повторил он. — Неприятно?

      — Некомфортно, — запнувшись, ответил Юрий, почувствовав слабое дыхание на своем лице при этом вопросе.

      — Неприятно? — сделал акцент на слове Антон, слегка склонив голову набок. Ответа не было. Утыкающийся в его шею взгляд никак не желал подниматься выше, а губы не размыкались, упрямо молча, но почему-то слабо подрагивая.

      — Было бы неприятно, ты бы мне сразу сказал, ведь так? — из последних сил сохраняя голос ровным, осведомился Черников в пустоту.

      Юра судорожно втянул воздух, прикрывая глаза.

      — От…

      Антон не выдержал, резко придвигаясь вплотную и соединяя свои губы с чужими.

      Каштанов, не распахивая век, окончательно утонул в тепле его тела и сладости запаха. Головка подсолнуха выпала из ослабевших рук, что, неконтролируемые, потянулись к талии над ними.

      Биение сердца глухо отдавалось в ушах, жар заливал лицо и вообще всё тело, а ладони, прижимавшиеся к торсу Антона сквозь футболку, дрожали.

      Губы двигались сами собой, неумело и неровно, просто поддающиеся невыносимому желанию близости. Сбившееся дыхание не могло восстановиться, он словно забыл, как вдохнуть, снова и снова углубляясь во влажность и мягкость чужих губ, что податливо сминались под его собственными, слабо отвечая на поцелуй.

      Юра, почувствовав резкую нехватку воздуха, рывком отстранился, отодвинув от себя Тоху руками, к которым внезапно вернулись силы и что вновь стали слушаться едва работающий ум. Он тихо выругался, боясь посмотреть на веснушчатое лицо, что сейчас, как и его собственное, покраснело, пускай и вполовину не так сильно.

      Прохладные пальцы коснулись щеки только что поправившего очки Каштанова. Тот, вздрогнув, повернулся к Антону, что снова поцеловал его — на этот раз совсем по другому, едва уловимо, нежно и быстро.

      — Ты этого боялся? — утратившим твердость голосом спросил Черников, поглаживая чужую щеку, чтобы успокоить. Юра всё же рискнул глянуть в голубые глаза и с изумлением увидел, что те лучились так, как никогда раньше, несмотря на цвет, полные тепла и какой-то непривычной нежности.

      — Тебе не… — Юрка на секунду отвернулся, кашлянув, и почувствовал, как Тоха убирает свои ладони от его лица. — Тебе не противно? Не… Не неприятно, мерзко? — задал он всё время вертевшийся в мыслях и ранее внушавший страх вопрос.

      — Нет, — тихо ответил Антон, постепенно приходя в себя и возвращая тону былую звонкость. — Неужели ты не видел? — он отступил на пару шагов назад.

      Юрий непонимающе посмотрел на него.

      — Чего?..

      Тоха коротко вздохнул.

      — Как мне нравятся твои прикосновения, твоё краснеющее лицо, твои мягкие волосы, твои рубашки, которые пахнут как ты — советскими книгами, твоё… всё?

      — Н-нет, — выдавил оторопевший Юрка, смотрящий на пылающего рыжика, что сейчас так эмоционально и искренне распинался.

      — Ты правда боялся поцеловать меня? — продолжал он, выливая на Юру все скопившиеся у него в голове мысли. — Да не чтобы поцеловать, просто… Правда, думал, что я против? Что я не вижу твоих эмоций, когда ты смотришь, как я смеюсь, плачу или касаюсь тебя? Да ты ни на кого так не смотришь, разве нет?!.. Я могу поцеловать тебя еще раз. И еще, и еще, сколько угодно раз, если ты не будешь против! Потому что мне нравится, понимаешь? — воскликнул он, неосознанно сжимая и разжимая ладони. — Если… Если я ошибся, — потухающим голосом продолжил он, нервно обвивая себя руками, которые сейчас явно не знал куда деть. — Если всё только привиделось, я… — Тоша будто бы первый раз в жизни отвел от него взгляд, расстроенными влажными глазами смотря в сторону.

      Юра сам не понял, как резко встал. Он не помнил, что чувствовал тогда и как вообще это произошло. Осознал через секунду только то, что обнимает стоящего перед ним Черникова, обнимает так, как обнимал в день, когда тот плакал у него на плече под дождем.

      — Поцелуй меня. Сколько захочешь, — слетела с языка глупая фраза. — Сколько угодно. Еще и еще, — повторил он чужие слова, зарываясь пальцами в яркие волосы. — Потому что мне тоже нравится, — он заглянул в знакомое лицо и в повлажневшие лазурные глаза. — Слышишь?..

      Антон выдохнул, промолчав и уткнувшись в его шею, проводя по ней носом, вдыхая знакомый запах старых страниц. Веснушчатые руки протянулись вперед, и тонкие пальцы обняли Юру за талию, точно так же, как и его собственные недавно.

      — Ты мне нравишься… Весь, полностью… И я не хочу, чтобы ты боялся, если ты тоже… если я, — он неуверенно запнулся.

      — Ты нравишься мне, — подтвердил Каштанов, прервав поток слов. Сердце вновь глухо и громко билось о грудную клетку, но на сей раз он постарался принять это. Принять, не бояться действовать и говорить так, как велит, и чувствует оно.

      — И я больше не буду бояться, раз уж ты теперь и так знаешь, — слабо усмехнулся Юрий, радуясь впервые отступившему страху, на чье место постепенно возвращалась легкость и свобода. То, что он ранее всегда мог чувствовать перед Антоном и о чем почти забыл…

      — Обещаешь? — поднял голову Тоха, заглядывая в чужое лицо и не осознавая, насколько по-детски прозвучал этот вопрос. — Если мы будем вдвоем, обещаешь больше не бояться?

      — Обещаю, — со слабой улыбкой подтвердил Юра.

      — И я могу тебя целовать?

      — Сколько угодно.

      — И ты не отвернешься от меня, как раньше?

      — Нет. Обещаю, — твердо ответил Юрка, кажется, впервые за долгое время не отводя взгляда от смотрящих на него лучистых голубых глаз.

      — Я зацелую тебя, — пригрозил ему Антон, явно с трудом удерживая серьезное лицо. — Много. Много раз зацелую, понимаешь? Ты нарываешься.

      Юрка звонко рассмеялся, и Черников тоже не смог дольше сохранять серьезность, просияв при виде улыбки на залитом румянцем чужом лице.

      — Да ради бога, — отсмеявшись и отходя от него, выдал Каштанов. — Только, пожалуйста, после того, как мы закончим с этой кучей подсолнухов. Иначе мне кажется, что чей-то дедушка будет не очень доволен, — он вновь отвернулся к печи, неспособный полностью осознать произошедшее за последние минуты. В груди было так легко, ничто больше не сжимало сердце, а губы сами собой расплывались в слабой неисчезающей улыбке, но ум всё еще не мог поверить в это счастье, появившееся, казалось, слишком быстро.

      Антон на секунду обнял его сзади.

      — Ты такой красивый, когда смеешься…