Арсений Сергеевич Попов очень уважаемый человек. И очень злой. Арсений Сергеевич Попов очень уважаемый и очень злой человек.
И он намерен к хуям собачьим закрыть эту шарагу.
Ладно, может, не целую шарагу, но одного танцора точно.
Очень злой и очень уважаемый Арсений Сергеевич не идёт по коридору, а почти летит. Администратор внизу все пыталась мило улыбаться и доказывать, что разумнее было бы подождать конца занятий, но Арсений посмотрел на нее специально выученным перед зеркалом строгим взглядом, и девушка поджала губы.
А теперь он петляет по одинаковым коридорам с вездесущим синим ковролином и хмурился ещё сильнее, раз за разом промахиваясь с номером зала. Одни и те же панорамные окна, светлые паркеты и улыбчивые тренера, которых даже тронуть страшно — мигом сбросят лучистый свой облик и начнут яростно выпытывать, почему это мы не в форме и что вообще забыли на их исключительно важных самбах и румбах.
Арсений раздражается все больше и больше, цепляясь уже без разбора, лишь бы попасть, хотя уже даже не надеется и думает, что лучше было бы и правда подождать, а это значит, что придется извиниться перед администратором, или, нет, в жопу ее, хотя бы дочь забрать и дома с ней поговорить, а на тренера уже насрать, потом как-нибудь займётся, да и вообще
Поток его мыслей прерывает радостное «папа!» стоит открыть ему, кажется, последнюю дверь в коридоре, и внезапные объятья. Арсений удивлённо разглядывает темную макушку, прижатую к его животу, а затем с улыбкой треплет дочь по волосам.
— Папа, ты всё-таки пришел! Я думала, ты забыл про семейное занятие.
Семейное… Что?
Арсений отстраняется от радостно улыбающейся дочери и хмурится. Только сейчас он оглядывает зал. Точно такой же, как и предыдущие: светлый, просторный, исключительно синий и зеркальный. Единственное смущающее обстоятельство — во внушительной группе из мелких детей, не достающих ему и до груди, редкими соснами торчат уставшие лица серьезных дяденек и тётенек. Уставшие, но, вроде как, довольные.
— Кьяра, радость моя, мы куда убежали?
Он вскидывает голову и натыкается на что-то длинное, лохмато-кучерявое и в дурацких балахонах. Что-то определенно ужасное, плавно виляющее бедрами и с определенным наклоном в хиппи-наркомана.
И, самое страшное, что Кьяра быстро теряет интерес к отцу и бежит к этому лохматому недоразумению, хватая его за руки.
— Антон Андреевич, — радостно улыбается дочь, заставляя Арсения нахмуриться ещё сильнее. Картавое «р» с отчеством этого не вяжется. Картавое «р», конечно, всегда милейшее, но лучше — когда она называет имя своего папы, а не этого.
— Да, радость моя, я вижу, что папа всё-таки пришел. Ну вот, а ты расстраивалась.
Нихуя себе. Камень в его огород? От этого?
Арсений поднимает брови, стараясь выловить взгляд преподавателя, но тот, словно назло, упорно смотрит лишь на Кьяру, которая ему что-то доверительно шепчет на ухо. Для этого шпале приходится согнуться почти в два раза, и в любое другое время Арсений бы утопил его в насмешках, но не когда его родная и любимая доченька шепчет что-то на ухо этому фрику.
— Антон Андреевич, нам нужно поговорить, — наконец отмирает он. Преподаватель комично разгибается и слепит своей улыбкой. Она пошла бы разве что очень нищему бариста, который очень хочет в эскорт.
Фу, блять, ещё и глаза зелёные.
— Арсений Сергеевич, — «посмотрите как мы ФИО запоминаем», — ну чего же вы стоите, идите к нам. Вы, конечно, не по форме, но это ничего, да, Кьяр?
И под звонкое «да!» он вдруг хватает его за запястье и тянет в глубь качающейся словно на волнах пёстрой толпы, быстро устраивая перед зеркалом. Арсений возмущенно хватает воздух ртом, но Антон успевает улыбнулся и быстро пролепетать, пристроив Кьяру перед ним:
— Солнце, ты пока покажи папе основные элементы. Там Щербаковы опять хихикают вместо танцев.
И, наигранно важно пожав девочке руку, улетает на волшебных силах долбоебизма в другой конец зала. Кьяра тянет его за подол пиджака, тыкая пальчиком в зеркало, и быстро щебечет что-то про важность бёдер в сальсе, но Арсений не слушает и ему чуть-чуть стыдно. Он недоуменно разглядывает себя в зеркале. Галстук-петля, до синевы сжатые манжетами запястья. У него всегда были такие синяки под глазами?
Арсений жует губу, рассматривая людей за спиной. Высокие, накачанные ботоксом женщины, которые, казалось, рождены для строгих костюмов, тянули забитыми нитями щеки в улыбке и пытались повторять за мелкими юркими девочками с косичками или хвостами. Или тощие зализанные воблы-отцы, или широкоплечие мишки, или пухлые юркие мамочки, или серьезные квадратные тети. Их всех, правда, было не много, по паре представителей с каждого сословия, но они смотрелись так сюрреалистично счастливо, что Арсения корежило.
Серьезно, сальса?
— Пап, ты совсем меня не слушаешь, — он вздрагивает от обиженного тона и опускается на корточки, чувствуя, как натягивается жёсткая ткань брюк на коленях.
— Нет, котик, я слушаю. Просто мне надо поговорить с твоим Антоном Андреевичем, — он через силу улыбается, поглаживая дочку по щекам. Она морщит вздёрнутый носик.
— Ты так говоришь, когда работаешь. Антон Андреевич говорит, что здесь все мысли на потом.
Антон Андреевич. Антон Андреевич. Антон Андреевич.
— Солнышко, я правда чуть-чуть занят. Буквально на пять минуточек забежал.
Кьяра испуганно хватается пальцами за его пиджак, словно он может вот прямо здесь и сейчас исчезнуть, сбежать. А Арсению, кажется, плохо. Идея начистить преподавателю рожу уже не кажется такой замечательной.
— Ты же даже не знал про открытый урок с родителями, да?
Арсению точно плохо. Он виновато поджимает губы и проводит пальцами по плечу дочери. Обнять бы ее сейчас и унести домой. Но у него встреча через тридцать восемь минут, а у нее занятия кончаются только через полтора часа.
— Пап, ну хотя бы сегодня, — в голосе заранее нет никакой надежды. — Можешь хотя бы потанцевать со мной? Я тебе даже танец не успела показать. Антон Андреевич нам его на прошлом занятии дал.
Тридцать восемь минут, а тут ехать недалеко.
— Ну ладно, показывай.
Кьяра улыбается так ярко, что у Арсения сердце щемит. Она начинает активно вилять бедрами, объясняя основные шаги, и Арсений с улыбкой повторяет за ней. Ну как повторяет. В основном мухлюет, тревожно смотрит на время и неверяще пялится через зеркало на то, как ловко работает этот единый организм из маленьких человечков. У него даже получается не забывать переступать с пятки на носок и обратно, да ещё и так, чтобы офисные туфли не убивали ногу. Арсений пытается куда-то примазать руки, наблюдая за тем, как Кьяра уверенно и грациозно держит их на уровне талии. В какой-то момент взгляд цепляется за роковое «тридцать» на циферблате и он спешно разворачивается на пятках к разулыбавшейся краснощекой дочери, чтобы чмокнуть в макушку и извиниться, но
Вместо дочери рядом оказывается это кучерявое чмо. Улыбающееся.
И он резко вспоминает, зачем вообще сюда пришёл. Арсений грозно сдвигает брови, но прежде, чем он успевает прошипеть ядовитое «надо выйти», его хватают за запястья и резко поворачивают к зеркалу.
— Вы что такой зажатый? — бледная ладонь скользит по его плечам, разминая мышцы. Арсений со смесью возмущения и недоумения пялится в зеркало, следя за тем, как этот танцорчик улыбается ему через плечо. — С вашей формой-то, жалко.
Арсений не возмущен. Арсений конкретно в ахуе.
Антон Андреевич ставит его руки на уровень талии, мурлыкая еле слышную мелодию, которая щебечет из пёстрой колонки в центре зала.
— Что вы себе позволяете?! — шипит Арсений, вырывая запястье. Он ждёт, что Антон Андреевич снова схватиться за него, но тот лишь радостно лыбится.
— Отличное движение, Арсений Сергеевич! У вас неплохая пластика, надо только не так сильно, и в основном бедрами работать, но если у вас так замечательно получаются волны, то можно будет придумать что-то именно для вас.
Арсений еле сдерживает желание заехать ему локтем в печень. Но вдруг с ужасом понимает: он зажат между зеркалом и этим психом. Вперёд не рыпнуться, назад тоже. Шум точно не нужен.
Вот же бл-
— Оп, а вот тут бедром надо вести.
Он чувствует, как рука Антона легко толкает его в бок. В груди тут же вспыхивает ярость. Бегущей строкой «похуй». Шум так шум. Он отводит локоть, за секунду рассчитывая, как сильно надо ударить, но
Замирает.
Делает рваный вдох.
И правда ведёт бедрами.
Ловит мутным взглядом широкую зубастую улыбку и лучистые зелёные глаза. Повинуется рукам на своих запястьях. Ещё раз на пробу двигает бедрами туда-сюда.
— Чувствуем ритм.
Арсений чувствует не ритм, а щекочущий шею смех. И это бесит. Пугает. Заставляет прислушиваться к мурлыканью с разметками «раз-два-три-четыре».
— Классический шаг, — глаза у него в зеркале какие-то напуганные. Он весь сжимается, следя за тем, как нога в широких разноцветных штанах делает лёгкий выпад. Плавно покачивается вперёд-назад и уплывает. Арсений завороженно следит за тем, как худощавая фигура в зеркале с невозможно широкой улыбкой повторяет элемент несколько раз. Его длинная фигура совсем не по-мужски качает бедрами. И Арсению должно быть как минимум все равно, если не странно от этого, но нет.
Он скорее… Заворожён?
— Все мысли на потом, веди бедром, — доноситься до Арсения отрывок мурлыканья уплывающего Антона.
А вот это скорее пощёчина.
Арсений мотает головой, снова хмурится, перехватывает, кажется, свой пустой взгляд и выискивает Антона Андреевича, который уже ставит ноги какой-то улыбашке с хвостиком.
Он вздыхает и осторожно пробирается через группку девочек, которые пытаются выучить отрывок танца, а потом мимо хмурого двухметрового шкафа в спортивных штанах, возле которого крутится маленькая принцесса в розовом костюме, выуживает преподавателя взглядом, спешит к нему, но тот уже куда-то уплывает.
Арсений, кажется, сходит с ума.
Антон Андреевич везде. В зеркалах, в жестах, в разговорах с улыбчивой мамашей, в смехе учениц.
И Арсений совершенно точно не ответит, почему он не может поймать одного человека в зале двенадцать на двенадцать.
— Арсень Сергеич, Кьяра с вами вообще концентрацию потеряла, — он вдруг вырастает как из-под земли, отсвечивая своей улыбкой. — И так девочка мечтательная, а как про папу речь зайдет, так и вовсе не угомонить.
— Вот о ней я и хотел поговорить, — он снова хмурится, собираясь начать этот разговор прямо здесь, раз уж просто так долго лиса из зала не вытравить, но тут его снова перехватывают за запястья.
Антон поворачивает его в сторону зеркала и двигает на пару сантиметров, чтобы вид не преграждала бойкая девушка.
— Вы говорите-говорите, я слушаю. Только о ритме не забывайте, — говорит ему Антон, перетаскивая руки на нужную высоту. С губ так и рвётся «охуел», но Арсений лишь трёт глаза пальцами свободной от этого психа руки.
— Вы что себе позволяете? — уже устало.
— Повторяетесь, — Антон лениво танцует комбинацию рядом с ним, скорее намечает главные точки, чтобы не сбиться. — Давайте что-нибудь поинтереснее. И выкладывайте, почему такой угрюмый.
— Вы пагубно влияете на детей, — Арсения против его воли ловко поворачивают и останавливают, перехватив за плечи. Он одергивает рубашку и гневно оборачивается на Антона. — И отвратительно себя ведёте. Какой пример вы подаете детям?! Из-за вас они станут такими же безалаберными и бестактными!
— Арсений, ближе к телу, через восемь счетов поворот с левой ноги, — тянет Антон, перешагивая направо. — Не забываем про колени и кисти.
Арсений тянется перехватить его за руку, чтобы остановить и прекратить этот цирк, но Антон утекает, как кошка, и цепляется за чужое запястье, переплывая в повороте на другую сторону.
— Да в конце-концов, вы Кьяру подбили на этот, простите, похуизм! Из-за вас она бросила дополнительную математику и втайне от родного отца пошла в театральный кружок!
Антон широко улыбается, радостно сцепляя руки в замок.
— Получилось! А я знал, что она у вас талантище, — он смеётся, выворачивает какое-то сложное движение и тут же кричит кому-то: — Зоя, вы умница, но чуть плавнее на поворотах.
Арсений возмущенно глотает воздух ртом, автоматически повторяя шаг за Антоном.
— Что значит «получилось»?! Это ужасно!
— Ужасно то, что ваша дочь занимается тем, что любит?
— Я не в этом смысле. Она пренебрегла математикой, в тайне от меня записалась на актерский, да и вообще… Если бы каждый делал то, что ему вздумается. Мир бы сошел с ума!
Антон пожимает плечами. Хотя, может, это деталь танца. Антон не особо подчеркивает, Арсений не особо концентрируется.
— Она вас очень любит. И не хочет разочаровывать. Или боится вашей реакции. Тут уж не знаю, — Антон перехватывает его за талию и пододвигает вправо, давая места активной полторашке, которая, кажется, ушла в румбу. Он делает ей короткое замечание насчёт темпа и снова перемещает Арсения на его прежнее место. — Вы пока не возражаете, так что думаю, что вы сами не знаете. Вы хотя бы с ней говорили на эту тему?
— Нет, она же маленькая. Что она мне скажет? Все ее мнение формирует окружение. В частности вы и ваши сомнительные речи, — Арсений отфыркивается, позволяя в который раз поправить положение рук.
— А я вот говорил, — Антон внезапно перепрыгивает к вялой девчонке и, присев на корточки перед ней, о чем-то быстро спрашивает. Девочка кивает и тянется в угол, где свалены пестрые сумки. Через секунду он уже снова рядом с Арсением, продолжает говорить, как ни в чем не бывало. — Очень умная девочка. Было ужасно видеть, как она плакала от того, что почти не видит папу, и он ее не понимает.
Арсений замирает. Ищет глазами темную макушку. Кьяра сачкует индивидуальное повторение и перевязывает шнурки на чешках вместе с подругами. Смеётся.
— Плакала?
— Да, Арсений Сергеевич. Вы знали, что она очень любит театр?
«Да»
— Нет.
Музыка резко обрывается, слышатся хлопки и радостные возгласы тех, кто не бакланил, а отрабатывал и цеплялся к Антону с вопросами.
— Лейдис энд джентльменс, — Антон снова незаметно утекает, но тут же обнаруживает себя возле зеркала громким хлопком, — сейчас несколько восьмерок гоняем под моим контролем, а потом пойдем на завершающий. Договорились?
Дети и взрослые недружно отвечают. Антон тут же тянет на манер заставки из губки боба «я не слышу» и дети отвечают уже оживленнее.
Антон воркует с колонкой, когда возле Арсения вырастает Кьяра. Он уже начинает задумываться о том, что здесь помимо сальсы учат телепортации или хотя бы невидимости.
— Ты выучил связку? — она комично высоко задирает голову, чтобы посмотреть на папу.
— Неа, а ты? — Арсений тормошит ее волосы.
— Нет. Будем подсматривать?
— Будем импровизировать.
Когда музыка неуверенно заполняет помещение, Арсений даже не думает особо о бредовости ситуации. Пиджак падает под ноги, как в самом дешёвом фильме. Но даже если он в самом дешёвом фильме, актриса, играющая его дочь, улыбается так радостно и восхищённо, что на бюджет становится все равно. Полтора десятка разноцветных тел мерно покачиваются в такт музыке, и Арсений уже не находит странным то, как манерно Антон ведёт бедром. И рубашка уже мнется на руках, выползая из брюк.
И Арсений уже окончательно принимает то, что Антон Андреевич может быть каким угодно. Может быть лохматым, бомжеватым, странным, вызывающим. Но танцует он так, что его можно спутать с огоньком свечи.
Кьяра хихикает под боком, показывая, чьи движения надо копировать, чтобы их не накрыли, а злой и уважаемый Арсений Сергеевич, путая ноги, шикая с улыбкой на дочь, косит под сальсу.
Музыка обрубается на самом напряжённом моменте. Антон улыбается. Весь он — сгусток движения. Влажные от пота пряди, красные щеки, блестящие глаза.
Бомжеватый, лохмато-кучерявый псих с зубастой улыбкой. Но тренер определенно хороший.
— Если кое-кто хочет успеть, советую поторапливаться, у вас ещё пятнадцать минут, — с улыбкой произносит он, не глядя почему-то Арсению в глаза. Тот смущённо чешет нос, подбирает пиджак и, чмокнув дочь в макушку, торопится к выходу.
Как-то скомкано.
В коридоре странно. Он смотрит на часы и фыркает. Вот же, точно знал.
— Это были самые странные полчаса в моей жизни, — хмыкает он себе под нос, прислоняясь затылком к холодному пластику двери. Закрывает глаза и вдыхает тишину.
Пол плывет волнами синего ковролина под ногами и он, царапая пальцами стены, ступает по дребезжащим осколкам ответственности, осознанности и удавок дедлайна.
Администратор глядит почти сочувствующе. Арсений ей слабо улыбается.
— Сальсу надо запретить. Убийственная вещь, — кидает ей он, проходя мимо стойки. Девушка растягивает губы в нервной улыбке и теребит пальцы. Арсений хмурится. — Вы в порядке? Что-то случилось?
— Да, простите. Вам Антон Андреевич просил передать, — она бросает на стойку телефон и прячет лицо в длинных шелковых волосах, прямо как из рекламы. Арсений удивлённо смотрит на нее несколько секунд и осторожно берет чужой телефон в руки.
Пустая переписка и сообщение, отправленное минуту назад.
Шастун длинный сальса румба третий этаж:
Передай телефон мужчине, который шел бить мне ебало полчаса назад
Арсений Сергеевич, не могу вам указывать, но хочу дать совет: попробуйте дать шанс выговориться всем, кто вам дорог. Даже дети, точнее, они особенно, порой хотят сказать так много всего, но им просто не дают))
Арсений хмыкает и блокирует телефон.