Пожар

У него был такой своеобразный жест, который очень сложно пропустить: докурив сигарету, он отбрасывал ее мощным щелчком пальцев, как если бы отбивал щелбан по чьему-то лбу, причем бычок улетал настолько далеко, что при его нахождении было невозможно определить, где стоял курильщик. Это наверняка доставляло ему удовольствие и не только тем, что выглядело эффектно, потому что на его месте, если у тебя, дружок, есть хоть капля мозгов в твоей квадратной голове, ты бы старался не сорить слюной, кровью, спермой, волосами, перхотью с волос, кусочками ногтей и чем угодно ещё. А он брал, собирал пальцы в кольцо или бублик и стрелял окурком куда-то далеко.

Он сидел один за столом придорожной кофейни, когда Кэйа зашёл внутрь и стал счищать с плеч снег.

*** 

Спустя три месяца у него появился след. У него, а не у их, говнюков в черных пиджаках и двойных подбородках, которые закрывают ему дорогу к кофемашине своими разговорами о погоде и политике. Среди тысяч возгораний он выцепил, выкрутил ногтем то, что позволило связать всё в одну серию, а они ему даже благодарность не объявили. Без него, думал Кэйа, они продолжили бы путать подростковое хулиганство и поджоги на почве ревности с чем-то серьезным, масштабным. Глобальным, хотя что ещё может быть более глобальным, чем пожар? Сколько их происходит за год?

Наивные подростки кидали спички в склад с отходами и скопившимся за много лет метаном. Неверные мужья накачивали своих жён снотворным и разливали везде бензин, думая, что их никто не обнаружит. Поджог из ненависти, из ревности, из желания получить страховку. "Их" клиент плевать хотел на ревность или зависть. Он начинал там, где жертва спала. Следы, всегда разные, но отчётливые, в одном и том же месте, почти на идеальном расстоянии от кровати, дивана, кресла или кушетки. Он смотрел, как занимается пламя. Он был там каждый раз и уходил так, чтобы охваченные паникой зеваки не смотрели в его сторону.

Когда улик стало предостаточно, из своего чулана чушки́ в черных костюмах вытащили профайлера. Профайлер покопался в бумажках с половину дня и предложил следующий портрет: нужно искать пиромана, у которого нет мотивации в виде страховки или найденной в мужниной постели бляди. Это, по его меркам, был белый мужчина лет двадцати с умственной отсталостью. Работы у него не было, семьи и близких тоже. Сирота, либо связь с родителями давно утеряна. Во время поджога он испытывает сексуальное удовлетворение, которое реализуется путем мастурбации. Учитывая факт, что подростки дрочат на всё, это было неудивительно. И весь этот бред Кэйа читал, оттянув кожу виска чуть ли не до затылка. 

Это не то, чтобы было совсем уж бредом; не то, чтобы Кэйа не давал прыщавым подросткам из класса коррекции право на нездоровую любовь к огню. Однако те же слова и строки он прочитал в учебнике по криминалистике, составленном ещё пальчиками на печатной машинке, и это его не радовало. Он рассказал об этом своим начальникам, а те решили, что у него началась паранойя. Такой ответ он услышал: ты, дружок, лезешь немного не в своё дело. Твоё дело — вынюхивать преступников, зачитывать им правило Миранды и красиво стоять рядом с нами на пресс-конференции, как верная ищейка короля. Во всём остальном мы разберемся сами. Вот, как ему ответили.

Он не переставал сомневаться в своей правоте. У него была чуйка, она была не у многих, а те, кто её имел, обычно сами вели пресс-конференции и при этом не носили на постоянке какой-нибудь пропахший офисом костюм. Они носили рубашки, жетоны и гартеры с поддержкой спины, носили табельное и бурые брюки. Он тоже их носил. Не зря ведь у него была чуйка. Она не давала ему сдаться и принять какого-то малолетку за правду.

***

Кэйа, когда над его головой звякнул колокольчик, стал счищать с себя снег и топтаться на коврике. Он оглядел зал, всмотрелся в меню на стене и подошёл к одному из столов за красными диванчиками. Сидевший за ним мужчина поднял на него недоуменный взгляд.

— Не против, если я присоединюсь? Все столики заняты. 

Он медлительно заворочал головой, осматривая помещение.  

— По-моему, тут полно свободных мест. 

— Да вы что. Счастливый час же. Всё забито. 

На его слова незнакомец хмыкнул и благородным жестом отправил его на соседний диван. Кэйа остро улыбнулся снял куртку, присел. Подошла официантка. Он заказал кофе со сливками и венские вафли, незнакомец не взял ничего. Он пробасил, когда полноватая девушка в фартуке удалилась:

— Я курю.

Рядом с ним стояла пепельница с двумя окурками и горкой пепла.

— Кури́те. — Кэйа пожал плечами и улыбнулся. — Я тоже покурю. 

Он был настоящий здоровяк, с прямой шеей и широкой грудью. На нем была черная водолазка до горла, а волосы, ржаво-рыжие, темные, были аккуратно убраны в хвост. В левом ухе у него был черный гвоздик, на лице, на правой щеке, розовела россыпь мелких прыщиков, которые случаются из-за плохой гигиены лица. У него был выразительный прямой нос, греческий, и такие же брови, и он, как если бы прекрасно об этом знал, время от времени лениво поворачивал голову и отводил взгляд то туда, то сюда, становясь пойманной в момент вдохновения статуей, бюстом, портретом. Не заметить такого было бы очень сложно. Пропустить — невозможно, если только намеренно отводить глаза, как сделал бы нашкодивший ребенок перед фигурой отца. 

Он был до того выразителен в своей водолазке, позе, глазах, что Кэйа растерялся. Он постарался не показывать этого: вспомнив, о чем они говорили, он вытащил из карманов пачку с красной полосой, с ловкостью прожженного курильщика в одно движение открыл ее и вытащил сигарету. За ним внимательно следили. Стремились уличить во лжи, но он знал, что не даст этого сделать. Когда в его руках незнакомец заметил зажигалку, то медленно полез в карман. Он зацепил зубами сигарету и потянулся через стол к вспыхнувшему в руках Кэйи огоньку из именной зажигалки. Для этого ему пришлось привстать, опершись руками в стол, нависнуть над ним. Кэйа вздрогнул. Незнакомец улыбнулся. 

Он вытянул к нему шею, сжал зубами сигарету. У Кэйи запершило горло, когда он смотрел на него, на то, как к нему, к его рукам приближается способный проглотить его змей. 

Он внимательно смотрел за реакцией, когда его костлявые пальцы щёлкнули и добыли из серебряной зажигалки огонь. Тот вспыхнул в его зрачках, но незнакомец не изменился. Он словно чувствовал, что его тоже стремятся уличить во лжи, и отстранился, когда сигарета занялась огоньком.

— Как это так, — промямлил Кэйа, перекладывая сигарету губами к другой стороне. Он затянулся, подавил кашель и выпустил дым в сторону окна. Позади них никто не сидел. Это было единственное место для курильщиков в кафетерии, но делало так, чтобы курили все, кто находился здесь. Тогда так ещё было можно. — Зажигалки нет, что ли?

Он смотрел хищно, внимательно. Наблюдал. Ждал подтверждения своих слов, уже выстроил в своей голове ладную теорию, которую полюбят газетчики: поджигатель не носил с собой зажигалки, потому что зажигал сигареты о пламя в домах выбранных им жертв. Он говорил им: "можно прикурить?", а они наглядно ему отвечали. Но мужчина улыбнулся ломаными, пухлыми губами, снова полез в карман. В его руках, представленная перед Кэйей, лежала простенькая пластмассовая зажигалка зелёного цвета. Большим пальцем он надавил на катушку, и ничего не произошло. 

— Сломалась, видите? — Хмыкнул он. Кэйа кротко кивнул.

У него были сильные, мощные руки. Когда-то он занимался тяжёлой работой. На указательном и среднем пальцах левой руки Кэйа заметил старый ожог. Разумеется, у его двадцатилетнего идиота должны быть ожоги на руках, об этом профайлер тоже раз заикнулся. Проблема состояла в том, что от образа на бумажке одни ожоги и оставались.

Зажав в зубах сигарету, он почти не трогал её руками: неслышно делал вдох, окропляя горящей каймой её стержень, а выдыхал сквозь зубы в сторону коридорчика, который разделял диваны и места за стойкой. Иногда это ему надоедало, и он всё-таки брался за нее двумя пальцами. Кэйа предпочитал курить в окно.

— Давно бросили? 

Он нахмурился, перевел взгляд к своему соседу. Тот снова жевал кончик сигареты и смотрел на него, на его рот, затем перевел взгляд и посмотрел ему в глаза. Кэйа похолодел. Хмыкнул. Покачал с улыбкой головой.

— Два года назад. Стараюсь не курить. 

— Плохо стараетесь.

— Вы пытались бросить? 

— Я? Пробасил он с острым, недружелюбным оскалом. — Пытался. В двенадцать лет.

Сказав это, он тихо рассмеялся, но Кэйа его не поддержал. Он через силу запихнул в себя кусок приторно-сладких вафель, и наложившиеся на сладость табак и смола по ощущениям превратили его рот в гниющую свалку. Он понял, что больше ожиданий и разогревов не выдержит, отложил тарелку, взялся за кофе и поднял глаза. 

— Я могу у вас спросить кое-что?

Его незнакомец не ожидал этих слов. Он изумлённо, искренне удивившись услышанному, поднял брови, облокотился о спинку дивана, а руку оставил на столе.

— Чего?

Кэйа улыбнулся. Он похлопал по сумке, которую все это время держал на коленях.

— Мне нужен взгляд со стороны. Я пишу книги, знаете, но в последнее время, — незнакомец сощурился, а Кэйа с уверенностью продолжал вести себя ему в пасть. — Дело совсем встало. Редактор грозится мне дверь снести, а я не могу даже план ему прислать, даже сюжет. Нужен свежий взгляд незнакомца. 

— Да что вы. — удивлённо пробормотал его собеседник, когда Кэйа закончил. Он нахмурился и стал перебирать глазами невидимые счёты, решая, может ли ответить положительно. — А почему я?

Ему не нужен был ответ на этот вопрос. Кэйа хотел спросить, давно ли он смотрелся в зеркало, но промолчал. Со вздохом мужчина протянул к нему через вафли свою руку. Кончики пальцев у него были желтыми. Кэйа пожал ее. 

— Мнение незнакомца иногда весомее мнения любого критика, — улыбался он. Придумывал из головы, льстил, но подсознательно чувствовал, что его не слушают. Тогда он прокашлялся, отхлебнул кофе и, облизнув зубы, начал. — Смотрите. Это роман с элементами триллера. Можно сказать, детектив. 

— С плохим концом? 

— Я пока не знаю.

— Не знаете собственный же конец?

— Никто не знает, — возразил Кэйа, но поспешил тут же добавить. — Из писателей. 

В ответ ему улыбнулись. Он снова взял сигарету пальцами, поставил на стол локоть. И Кэйа рассказал ему сюжет своего романтического триллера, можно сказать, детектива, который он придумал только вчера, на скорую руку, в качестве алиби для себя. Чтобы казаться нелепым, глупым, наивным, он рассказал о главной героине, встретившей непонимание со стороны полиции во время расследования загадочного исчезновения ее жениха. Незнакомец слушал, затягивался, а затем смял бычок о пепельницу и достал новую сигарету. От этого жеста Кэйа разволновался настолько сильно, что замер, остатки истории потерялись у него в глотке. Он спохватился, поспешил достать зажигалку и протянуть её мужчине, хотя тот об этом не просил. Он довольно улыбнулся на такой жест, расплылся в тяжёлой, гнетущей улыбке и посмотрел на него так, как если бы Кэйа корчился у него под ногами в припадке боли. Когда минутная заминка была исчерпана, он продолжил, и постепенно подошёл к главному: переделав его настолько, насколько мог, Кэйа в двух предложениях изложил портрет поджигателя, который им предложил прыщавый профайлер.

Он не был наивным, но явно был бесстрашным и отчаянным; остановившись в пяти сантиметров от первых клыков, Кэйа цеплял для себя любую реакцию их хозяина. Хозяин же скалился, облокотившись о спинку дивана, едва щурился на тусклый кофейный свет, и чувствовал себя явно вольготнее, чем сидевший перед ним писака.

Кэйа закончил говорить. Вместе с этим сигарета, уже несколько минут обжигающая ему руки, была отброшена к остальным окуркам.

— А почему поджигатель?

Кэйа рассматривал его, пытался понять по его лицу, что происходит в его голове. Мафия без карт: он почти не скрывал своих мотивов, а незнакомец почти не скрывал, что является их причиной. Его наспех придуманный сюжет и легенда о писателе служили предлогом для начала беседы, и больше он нужен не был. Кэйа готов был забыть его почти сразу. Дальше начиналась большая игра. 

— А? Ну, поджигатель — это романтично. Не серийный убийца же. И не сталкер. Такого сейчас пруд пруди, — хмыкнул он, мазнув взглядом по окну.

— Как и лёгких паршивых романчиков, которые эксплуатируют подобные сюжеты.

— Ну, я не думаю, что вы моя целевая аудитория, так что...

— Я? О, — он прогремел, случайно привлек этим внимание нескольких столиков, но ничуть не смутился этого. Кэйа вздрогнул от взрывного голоса и судорожно стал искать, что в своих словах его так рассмешило. — Я как раз-таки ваша целевая аудитория. Люблю читать всякую бульварную графоманию. У нее всегда просто замечательные заголовки. — и, не дав себе время на вдох и выдох, он наклонился над столом. — А почему поджигатель у вас такой жалкий?

Кэйа смотрел на него, и ему было страшно. Он поглощал его, пожирал, разрывал на несколько частей и рассматривал внутренности, а затем обрабатывал кости и разыгрывал с ними представления. Но сквозь толщу страха он торжествовал.

— Я взял его образ из старой книги в библиотеке, где описывался типичный пироман. И так уж вышло, что, что обычный поджигатель — это такой вот новоявленный взрослый с сексуальной перверсией.

— Ясно. Но мне кажется, откровенно говоря, — мужчина качнулся, поставил локоть на стол и уместил в ладонь голову, а глаза сощурил, не переставая на него смотреть, — Что это полнейшая чепуха.

— И что же вам не нравится?

Он не моргал, не отводил взгляда. Следил, наблюдал, и незнакомец наблюдал за ним. Карты раскрыты. Он задумчиво протянул своё "м-м-м", снова зажал зубами сигарету и заговорил, и ярко-красная кайма то и дело прыгала от движения его губ. 

— Ваш поджигатель, естественно. Двадцатилетний идиот с желанием передернуть на огонь — это всё, что вы смогли найти? — он улыбнулся. Кэйа напряжённо скрестил на груди руки.

— У вас есть другие предположения?

Незнакомец замолчал. Он не ответил на вопрос, но с улыбкой, мягкой и покатой, как его плечи, задал другой:

— Может, обсудим ваш сюжет в другом месте? — Кэйа вздрогнул: он почувствовал, как незнакомец вытянул ногу и легко коснулся мыском его голени. — Я знаю отель неподалеку. 

У него запершило горло. Отложив сигарету, он прокашлялся, отвёл взгляд к окну и скрестил ноги. Спина выпрямилась: в нее воткнули металлический штык.

— Нет, спасибо. 

— Как хотите. 

— Я хочу знать, что вы думаете. 

— Что, прямо так? — он улыбался спокойно, и такую улыбку Кэйа был готов увидеть в какой-нибудь небольшой французской деревне, на фоне заката и лавандовых кустов, уставшую улыбку после тяжелого дня в поле. Но они сидели в дешевой кофейне, окученные дымом дешевых сигарет, а за окном тяжелыми гроздьями падал полумокрый снег. Он ждал, пока Кэйа кивнет. Он молчал. Тогда незнакомец сощурился, выпустил облачко дыма, поковырял короткими ногтями их столик. — Я думаю, он не дрочит на огонь, как минимум. Тогда на местах преступления криминалисты точно найдут следы ДНК, и весь ваш роман окажется бессмысленной тратой бумаги. Нет, он испытывал бы к огню разве что платоническую нежность, как к старому инструменту, который служит ему, как человеку, тысячи тысяч лет.

Кэйа нахмурился. Вафли с кофе были отставлены на край стола, он даже не заметил, как официантка унесла  его завтрак обратно и не удосужилась поинтересоваться о причине, по которой он его не съел. Он наклонился к столу, сцепил руки в замок и зашептал, и громоздкий великан с интересом его слушал. Он давно понял, что Кэйа забыл о своей безопасности. 

— Вы сказали “инструменту”. — произнес он. Для него уже не существовало кофейни и приторных вафлей, он уже сидел в выжженной белым светом комнате допроса за металлическим столом. — Получается, огонь — это… работа?

Незнакомец хмыкнул, размеренно и без страха пожал плечом. Свои тяжелые руки он растирал в области запястья, и Кэйа живо представил, с какой легкостью они сворачивают голову только что пойманному гусю или куропатке. Ему шла охота, его черной водолазке до горла и грубому лицу с россыпью прыщей. Его ожоги тоже говорили об охоте, но немного другого толка.

— Почему нет? — он говорил медленно и проговаривал все буквы, а взгляд был все так же направлен в сторону Кэйи. — Работу тоже можно любить, если вы не знали. Вы свою явно не очень любите, раз вам приходится… становиться в свое свободное время кем-то другим. 

— А вы? — выпалил Кэйа. От неожиданного перехода из тревожного ступора в возбужденное желание выпрыгнуть из кресла он неожиданно перестал находить себе место на двух объемных красных диванах. В его груди также места оставалось слишком мало, чтобы он смог вдохнуть и выдохнуть спокойно. 

— А что я?

— Вы свою работу любите?

Незнакомец рассмеялся, и они снова привлекли к себе внимание. Он смеялся коротко, но так же низко, гортанно. Ему было весело. Кэйа чувствовал, как по загривку у него ползет вниз пот. 

Он встал, отряхнул одежду, нагнулся к нему — Кэйа замер, сжал челюсти — и забрал содержимое пепельницы с собой. Когда Кэйа это понял, его пробила дрожь: его поджигатель забирал с собой любые следы ДНК. Конечно, он может сейчас же метнуться к кофейне и потребовать, чтобы они не мыли чашку до конца этого года, но было уже поздно. 

— Я? — повторил он с улыбкой. — Я ее люблю, свою работу. Ни за что не променяю ее на должность хоть президента, хоть маршала. И вам того же советую. 

— Что?

— Любить работу. Заниматься ею серьезно, а не вычитывать из книжек вековой давности.

Он ушел. Кэйе пришлось платить за них обоих, но он ещё долго сидел на своём месте, посеревший, и курил.

***

Он снился ему этой ночью. Всегда, когда Кэйа не доходил до кровати и засыпал в гостиной, ему снился какой-то бред. Но он наверняка приснился бы ему, засни он на самом мягком в мире матрасе.

Кэйа лежал перед ним, вокруг было темно и всё немного плыло. Его мужчина в черной водолазке до горла ходил по комнате, на ногах у него были высокие черные берцы и черные брюки, а на руках — перчатки. Ожидаемо черные. Он ходил по комнате почти неслышно, как кошка, хотя был явно не в тапочках, и что-то искал, и при этом престранно водил по воздуху руками. Кэйа подумал, что он был итальянцем. Он наблюдал за ним исподтишка и ему было спокойно и лениво. Иногда он подходил к нему, иногда удалялся. Это был сон. Кэйа улыбнулся.

— Ещё не поздно согласиться на отель? — с сонной улыбкой спросил он, стараясь звучать заигрывающе и мягко. Незнакомец поднял на него лицо, пухлые губы улыбнулись. Он остался стоять там, где замер несколько минут назад.

— Поздно, малыш. Надо было раньше.

Что-то чиркнуло в воздухе, и он вновь провалился в сон.

Ему суждено было проснуться через некоторое время, совсем близко, чтобы этот сон ещё был жив на подкорке его мозга. Кэйа проснулся, сделал вздох и закашлялся, потому что его дом был охвачен огнем. Он вскочил и тут же упал, запутавшись в пледе. Вероятно, это его и спасло, и загоревшийся плед не дал ему надышаться ядом. Жар обнимал его, раскалял волосы до ожогов на шее, там, где они прикасались к коже. Его дом в ночи озарился убийственным светом. Кэйа старался дышать медленно и тихо, ползком пробираясь куда-то вперёд, куда-то, где ещё должен был быть выход, но, один раз закашлявшись, он уже не мог остановиться, и кашлял до боли, до слюны, кашлял и с каждым вздохом получал всё меньше воздуха. У двери он сделал над собой усилие и поднялся, неосторожно схватился за ручку и вскрикнул, когда та оказалась раскалена до предела. 

За дверью послышались топот и крики; едва Кэйа успел отскочить от нее, та слетела с петель. Через несколько секунд его уже, крепко держа за руки и талию, выводил наружу какой-то здоровяк.

Он почти не пострадал; медсестра сказала, что он  разве что ушиб во время падения с дивана руку и обжёгся, но ничего серьезного. Кэйа слушал её в полуха; его укрыли светоотражающим одеялом, он сидел на бортике скорой, пытался пить врученную ему воду и смотрел, как его одноэтажный дом пытаются спасти. Он понимал, что ничего не получится. В тех пожарах, которые он объединил в серию, от домов не оставалось почти ничего.

Он почти не осознавал, что потерял дом, отказывался это осознавать. Он потерял документы, страховку, телефон, свою жизнь, с фотографиями и памятью, а пожарный унес с собой только его тело. Он не осознавал этого. Он думал о том, что знает виновника, но ничего, кроме его портрета, дать не сможет. При условии что они курили целый час, Кэйа на смог вытащить у него из пальцев ни один окурок, не побежал к кухне и не потребовал отдать ему чашку, не выискивал салфетки, которыми он вытирал губы. Кэйа знал почему-то, что ничего бы не нашел, что его поджигателя не оказалось бы в базе данных. У него была чуйка, она и сработала. 

Это точно был он, и он смотрел. Поджигатели любят наблюдать за огнём, и даже если с ним их связывала исключительно работа. Огонь очаровывает и завлекает, а того, кто огнем владеет, всегда тянет посмотреть на свое дитя, выпущенное на волю. Он смотрел на него из небольшого лесочка, рядом с которым стоял дом. Он смотрел на него из дальней аллеи, которая уже не входила в радиус тушения. Он смотрел на него, сидя за рулём скорой. Он был везде, а когда сигарета закончилась, он щёлкнул по ней двумя пальцами, и она отлетела туда, где уже никто на него не подумает. 

Кэйа чувствовал, как его глаза смотрят из всех углов, и от его присутствия не спасали ни мигалки полицейских машин, ни шум пожарных, все ещё пытавшихся потушить пламя. Чем дальше он сидел там, тем сильнее его сковывал страх. Он сильнее закутался в выданный ему плед и чувствовал, как начинают дрожать колени. В своем желании согреться он не заметил, как подъезжает машина и как к нему, хлопнув дверью, идут два его холеных черных пиджака. Одного из них он помнит: он предупреждал делать свою работу, а в чужую не лезть. А Кэйа не мог даже сказать, выполнил ли он её хорошо, или нет.