Пододеяльник летит в сторону, вслед за ним отправляется и одеяло. Тоору пыхтит и топает к скинутой им самим груде и, не сдержавшись, топчется ногами по постельному белью. Благо только из душа, и ноги у него чистые.
Ну, ненавидит он вдевать одеяло в пододеяльник. Ну, вот никак у него не получается вдеть один кусок ткани и пуха в другой кусок ткани. В голову даже закрадываются шаловливые мысли продать душу дьяволу, только бы никогда не пришлось больше заправлять одеяло. Лучше после смерти скакать по кругам ада, чем при жизни.
Тоору готов на все в такой момент…
А в итоге пишет тупой пост в твиттер:
«отсосал бы кому-нибудь лишь за то, чтобы МНЕ ВДЕЛИ ГРЕБАННОЕ ОДЕЯЛО В ЭТОТ КУСОК ТКАНИ».
Написал, побомбил и немного успокоился. Жаль, что это помогло лишь справиться с нервозностью, а одеяло так и осталось лежать незаправленным на полу и ехидно посмеиваться.
В следующую субботу ни с того, ни с сего в гости заявляется Хаджиме.
В этом, правда, не было ничего удивительного: парни часто заходили к друг другу без приглашения.
— Ты бы хоть предупредил, Ива-чан. Я бы за вкусняшками сбегал, — Тоору надувает губы, но спустя секунду радостно обнимает друга. — Нет, ну правда, Такеру вчера все запасы умял.
— Ты ему помогал, я уверен, — легко посмеивается Хаджиме и проходит в ванну. — Мне будет достаточно чая, не волнуйся.
Тоору с неловкостью наблюдает за тем, как Хаджиме берет с полки новое белье и начинает вытаскивать одеяло из старого.
— Ты чего это, Ива-чан? — Тоору серьезно удивляется. Никогда еще Хаджиме не заправлял ему постель или… что бы он тут не делал. Никогда. Даже, когда Тоору шуточно просил его об этом, тот лишь пыхтел, что не является его «мамочкой», и оставлял Тоору наедине со своим кошмаром наяву.
— Вдеваю одеяло в пододеяльник, Дуракава, — не оборачиваясь, фыркает Хаджиме. — Ты что, не видишь?
— Это так мило, что ты мне помогаешь, — Тоору обескуражен и готов расплакаться в любую секунду от счастья. Господь услышал его молитвы.
— Я делаю это не за «спасибо».
— Мне поставить чай? Заказать вкусняшек на дом? — порхает радостный Тоору. — Хочешь, я приготовлю тебе что-нибудь? Или же буду давать какие-то определенные пасы?
— Зачем ты пытаешься открыть Америку? И придумать что-то? — голос Хаджиме необычно тихий. — Ты ведь уже кое-что обещал? — парень вальяжно вышагивает вдоль заправленной кровати и удовлетворенно кивает проделанной им работе. Подходит к недалеко стоящему креслу, любимому месту Тоору, когда к тому приходят гости, и садится (завоевывает), с усмешкой глядя на друга, раздвигает ноги. — Кое-что конкретное? — Хаджиме старается держать себя в руках, а еще сохранять уверенность во взгляде, которого упорно избегает засуетившийся на месте Тоору. Кто-то явно должен был задохнуться от того, что следом делает Хаджиме, но, видимо, оба решают пожить чуть дольше, стойко игнорируя тот факт, что Хаджиме только что подмигнул Тоору. На задворках сознания он, тем не менее, остается.
Хаджиме держится. Старается держаться, чтобы напущенная самоуверенность не слетела. Он научит этого недоумка включать мозги прежде, чем писать чушь в интернете.
Тоору не реагирует. Вернее реагирует, но совершенно не так, как ожидает Хаджиме. Он не задыхается от возмущения, не пыхтит с таким усердием, что все лицо в миг краснеет, не ругается, стараясь спрятать смущение от такой похабщины за детскими обзывательствами. Нет. Ничего из этого. Тоору медленно подходит к нему и чуть наклоняется, выбирая в качестве опоры раздвинутые ноги Хаджиме. Ни капли смущения или растерянности, что красовалась на его лице минуту назад. Возмутительное спокойствие.
— Ты серьезно?
И Хаджиме тушуется, нервно дергаясь в сторону от нависшего над ним парня. Замирает как дичь, на которую вот-вот прыгнет приготовившийся в засаде хищник. Замирает от этих серьезных глаз, от ладоней на его коленях, от пошедшей не по плану ситуации.
— Конечно же, это шутка, Дуракава, — Хаджиме неловко посмеивается и пытается встать, но руки на коленях не дают этого сделать. Теперь они крепко держат в захвате, от чего Хаджиме начинает злиться. — Ты чего это удумал, придурок? — тяжелое дыхание вперемешку с непрошенными мыслями. Хаджиме нужно срочно уходить. Зря он затеял все это, знал же, что игры с Тоору плохи. — Все, отпусти. Это была шутка, попытка научить тебя манерам общения в интернете.
Тоору будто не слышит его, не двигается и в глаза не смотрит.
— Отпусти, все, Ойкава. Поиграли и хватит. Согласен, получилось не смешно.
Хаджиме уже признался, что был не прав. Что еще нужно Тоору?
— Дай встать, идиот.
Как же он его раздраж-
Хаджиме вздрагивает от звука расстегивающейся ширинки. Своей, мать его, ширинки.
— Но ты прав, я же обещал. Получится некрасиво, если я не выполню обещание. К тому же, так ты меня ничему не научишь.
Хаджиме задыхается, то ли от наглости этого парня, то ли от его бесстыдных действий с его ширинкой.
— Ойкава, прекрати. — Хаджиме впору начать умолять. Ему срочно нужно выпутываться из узлов этих рук и глаз. Ему срочно нужно домой, а лучше в другую страну, а еще лучше на южный полюс. Остыть.
Предпринимает еще одну попытку, но тщетно. Не то чтобы Тоору продолжал удерживать его. Нет. Вовсе нет. По крайней мере, руками его никто не держал, чего нельзя сказать о заискивающем взгляде Тоору и его, тронувшей губы, улыбке.
Тоору его не держит и даже не трогает дальше расстегнутой ширинки, но у Хаджиме перед глазами плывет. От этого омерзительного лица, от этой омерзительной копны волос, от этих сложившихся крест на крест рук на его собственных коленях. Путь побега открыт. Но Хаджиме еще сильнее прибивается к месту, когда слышит следующие слова.
— К тому же, ходить со стояком без разрядки — плохо для здоровья, — пальцы невесомо пробегаются по вставшему за тканью трусов члену, замирая над головкой.
У Хаджиме перед глазами ходят ходуном стены. От этого омерзительного лица, по которому хочется съездить кулаками и влажными поцелуями, от этой омерзительной копны волос, в которую хочется зарыться рукой и тянуть, пока у кого-то мозг не вывалится, от этих нависших над его собственным членом рук.
Хаджиме рвано выдыхает, еще раз пытаясь прийти в себя. Но это не помогает. И Тоору, дававший достаточно времени, чтобы остановить себя, приступает к действиям.
Снова пробегает кончиками пальцев по члену, на этот раз прикасаясь к головке, слегка очерчивая ее. Останавливается и, будто бы, усердно думает.
Выбирает, поиграть через ткань еще или…
«Или» он не выбирает, аккуратно прикасаясь губами к стояку, из-под ресниц наблюдая за реакцией притихшего Хаджиме. Тот усердно прячет покрасневшее лицо в изгибе локтя и часто дышит.
«Доигрался?»
Губы покрывают легкими поцелуями тропинку от головки к основанию под тяжелые хрипы, и Тоору вновь странно улыбается. И Хаджиме бы впору уже спросить, не сошел ли тот сума, как тут же сам закусывает рукав своего худи, едва успевая сдержать стон. Язык Тоору медленно проходится по шершавой ткани трусов, и Хаджиме понимает, что с ума сошел тут только он. Потому что до безумия хочется избавиться от этого лишнего элемента одежды. Да, в принципе, от одежды, наверное, в целом.
Тоору, мать его, проводит языком выше, к сочащейся головке, смешивая собственную слюну с чужой смазкой, и одно только это заставляет Хаджиме наплевать на собственное смущение и больше не прятать лицо за руками, но все также прикусывать уже вдоволь обслюнявленное худи. Хаджиме дергается, стоит Тоору слегка задеть чувствительную кожу зубами, матюкается, когда давящая ткань трусов освобождает член.
— Прекрати, — шелестит Хаджиме, пока его руки со всей силы держатся за подлокотники, кажется, там останутся следы от его пальцев.
— Не нравится? Тогда посмотри мне в глаза и скажи, чтобы я остановился.
Тоору с каким-то странным удовольствием прикусывает внутреннюю часть бедра, будто в отместку за что-то. Вот бы там тоже остался… след.
Хаджиме трусом не был, и, если это еще можно было остановить, то действовать нужно незамедлительно.
Он с невероятной решительностью смотрит прямо в лицо Тоору, открывая рот, чтобы остановить все происходящее, но вместо адекватных слов из горла выходит несдержанный протяжный стон, не скрытый за зажеванным рукавом. Не скрывая улыбки, Тоору повторно обводит головку языком и примирительно чмокает недавний укус. На этот раз, правда, не смотря в глаза Хаджиме, потому что тот, кажется, приняв свою участь окончательно, запрокидывает голову назад и стыдливо разводит ноги шире.
С другой стороны, Тоору ведь никто не тянул за язык разбрасываться такими громкими обещаниями? А вдевание одеяла — тоже труд, который должен быть оплачен.
Пиздецки ахуенным минетом.
— Бляяять, — прикусывает губу, но не помогает. Что вообще может помочь, когда Ойкава-блять-где-ты-этому-научился-Тоору берет твой член в рот? Ничего.
— Пиздец, — руки все с большей силой цепляются за подлокотники, и Хаджиме держится, чтобы не зарыться ими в омерзительные волосы Тоору. И как там было? Ах, да, зарыться и тянуть, пока у кого-то мозг не вывалится.
Тоору же в свою очередь выпускает член изо рта, пару раз шлепая им о свою ладонь, отчего у Хаджиме искры взрываются перед глазами от такого контраста, снова берет. Наполовину, блять.
Одной рукой надрачивая у основания, другой играя с поджимающимися под юркими пальцами яичками, двигая головой, Тоору неустанно наблюдает за дрожащим под ним Хаджиме, надеясь встретиться взглядом ещё хотя бы раз. Но тот лишь сдержанно стонет, закусывая до красноты губы, потому что худи в этой вакханалии где-то потерялось в пространстве, и не смотрит вниз. Как человек, боявшийся высоты повторяет себе: не смотри вниз, не смотри вниз…
Не сдерживается. Когда язык точечно проходится по венкам, когда выпустившие из своих объятий член губы дотрагиваются до дрожащего живота.
— Тоору, — стон выбивает почву из-под ног, наряду с застеленным дымкой взглядом, когда Хаджиме, наконец, смотрит на него. Всего раскрасневшегося, тяжело дышащего и с дорожкой слюны возле губ. Смотрит расфокусированным взглядом, от которого у самого Тоору все внутри сжимается.
Но Тоору все же находит что-то необъяснимое, что помогает вовремя накрыть ладонью головку, чтобы не запачкаться выстрелившим эякулятом.
— Аккуратней, сперма портит состояние кожи лица, — хмурится Тоору, но Хаджиме его уже не слушает. Бурчит первое, что приходит на ум и даже уже не надеется и не молится, чтобы Тоору его не услышал. Потому что тот послушно прикусывает кожу внутренней стороны бедра сквозь джинсы, все же оставляя след.
Хаджиме обессиленно растекается по креслу, тяжело дышит и, честно, пытается прийти в себя после оргазма.
Оставив поцелуй на чуть подрагивающем члене, Тоору встает и критично осматривает сначала переводящего дух Хаджиме, а потом себя.
— Все же запачкал, — недовольно фыркает Тоору. — Схожу в душ.
— Стой, — Хаджиме подрывается слишком резко после оргазма, отчего в голове гудит, но все же находит в себе силы чуть привстать и уставиться на Тоору. — А ты? — взгляд смещается к выпирающему бугорку Тоору на домашних штанах.
— А я одеяло не вдевал, — Тоору подмигивает и тут же скрывается за дверью.
«Ублюдок, — скалится Хаджиме и вновь заваливается в кресло, — и что теперь делать?»
Вопрос решается сам собой.
Хаджиме берет в привычку приходить к Тоору каждую субботу и заправлять ему одеяло, которое в последствии безжалостно сминается руками парня в порыве несдержанности.
К тому времени, когда на улице начинает хозяйничать теплая погода и одеяло становится без надобности, им уже не нужны поводы, чтобы прикасаться друг к другу интимно.
Друг к другу — потому что уже на третью неделю Хаджиме перестает выпускать Тоору из комнаты после минета (который, к слову, с каждым разом становился все лучше).