Наполнить сердце тишиной

Отреагировать Кэйя не успевает. Плеть из колючих льдинок обвивается вокруг шеи, впивается в кожу, сдавливает дыхание. Он судорожно вдыхает, делает шаг назад, теряя равновесие, — и летит прямо в озеро.

Вода укрывает его с головой, удавка на шее сжимается сильнее, и холод — последние годы вечный его друг и товарищ — будто проникает в самые кости. Всё это не занимает и минуты — и о своей бездарно пролетевшей жизни Кэйя не успевает даже подумать. За секунду до того, как в глазах у него темнеет, что-то дергает его обратно вверх, удавка разжимает свои клещи, и он вцепляется в промозглую землю ногтями, задыхаясь. Сквозь стоящий в ушах гул воды — и собственного бешено стучащего сердца — он едва слышит, как кто-то зовет его по имени, кричит, хлопает по спине и заставляет встать на ноги.

Дилюк, понимает он с внезапным облегчением. Слава архонтам, — это всегда Дилюк.

— …еня слышишь? Эй, Кэйя! — он заставляет его запрокинуть голову, быстро, но аккуратно прощупывая широкую отметину на шее, и даже сквозь перчатки ладони у него горячее лавы.

«Все в порядке», — хочет сказать Кэйя, но вместо слов изо рта вырывается только неразборчивое сипение, горло снова сдавливает — на этот раз спазмом, и он сгибается пополам, закашливаясь. 

И запоздало понимая — он не может выдавить из себя ни звука.

Барбара сцепляет руки перед собой в замок и качает головой.

— Боюсь, на данный момент это всё, что я могу сделать. Голос должен вернуться через несколько дней, а пока я бы рекомендовала отдохнуть и не перенапрягаться.

Кэйя невесело усмехается: сейчас все будут говорить ему об отдыхе. Но кто займётся делами ордена, пока его не будет? Останься у него возможность говорить, он бы выдал сейчас какую-нибудь шуточку, пообещал бы не учинять неприятностей — и был таков.

Но возможности у него нет.

— И конечно, мы будем вынуждены сообщить об этом действующему магистру, — улыбка Барбары безмятежна, словно первый снег, но в ней чувствуется твердость — и этим она напоминает Джинн. Кэйя вздыхает. Ладно, сегодня он уже не собирается ни в чём участвовать, хорошо бы и правда пойти домой и передохнуть. Не каждый день он встречается с крио-магами бездны, которые пытаются его задушить и скинуть в ледяное озеро. За это Кэйя ненавидит Драконий хребет, а Дилюк ненавидит, когда он ходит туда один. Но кто-то же должен, верно?

Вспомнив о Дилюке, он уже не может заставить себя пойти домой. Вместо этого ноги почти против воли несут его в таверну. Кэйя знает, что увидит его там, сегодня — точно увидит, потому что это очень в стиле Дилюка ждать его теперь, не вмешиваясь напрямую.

Он оказывается прав: Дилюк стоит за стойкой.

Кэйя молча усаживается напротив и запоздало спрашивает себя: что дальше. Он не может больше дразнить Дилюка дурацкими шутками, даже рассказать о произошедшем не может, и всё, что ему остается — это смотреть и грустно перебирать несказанное в мыслях. Отчаявшись, он тянется за бутылкой вина за стойкой, и Дилюк тут же бьёт его раскрытой ладонью по руке.

— Я знаю, что тебе это нельзя, — отрезает он. Кэйя удивленно моргает: с каких пор? — Барбара прислала мне письмо с предупреждением.

Да они все сговорились против него!

Дилюк отворачивается, быстро что-то намешивая, держит стакан в руках несколько секунд и толкает его в сторону Кэйи. От жидкости внутри резко тянет травами, над стаканом поднимается тяжёлый горячий пар.

— Вот. От этого тебе станет лучше. И не морщись, тебе уже не десять.

Он упирается ладонями в стойку, Кэйя запоздало стирает со своего лица обиженное выражение. Отчего-то вдруг вспоминается, как в детстве, когда они болели, Аделинда приносила им отвар, густо и сладко пахнущий цветком-сахарком. Неужели Дилюк сейчас делает то же самое?

Кэйя долго смотрит на стакан перед собой, потому что это легче, чем смотреть на самого Дилюка. 

— Остынет, — недовольно бурчит тот, но в его голосе бархатом скрадывается забота. Кэйя не может удержаться от улыбки.

Не выпивать вечером тоскливо, но еще тоскливее быть полностью исключённым из оперативной работы. Джинн на следующий день сваливает на его стол толстую папку бумаг, предложив разобрать, раз уж он отказывается отдыхать.

— Увижу тебя за пределами этого кабинета или, что хуже, за стенами города, посажу под домашний арест к Кли, — обещает она, прежде чем уйти, и у Кэйи ощутимо саднит горло от желания крикнуть что-нибудь вдогонку.

Она права, конечно. Его работа держится на подвешенном языке: там узнать, здесь спросить, перекинуться парой слов в лавке, повести по ложному следу. Он плетёт свои сети разговорами, а теперь будто бы остался совсем безоружный. Можно, конечно, написать несколько записок, но некоторые посыльные мальчишки даже читают плохо, как передавать им инструкции?

Отчёты кажутся бесконечными, и уже спустя час Кэйя разочарованно утыкается лбом в столешницу. Он чувствует себя почти нормально — немного болит горло и гудит голова, но так бывает и после хорошей попойки, так почему сейчас он вдруг оказывается кем-то сродни немощного старого родственника.

В стекло стучат, он поднимает голову, с каким-то отстранённым удивлением встречая сокола Дилюка. К лапе у него привязано письмо.

К.

Надеюсь, ты чувствуешь себя лучше и остаешься в городе? Не хотелось бы снова вылавливать тебя на Драконьем хребте.

С надеждой на твое благоразумие, Д.

Кэйя чихает и смотрит на это письмо так, будто оно его оскорбляет. Дилюк держит его за дурака?

Д.

Благодарю за беспокойство, чувствую себя прекрасно. Поверь, тебе не о чем переживать.

Всегда благоразумный, К.

Работа больше не идёт. Кэйя постукивает пером по бумагам, тяжело вздыхает. Может, и правда стоит устроить себе выходной, но он понятия не имеет, чем ему тогда заняться. Не составит же Дилюк ему компанию в безделии, хотя некоторое время Кэйя сопротивляется мысли предложить.

Взъерошенный сокол снова опускается на подоконник.

К.

Я переживаю именно потому, что знаю тебя. Возможно, ты уже готовишь план побега.

Хочешь зайти на ужин?

Приглядывающий за тобой, Д.

Д.

Вы такого плохого мнения обо мне, господин Полуночный герой, моё сердце, кажется, разбито.

А. с ума сойдет от беспокойства, а у нас и так было достаточно неловких ужинов, ни к чему устраивать еще один.

С благодарностью за заботу, К.

К.

Надеюсь, твое разбитое сердце не помешает тебе положиться на меня, пока ты не поправишься.

Значит, в другой раз.

С пожеланиями скорейшего выздоровления, Д.

Кэйя смотрит на последнее письмо с тоской: забота Дилюка, спонтанная, бесхитростная, всегда наполняет его ностальгической грустью. Их общение, хоть и достаточно дружелюбное, редко теперь окрашено той откровенной теплотой, которую они делили раньше.

Неужели нужно оказаться на краю смерти, чтобы снова это почувствовать?

Он вздыхает и трёт виски пальцами. Зря они волнуются — не сделает же он в самом деле что-нибудь глупое?

Конечно же, Кэйя делает нечто глупое.

Время едва переваливает за полночь, когда он выскальзывает на улицы города. Сил сидеть взаперти не остается, сон не идёт, а в голове столько посторонних мыслей, что ему кажется, он сойдет с ума. 

Небольшая прогулка не повредит. А если он во время прогулки немного обойдёт окрестности, проверяя, как там дела, — никто и не узнает. Кэйя не собирается влипать в неприятности, а даже если и да — руки и ноги все еще при нем, чего опасаться?

Опасаться приходится только знаменитого Полуночного героя. Он вырастает перед ним почти у самых ворот — еще минута, и Кэйя бы проскользнул мимо дремлющей стражи.

— Я думал, мы договорились, — бурчит тень голосом Дилюка. Кэйя хмурится, всем своим видом спрашивая — когда это они договорились? Договорились все, кроме него самого, а он оказался жертвой чрезмерной опеки, так чего же от него хотели послушания?

Рядом раздаются шаги, Кэйя весело отмечает, что кто-то не спит на посту и, может, стоит узнать, кто, и выписать ему премию. Но в следующий миг Дилюк увлекает его за собой в густую тень, прижимает к стене, прикладывая палец к губам, и тут же отдергивает его назад, поняв, какую глупость сделал. Кэйя беззвучно смеется, выражение смущённого замешательства на лице Дилюка стоит каждой минуты вылазки. Они стоят так близко, что его окутывает сладковатый запах виноградного вина, смешанный с дымом, и двигаться не хочется совсем. Шаги наконец смолкают, но Дилюк — Дилюк остаётся рядом.

— Мир не рухнет за два дня твоего отсутствия, Кэйя. Вернись домой.

Настроение мигом портится. Мир не рухнет, а вот сам Кэйя — может, и да. Куда ему возвращаться? В опостылевшую одинокую квартиру, едва ли хранящую какой-то отпечаток его личности? На винокурню, где Аделинда, конечно, примет его с распростёртыми объятиями, а потом окружит такой заботой, что его чувство вины вырастет многократно?

— Куда угодно, — вздыхает Дилюк, будто прочитав его мысли. Кэйя ненавидит, когда он так делает. — Я знаю, — продолжает он недовольно — опять! Кэйя пытается найти в выражении его лица хоть какое-то раскаяние, но видит только беспокойство.

— Оставь остальное мне, ладно? Это временно.

Спорить с ним бесполезно — да и как тут поспоришь, когда не можешь даже ответить. Кэйя выворачивается из-под его руки, машет в прощании, улыбается — выученно, как привык. Нет никакого «домой», куда он хочет пойти прямо сейчас.

Он прикидывает время до утра и решает вернуться к дурацким бумажкам — по крайней мере, они отвлекают и почти заставляют его не чувствовать себя бесполезным.

Просыпается Кэйя, когда в кабинете уже светло. На плечах тяжесть, в спину пригревает из окна солнце. Он смаргивает, открывая глаза, и тут же упирается взглядом в красноту волос так близко, что они почти щекочут нос. Кэйя медленно выпрямляется: ему требуется несколько секунд, чтобы понять: он все еще у себя в кабинете, просто так и заснул в кресле на собственных бумагах. 

Меньше всего он ожидает увидеть здесь Дилюка, но тот спит в стуле напротив, точно также сложив голову на стол, уткнувшись лбом в предплечье. Камзол снят и накинут, судя по всему, на самого Кэйю.

Он фыркает, укладываясь щекой обратно на стол и глядя на Дилюка: до чего смешная и умилительная картинка. Утреннее солнце окрашивает его волосы в пламенно-алый, светит прямо в глаза, и от того даже во сне Дилюк немного хмурится. Кэйя протягивает руку, касаясь его щеки; лёгкие, как водой на большой глубине, затапливает нежностью: как давно он не видел его таким открытым.

Последняя морщинка между бровей расслабляется, и Дилюк вдруг открывает глаза, смотрит прямо на него тяжёлым немигающим взглядом — будто и не спал.

— Ты честнее, когда молчишь, — невпопад выдаёт он. Кэйя торопливо отдергивает руку, выпрямляется, изображая шутливую полуулыбку. В голове — миллион колкостей, но без них, без слов, что все эти годы служили ему щитом, он чувствует себя совсем беспомощным.

«Что ты тут делаешь», — в панике думает он. Кэйя не хочет, чтобы его опекали, но чтобы его слабостями пользовались — хочет еще меньше.

Дилюк выпрямляется следом, медленно и осторожно.

— Хотел удостовериться, что ты в порядке, нашёл тебя здесь, а потом... Ты зол на меня? Не прямо сейчас. Вообще, — его голос мягкий и хриплый со сна, и Кэйя удивлённо замирает перед тем как покачать головой. С чего он заговорил об этом? Их отношения почти нормальны, даже вполне неплохи, так зачем?

Какая-то его часть и так знает ответ: этого не достаточно. Ему самому — точно нет. Кэйя ужасно по нему скучает.

— Я тоже на тебя не злюсь, — Дилюк смотрит в окно, куда-то мимо него, будто боится встретиться взглядами. — Тогда почему я не могу заботиться о тебе… как раньше? Или даже больше?

Кэйя протягивает к нему руку, поражённый, но Дилюк продолжает, даже не замечая.

— Я испугался в тот день. Думал, что не успею. Сколько раз мы рисковали с тобой жизнями, но в тот раз… я и правда боялся, что не успею. И сказать ничего не успею тоже, — он наклоняется над столом, сцепляет руки в замок, опускает на них взгляд, хмурый и решительный. — Если не хочешь возвращаться на винокурню, не надо. Я готов пойти за тобой куда угодно. Туда, где ты решишь создать свой дом.

Сколько он репетировал эту маленькую речь? Кэйя рассмеялся бы: его немота сделала честнее не его одного. Но это несправедливо: Дилюк, замкнутый и упрямый, открывает ему душу, а он не может сказать ничего в ответ.

Дилюк, кажется, наконец понимает это и сам: он вскакивает на ноги, и в глазах у него тенью оседает вина.

— Я не жду ничего сейчас. Просто хотел сказать.

И Кэйя вдруг отчетливо, до паники в лёгких, понимает, что он сейчас уйдёт. Уйдёт, захлопнется, будет ждать ответа, но потом — решимости может не хватить уже самому Кэйе. Он хватает Дилюка за руку, не успев даже обдумать эту мысль, и поднимается на ноги следом, борясь с немеющими после сна мышцами.

Может, и было бы легче подождать, отшутиться, забыть сказанное и жить, предаваясь тоске о несбывшемся. Но, возможно, сейчас, когда они оказались здесь без щитов и орудий, это лучший момент, чтобы снова дать друг другу шанс.

Горло перехватывает колючей режущей болью, но больнее где-то внутри, когда он выдавливает из себя:

— Ты и есть мой дом.

Всегда им был.

Но это Дилюк, заключивший его в объятья, понимает уже и без слов.