Холодно. Очень холодно.
Метель воет над головой, плачет, как безутешная мать.
Глаза невидяще смотрят вперед, куда-то далеко, видя лишь смазанный белый на черном фоне. Ни единого огонька, ни единого проблеска, даже Луну заволокло в буране.
В приюте наверно тепло. Все спят под плачем-колыбелью вьюги, пока нянечки делают последний обход. Наверно, его уже хватились.
Но это не волнует совсем. Он уже достаточно далеко, и никто не захочет отвоевывать его, щенка буржуйского, у крещенских морозов. Никто не будет волноваться. И он не будет. Это место не дом, это место — клетка.
Но глаза всё ещё слепит снегом, пока ноги с трудом пробираются через сугробы. Платок совсем не спасает, да и как, если под ним лишь кофта. Ноги уже перестают чувствоваться.
Он должен дойти. Он обещал. Только там он нужен и…любим.
В памяти еще живут картины зелени берез и елей, еще слышится пение птиц поутру, чувствуется солнце, июльское, столь ласковое и теплое. Будто касания Ангела. Да, его Ангела, что и привел его в лагерь.
Ангел добр, Ангел ласков, Ангел не сделает ему больно. Ангел ждет его там, в домике меж сосен, утонувшем в запахе смолы и хвои.
И он дойдет. Обязательно.
Облачка пара выходят с трудом. И грудь так болит, словно вновь в чьей-то жестокой хватке.
Кончики пальцев совсем не слушаются его воли. И спать так хочется…просто прилечь, задремать на пару минут.
Снег как перина. Как шуба с теплым мягким мехом, шуба Снежной Королевы, что заморозит его сердце одной льдинкой.
Это трезвит. Не поддаваться, не спать, держаться.
Рай ведь так близко. Эдем, божий сад, о котором перед сном рассказывала мама. Мамы давно нет, есть лишь бережно хранимый крест и вожделенный Рай за порогом, где всегда тепло и сыто, где его больше не ударят. Где Ангел вновь сидит с какой-то книгой, проходясь внимательным взглядом по строчкам. И глаза у Ангела голубые-голубые, как чистое погожее небо. И он вознесется однажды в это небо. Лишь бы дойти.
Но кажется, он уже сходит с ума.
Его Ангел здесь.
Стоит, храня всю ту же нежную улыбку на бледном, будто смерть лице. И ангел уже перед ним, стоило лишь моргнуть.
«Пришел ко мне?» — голос звучит, будто ото всюду.- «Славный мой ребёнок»
Он чувствует эти руки, чувствует и тянется в ответ, уже едва дыша. Холодно, но ради этого и шел, сквозь метель.
Ангел звал его. Точно звал. И Ангел тут, в своей белой рубашке, в неизменном алом галстуке. Столь же алом, как и глаза в штормовой ночи.
«Ты скоро умрешь.» — ангел честен, принимая его в обьятия. Светлые волосы только порошил снег.
«Я знаю» — стало ответом. Сил совсем мало. Но слабеющие с каждой секундой руки цепляются в одежду. Отглажено и белоснежно, образцовый вожатый.- «Но я хочу вечно быть с вами.»
«Ты потеряешь всё. Ты готов на это?» — ладонь проходится по темным волосам. Как летом. Ах, сколько он делал, чтоб получить это касание.
«У меня ничего нет. Только вы. Позвольте остаться.» — вырывается из сердца. Веки смыкаются.
«И ты сделаешь всё ради этого?»
«Да»
Это, верно, сон. Видение. Как у того мальчика, что ушел на христову ёлку. И он, видимо, уйдет.
«Пей» — выводит из грез ангельский голос
Но в нос бьет сильный запах стали. Заиневшие ресницы с трудом распахиваются. Что-то алое капает на снег.
На белоснежной коже, среди синеватых вен, что казались реками под толстым льдом, виднелось разрастающееся алое пятно.
«Пей», — терпеливо повторяет Ангел. Губы несмело примкнули к ране.
И он пьет. Жадно.
«Приимите, ядите; это Мое тело.
Затем Он взял чашу, возблагодарил и подал им, говоря: пейте из нее все. Ибо это есть Моя кровь.»— слышится в памяти смутно знакомый голос, что читал ребенку много лет назад.
И льдом пронзает каждую клеточку тела, после за миг бросая в адский жар.
Его трясет. И больно так, что криков не сдержать. Слёзы выступают на глазах.
Но холодная ладонь вновь касается его. И всё становится хорошо. И он ластится под касания, будто щенок, погружаясь в негу.
«Ешь», — выводит из блаженного состояния ангельский глас. Распахиваются вновь белые ресницы.
Что-то алое видит замыленный взгляд. Что-то с сильным запахом, еще отдающее паром, такое теплое по сравнению с этой непогожей ночью.
И только сейчас вспыхивает голод. Рвущий изнутри, болезненный, как в самые паршивые дни в приюте.
Ангел добр. Ангел дал ему возможность насытиться.
Он впивается зубами, отрывая первый кусок. Теплое парное мясо. Слюна капает, а он откусывает ещё, жмурясь от удовольствия.
Так вкусно.
Кровь заливает глотку. Но от этого только лучше. Насыщение идет, такое незнакомое доселе.
Он держит шмат в руках, прямо зубами овырывая кусок. Сырое, слизистое, жирное. Чавкающие звуки наполняют лес. Дышать тяжело.
Он сгрызает всё, отдирая от кожи, жадно заглатывает, почти не жуя, ломает кости, выпивая досуха и даже не выплювывает жилы. Оно мягкое, сочное, похоже на жирную свинину.
Тело трясет, но это насыщение…
Так хорошо.
Мясо кончилось. Ощущение сытости отдается в животе. Так хочется спать, что веки закрываются сами…
Он снова просыпается в тепле. В ногах Ангела, до носа только доносится запах стали и хвои.
Он дома.
Но приходится встрепенуться и отодвинуть хотя бы голову от колен. Лицо ещё в крови. Зачем зазря пачкать чистые брюки.
Мягким движением холодная ладонь придвигает его обратно и поглаживает.
«Всё хорошо, ты молодец,» — доносится до ушей. Он слышит, что Ангел улыбается.
Становится ещё теплее, но внутри, в груди. Он млеет от касаний, урчит под желанной рукой.
«Хороший мальчик» — доносится уже где-то на грани сознания.
Мысли текут вяло. Но всё, что сейчас полнит разум — одно осознание.
Он ошибся. Это не Ангел.
Это Бог.
Его Бог, пахнущий хвоей и кровью.