Хаск не любил солнце. Хотя бы потому, что его лучи всегда слепили глаза. Это ощущение было противным, ослепляло так, что кололо стекловидное тело. Волосы аж на спине топорщились, стоило поднять взгляд.

После смерти солнца не стало. Точнее, оно теперь не ослепляло до боли. Легче от этого, конечно, не становилось. Но к адскому свету оказалось проще привыкнуть.

Втянув воздух через нос, бывший высший демон жмурится. Пахнет табаком и сахарной пудрой. А ещё его лицо нежится в довольно знакомой пушистой грудке розового оттенка. Хаск, подняв голову, тихо вздыхает. Энджел спал безмятежно, черты его лица сгладились. А ведь ночью ему снилось что-то не слишком хорошее. Хаск вспомнил: его сюда привёл Наггетс, сильно волнующийся о своём хозяине. Поросёнок вертелся, словно просил поторопиться. И когда бармен вошёл в комнату, в груди кольнуло волнение. Даст плакал во сне, но спал довольно крепко - его не разбудил ни приход Хаска, ни тыкающийся в шею Наггетс. Демон остался. Лёг рядом, прижал к себе и медленно зарылся пальцами в волосы актёра. «Мягкие», - отметил в мыслях мужчина прежде, чем сам провалился в сон.

Энджел успокоился. Это радовало.

Утром же Хаск смотрел снизу вверх на грешника и уже откровенно любовался. Разглядывал мелкие пятнышки на лице, шею, тонкие руки. Такие худые пальцы, без перчаток они кажутся ещё более беззащитными. Сквозь занавески просачивался тот самый адский свет. И в единственном его лучике Энджел стал казаться ещё более хрупким.

Переплетая пальцы, Хаск снова прижимает актёра к себе. У них сегодня выходной. Лучше потратить его на сон.