Замыкание

Ты первые два месяца — как в формалине: болтаешься едва-едва осознанно, хватаешься за скользкие стенки банки, царапаешь ногтями бесцельно; как пленочку стянуть с молока. Морщишься этим мыслям. Холодно до мерзости и тошноты, и ты позволяешь себе впасть в спячку прям вот так, на месте и надолго. Джаст сойдёт за собаку поводыря, не давая твоему нынешнему телу сдохнуть: оно ведь подростковое, юное и мягкое, ему уход нужен. Он заворачивает в одеяла заботливо, и ты шепчешь: "люблю тебя" — не от счастья, от тупой боли. Стыдно. Жмуришься, чтобы не видеть ничего совсем.

Вот поэтому ты и не замечаешь.

Тут снег рано не сходит, но и ты — не ранняя пташка. Про месяцы — не шутка, ты ведь правда глаза не размыкаешь все это время. Кэп бы сказал: клиника, и ты бы согласился. Не судьба же. Хотя, кто знает. Уж точно не ты. В голове уже ни одной мысли, только метель да шматки красные, и это явно не краска. Джаст помогает встать с кровати, как маленькому: натягивает на тебя рубашку, застегивает пуговицы. Как кукле любимой и лелеемой, коей ты и был всегда.

Язык прикусываешь резко и резонно. Лицо тут же виноватое; друг голову поднимает, смотрит внимательно — что не так? Ты сглатываешь и отворачиваешься, руки дрожат пока ты сам за пуговицы хватаешься. В черепной коробочке эхом: "тебе что, пять?"

Нет, Секби, уже давно не пять. А было бы мило.

Ты мысли тыкаешь раскаленной кочергой, пытаешься заставить перевернуться, как камни или труп вверх лицом. Что не так? Ой, даже не знаю! Да всё, блин, не так.

Ты-то, конечно, в депрессию провалился, в льдыху превращаешься совсем не метафорически, но откуда к Джасту-то столько неблагодарности?

Язык вяжет то ли хурмой, то ли грейпфрутом. Давай-ка я сам все остальное натяну. И ради разнообразия ещё и шнурки завяжу, чтобы прям совсем живым показаться. Увидел бы Модди — покатился бы с хохоту.

Хорошо, что Модди не видит. Модди ничего видеть не должен, а то будет тяжело потом ему веки закрывать.

Внимание, загадка: если Джаст — собака, то почему это тебя нужно тянуть на улицу за поводок, выгуливать дважды в день и следить, чтобы ты случайно на дорогу не шагнул? На раздумье — прогулка за ручку по городу, на которую ты выходишь чуть более охотно и осознанно, чем до этого. Не потому, что более живым стал, естественно. Вина просто на ухо перегаром дыхнула. И два месяца сложенных в кучку и нынче ноющих костей.

Вперёд, вперёд, поворот — Джаст заводит вас в старую часть города, где дома ещё деревянно-каменные и дороги под собой хранят гробы. Ты по сторонам оглядываешся, сразу запомнить пытаешься планировку: по опыту знаешь, что понадобится.

Или не понадобится.

Нет, не понадобится.

Ресницы трепещут — неглядя поправляешь шаг, чтобы не споткнуться. У тебя свой путь.

Вот по правую сторону: забор сырой, покрытый мхом каким-то, таблички с рунами мелким шрифтом. Водокачка — ого, технологии! — ещё не высохшая, домики двухэтажные и широкие, для коммун. По левую-

Стоп.

Джаст послушно останавливается, и ты это улавливаешь пост-момент: нет, нет, нет, назад, что произошло?

Моргаешь, смотришь ещё раз. Взгляд рамзывается, да ты упорный, жмуришься и тут же распахиваешь веки пошире. Двор, окружённый всё теми же домами. Каменная, круглая плитка, и вот оно: идол.

Сердце из пяток, где хранилось все это время — под горло.

Идол.

Ты делаешь маленький шаг вперёд. В голове энциклопедией: поселения первой эпохи славились своей бескультурностью и атеизмом. Ещё один шаг вперёд: вырезка по дереву всегда была не в почете, хотя есть особенные районы. И ещё вперёд.

Рука Джаста из твоей выскальзывает. Теперь вы один на один: ты, и чудовище, с высоты своих добрых трёх метров тянущее к тебе лапу.

Вот ещё, не из энциклопедий: если бога в деревне нет, а неприятности на роду написаны, решение для людишек и их мозга ещё найдётся.

Тебя монстр спрашивает: что не так?

Найди десять отличий!

На раздумье: пока колокол в центре не заткнется.

Вот теперь настало время просыпаться.

Ты ведь поэтому молится и начал.

У вас ведь никогда не было бога. У вас был зверь.

Ты не можешь дышать.

Движение слишком резкое: всё вокруг теперь само собой собирается в картинку, как макет из мусора для проекта в университете. Всё теперь знакомое, до боли в глазах и голове. Только краска поменялась на ставнях, а внутри-то всё то же.

Вот в чем, собственно, проблема.

Ты ведь не говорил ни с кем всё это время.

— Джаст, — голос дрожит в противовес абсолютно заледенелому телу, — Где мы?

Джаст смотрит на тебя обеспокоено, как на бабку в приступе бреда, и от правды то не далеко. Из-за вопроса брови хмурит, тоже пытается припомнить — он ведь такими мелочами себя не утруждает, какие к хреновой пустоши адреса и даты.

— Леглин, у северного прибоя.

Ты делаешь шаг назад.

— Алфедов, что происходит? — искренне, от того хуже.

И ещё.

Звон в твоих ушах все ещё смеётся, завывает этот гнусный вопрос.

Где на него ответ?

Снова резкий разворот; ты срываешься на бег достаточно неожиданно даже для себя, не знаешь, откуда вообще силы и дыхание на это. Несёшься уже протоптанными тропками: тут упал с телеги, а тут хоронил лягушку. Дальше. Колодка полусухая, дом старшины — налево заносит, чуть не падаешь, едва успевая перенести равновесие. Мимо колокола, мимо ещё одного идола, через мост, дальше, дальше- до дороги из пыли и застывшей грязи, поросшей травой и одуванчиками, сохранившей ещё следы тех лет, сюда, сюда-

Деревянная арка — порог. Ты таки оступаешься, втыкаясь коленом в землю — боль тупая, уж точно не хуже колотой. Лес на тебя в ответ смотрит, безразличный и зелёный. Все ещё высокий.

И вот тебе как будто снова четырнадцать, прям как этому телу! — думал ведь, что переступил этот страх, думал ведь-

А что не так?

Вот.

Щелкают в голове шестерёнки. Звон прекращается. Начинается тиканье.

Четырнадцать. Четырнадцать. Два месяца, город у северного прибоя — ну конечно, труп ребенка, здесь, конечно.

Загвоздка: ты не помнишь ничего почти после того, как очнулся. Только воспоминание Джаста уже тут, сквозь лабиринты другого района за ручку. И что же до этого — неужели сам из чащи выбрел?

А тебе снег со свежими следами и не нужен, чтобы догадаться.

Два месяца назад был февраль.

Понимаешь, что дышать нужно, и бьешь себя в грудь, подталкивая лёгкие: тут же заводятся, и ты закашливаешься, едва глотая. Юное, мягкое тело. Холодное. Да, да, ну конечно.

Зверь, дорога, чаща. Путь туда — безвозвратный.

Почему ты не понял сразу?

Голова кругом заходится, идут трещинки по стеклу в банке.

Почему сейчас?

Ты все ещё боишься монстров под кроватью, но ты ведь уже не маленький, это ведь телу твоему четырнадцать.

Телу твоему четырнадцать, подчеркнуть и акцентировать: ТВОЕМУ, ТВОЕМУ, ТВОЕМУ ТЕЛУ, Т В О Е М У.

Сколько прошло времени? Сколько ты был в отключке, сколько ты терпел, пока не наступил этот момент?

Кричать хочется, и ты не делаешь этого, естественно нет. Сколько-сколько-сколько — тик-так в голове по нервам, траву из земли выдираешь и она оставляет царапки.

Ты не помнишь и не вспомнишь.

Клиника, сказал бы Кэп, а ты бы: круг замкнулся.

— Джаст, — ровнее и прямее, и конечно же он уже тут, не запыхавшийся, а удивленный. Смотрит во все глаза, таращится, как на экспанат.

Ты вдыхаешь глубже.

— Мне нужен Модди.

Что не так?

В голове твоей что угодно, но не голос Материнский с большой буквы, вот что не так. Без снега уже память не работает.

Никакого зверя не было. Ты умер за просто так. И тебе нужна циферка: для протокола и на могильный камень.

Финита ля комедия. Разгадал загадку.

Легче как-то не стало.