нам нужен огонь

мало-мало-мало-мало-мало огня

я хочу еще немного больше

а что будет, если решиться поиграть с огнем? каков свет в конце туннеля? есть ли жизнь на марсе? – сидя на очередном собрании, на котором, в общем-то, ничего нового не происходило, все как обычно: тодоренко – в гневе, героика россии – в заднице, кир задумывается над этими вопросами. сходит ли он с ума? с большой вероятностью – да. действительно ли его волнуют эти вопросы? уж точно больше, чем недовольство мингера предстоящим митингом. все одно и то же, изо дня в день, из собрания в собрание. неужели им все еще нужно мусолить это? скинул бы смской в чат, ну что он как неродной-то?

видимо, на его лице все же что-то отображается, потому что ваня с максом уже не просто смотрят с беспокойством, а словно сканируют. переглядываются между собой, почти неуловимо улыбаются глазами, заслон легко кивает в сторону нагрудного кармана, затем направляет взгляд куда-то под стол. в чате что-то написали? не так важно, потом проверит. единственный, кому все еще не надоело – дима мотор. кир готов поклясться, что тот слушает – внимает, так сказать – почти с упоением. жалкое зрелище, бедный парень. перестань уже лезть из кожи вон, все равно ничего не выйдет. хотя кир, возможно, даже сочувствует ему: столько стараний (подлизываний, слышит он у себя в голове голос вани), а все еще не номер один.

кира же сейчас больше всего интересует то, сколько же ему придется торчать на площади и придется ли вообще. нет, протесты – это, несомненно, вещь важная, но – о господи – как же его всё это зае-. почему просто нельзя хоть раз не трогать мирных или хотя бы (ну, пожалуйста) не посылать заниматься разгоном кира, который в таком состоянии способен разогнать, разве что, голубей, и то это еще неподтвержденная информация.

– таким образом, необходимо обратить ваше внимание и постараться направить все силы на... – резко повысивший голос тодоренко заставляет немного взбодриться и вернуться к теме разговора, – …защиту, в первую очередь, самих себя, люди сейчас очень кровожадны, – ха, министр, да вы хоть сами-то себя слышите? – также вам необходимо узнать что-нибудь о лиге. об этих чертовых клоунах не слышно, они точно что-нибудь вытворят сегодня (плешь мне уже, блять, проели, поперек горла встали).

кир почти физически ощущает, как эдуардыч постепенно теряет самообладание, что в последнее время случается еще чаще, чем обычно (хотя, казалось бы, куда еще). маразм крепчал, полит. ситуация не менялась. и как бы он ни хотел не иметь к этому никакого отношения, выбора у него не было.

приходит осознание того, что он по-настоящему не знает, чем бы хотел заниматься. кир не проходил глупые профориентационные тесты, родители не капали ему на мозги на протяжении всей старшей школы, никто не требовал от него определиться к восемнадцати с будущей профессией. кир вообще поздно осознал, в каком положении оказался. возможно, в академии, возможно, уже после выпуска и работы с мирой. но окончательно же он понял всю беспросветность дерьма, в котором по не своей воле оказался, после разговора с даби той ночью.

настало время что-то менять.

день обещает быть длинным.

***

кир просто старается отстраниться от происходящего, подумать о чем-то другом. он не может, не хочет находиться в сознании, оценивать реальность, быть в ней. его мысли медленно уплывают куда-то. он пытается отключиться и не обращать внимания на все: на звуки толпы, на ментовские сирены, на чьи-то выкрики. периферийным зрением он замечает синие вспышки огня – даби здесь. он тут, с ним. возможно, не столько физически, сколько морально. киру сразу становится спокойнее, хотя, кажется, должно быть совсем наоборот, но окружающих это не касается.

он не должен был этого испытывать. он хочет это чувствовать. ему нельзя думать о нём в таком ключе. он стоит и представляет его руки не своей шее. если кто-нибудь узнаёт об этом – ему пиздец. он ощущает потребность срочно кому-нибудь рассказать. мира его осудит, назовёт безрассудным. мира будет рада за него больше, чем он сам.

запретный ли это плод? может, дар богов? не бали, так кто-то, кто подарит ему райское наслаждение (будь проклята реклама баунти)? бабочки ли это в животе, о которых все говорят? или тревожность когтями царапает нутро?

он должен перестать бояться.

с артёмом хорошо, с артемом комфортно. кир пока не совсем понимает, что он чувствует, и как это называется, но даби (кто бы мог подумать, террорист, наркот в завязке и прочие регалии) ощущается как дом. он давно забыл, что это такое. даже с мирой в последнее время разговоры только о работе и о том, как они заебались проживать это неспокойное время.

кир – маленький глупый птенчик. кир всё ещё думает, что он недостаточно хорош для артема. внутренний голос подкидывает новые поводы для сомнений, разум уверяет его в обратном. кир понимает (не без помощи миры), что они подходят друг другу. может, это синдром самозванца трахает голову, может, низкая самооценка, так тщательно скрываемая красным защитным экраном, даёт о себе знать.

он не достоин. он не готов брать на себя ответственность. он не готов скрываться. он устал.

а еще у кира в голове очень много рамок и ограничений, которые ему старательно вдалбливали ещё в интернатном пиздючестве. артём такой же. но артём смог разрушить все барьеры в голове, выйти за пределы дозволенного и запретного. и это касается любого аспекта его жизни. артём не старался быть протестным, он просто хотел быть свободным. да, он, вероятно, выбрал не лучший путь для этого, но у него получилось. если задумываться о прошлом (никогда-никогда-никогда), то останься он там – со своей биологической семьей – ему действительно было бы легче сейчас жить в материальном плане, но в ментальном? скорее он был бы сейчас рядом с матерью (в местах столь отделенных). он чётко осознаёт свою нездоровость, в моментах неосторожность, необдуманность поступков и их последствий. но это намного, намного лучше, чем было бы там.

кир видит это, кир по-доброму завидует. он боится, что ему никогда не стать таким, боится, что так и не расправит свои крылья, не проживёт свою молодость, не пропустит её через себя. а всё из-за каких-то внутренних запретов, которые он сам же позволил установить другим в своей голове.

«они не имели на это никакого права», – говорит артём. «ты должен попытаться что-то изменить», – повторяет артём.

не верить и не прислушиваться к этому у кира нет причин. он просто слаб. слаб, беспомощен и очень строг к себе. он просто до сих пор не осознал, что вправе самостоятельно распоряжаться своей жизнью. кем бы он ни был, кем бы его ни считали, в первую очередь, он – кир такаев, двадцати двух летний юноша, у которого было своё прошлое, должно быть будущее и есть настоящее.

и в настоящее время он стоит возле ограждений у памятника на гребанной пушкинской, думая, как же поскорее съебать к чертовой матери отсюда. а лучше – сбежать с артемом домой.

может ли он что-то изменить? что случится, если он вступится ещё раз? один раз он даби уже отмазал, а ведь будут и следующие, если этот придурок не перестанет к нему лезть. вот ведь грёбаный адреналинщик. ему нравится провоцировать, поджигая очередной флаг и смотря прямо киру в глаза. он знает, что герой ничего не сделает с ним. раньше не мог, а сейчас не хочет. артём пуще прежнего ощущает свою безнаказанность и наблюдает, как кира в эти моменты ломает внутри. он не подходит близко, как в тот день, когда, направляясь к соколу, встретил са– шуру. теперь он сеет хаос ещё большим количеством поджогов на площади.

– смотри на меня, кир, смотри и игнорируй, смотри, ощущая, что ничего не можешь сделать, иди ко мне и смотри на меня. – сокол даже с такого расстояния может разглядеть двигающиеся губы даби.

кир стоит неподалёку от памятника, окружённый силовиками, будто это он тут задержанный, а не «следящий за порядком». какая все же тупая эта формулировка: она ничего не имеет под собой и является абсолютно лживой. люди защищают себя от этой самой «защиты». это совершенно неправильно. так не должно быть, черт возьми. кир осознает свои положение и должность, в какой-то мере неприкосновенность, но ему страшно.

кир понимает, что происходящее – это просто, блять, абсурд. людям не нужно их присутствие здесь, разве что на другой стороне. это не защита, не охрана, не перестраховка – это подготовка к показательной порке. они, вроде как, ушли от времен, когда помещики избивали своих крепостных прямо на улице. так он думал, так это подаётся на уроках литературы и истории в школах. но раскройте глаза. пусть они раскроют глаза (в частности, эрнест и другие его «вышколенные солдатики», как говорил шура). это уже точно ни в какие рамки не лезет.

парни – супергерои в тонированных шлемах – стоят, постукивая пальцами по бедру, кто-то пытается крутить в руках дубинку. они, в отличие от кира, не нервничают, не боятся. они, словно цепные псы, стоят в ожидании команды «фас», чтобы, наконец, начать винтить демонстрантов. кир не видит, но знает: там, за забралом, скрывается взгляд не домашнего щенка, не скучающего на паре студента, отсчитывающего минуты до конца занятий, а самого настоящего черта, в коем пылает ярость.

артём называл его овчаркой? то, что его посадили на поводок, ещё не значит, что он сторожевая собака. кир докажет это. ему, возможно (совершенно точно), потом влетит (влетит так, что из кабинета эрнеста он сможет вылететь разве что фигурально), но не плевать ли сейчас? кир хочет изменить что-то. пора начинать делать хотя бы маленькие шажочки, сеять хаос понемногу в строю (а лучше, в строе).

когда поступает команда на сворачивание всего этого действа, кир старается максимально незаметно, насколько это вообще возможно в его положении, затеряться, попутно помогая разделить толпу. он знает, что даби следует за ним.

***

кир и артём влетают в квартиру сокола. организм сейчас выбросил будто двойное количество адреналина, что невозможно не почувствовать. они взбудоражены: руки трясутся, ноги подкашиваются, голова сама не своя. подрагивающими руками кир расстегивает множество ненужных сейчас пуговиц на блядских «модных» джинсах даби. опустив штаны до колен, артем хватает руки сокола и прижимает их одной своей к стене в коридоре.

– эй ты, чирикнутый, смазка-презервативы есть?

– да, черт, – стонет. – там, в ммм.. шкафу. в гардеробной в... блять. сам, щас. – артем подхватывает кира под бёдра и, суетясь, несет его в нужную им комнату.

– давай, птица, открывай там уже свой ящик пандоры.

он аккуратно кладёт кира на кровать и ложится рядом. целует щеки, нос, лоб – все, до чего удобно тянуться, пока продолжает снимать свои джинсы. кир едва слышно выдыхает после каждого поцелуя, стараясь словить губы даби, пока не ощущает, как его штанины слегка дёргают, слышит, как щёлкают замки снимаемых карабинов на ремешках. он ненадолго закрывает глаза и замирает. чувствует, как его руки что-то сковывает. это наручники. это ремни. сейчас будет наказание? за что? его резко охватывает паника, он тяжело дышит. почему? его начали душить? крылья снизу слегка трепещут, он не может их отпустить, расправить. нет. нет. только не это. их не будут сейчас обрезать, нет, пожалуйста.

кир не замечает, как начинает умолять вслух не трогать его, не делать этого. артём едва понимает это бормотание.

– эй, сокол. кир. такаев. – он слышит голос. чей? кто это? – блять. что с тобой такое? птичка, от чего ты больше не щебечешь? пух в горле застрял? – в его голосе слышится привычный сарказм. это артем. точно. да. даби. дома. у него дома? какого чёрта? – я прекращаю. слышишь меня? такаев?

кир не может дышать. кир ничего не видит. чья-то рука, нет, рука артема, ложится ему поясницу, вторая придерживает подбородок. теперь их глаза на одном уровне. во взгляде артема – беспокойство, лёгкая паника, во взгляде кира – ничего, пустота, он стеклянный.

– милый, родной мой, успокойся. – тихий размеренный голос даби, артема возвращает его в реальность, возвращает домой.

кир медленно расслабляется, уходит напряжение в плечах, он закрывает глаза и старается выровнять дыхание. поверхность под ним слегка прогибается, кир начинает думать, что падает, голова снова кружится, он ничего не слышит.

кир чувствует легкие прикосновения к своему лицу.

– малыш.. солнце моё... – артём? это он? – давай, успокойся, всё в порядке, ты у себя дома, со мной. – артем переходит поцелуями на шею, пальцами водит по предплечьям кира, спускается, переплетает их руки, продолжая едва разборчивым шепотом расслаблять кира. – птичка, ты в безопасности, ну же, открой глаза, вернись ко мне, не засыпай, приди в себя.

от кира по-прежнему никакой реакции. он будто не понимает, где находится.

– хорошо, давай попробуем по-другому. ты должен послушать меня, понял? – он, наконец, улавливает кивок головы. – считай вместе со мной до десяти. на девятый – делаешь глубокий вдох, а на десятый – открываешь глаза. хорошо? – снова кивок.

один. голоса кира не слышно.

два. беззвучно размыкает губы.

три. его пальцы мелко подрагивают.

четыре. крепко цепляется за руки артема.

пять. наконец произносит.

шесть. поднимается по предплечьям.

семь. обнимает за шею.

восемь. поднимает голову.

девять. делает глубокий вдох.

десять. открывает глаза.

– твою ж мать. – кир начинает часто и поверхностно дышать. – извини... я не думал, что такое снова произойдет. всё нормально, это не так серьёзно, как может показаться со стороны. – ему хочется сказать, что в прошлый раз было намного хуже, но он все же умалчивает об этом. – у меня и раньше такое было, – его глаза всё ещё на уровне артема, между ними буквально сантиметры, но кир отводит взгляд и смотрит на татуировку – бей или беги.

спокойно. нужно прийти в себя. он в безопасности, он дома, он не один. артем никогда больше не причинит вреда, ему можно и нужно довериться. кир старается вспомнить все стандартные инструкции и мирины советы для помощи человеку с панической атакой.

– артём? мы можем пока посидеть в тишине? – он дожидается согласного кивка и продолжает. – голова раскалывается. и не мог бы ты, пожалуйста, – кир немного смущается, ему не хочется сейчас тревожить артема ещё больше, он и так доставил достаточно неудобств, – погладишь мне крылья у основания над поясницей? это должно помочь.

артём ещё ближе прислоняется, дарит ощущение защиты, безопасности. он совсем бережно прикасается к пушку и легко перебирает его пальцами.

– спасибо. – тихо выдыхает кир единственное слово, которое считает сейчас уместным.

ему не нужно объяснять своё состояние, скрывать последствия или замалчивать причины. артём и так всё знает, артём понимает его лучше, чем кир может понять себя сам.

– со мной ты можешь быть не в порядке, птичка, разреши себе. спасибо за твое доверие.

кир, наконец, поднимает глаза, смотрит на артема. медленно кладет голову тому на плечо, утыкается носом в шею и успокаивается.