Друг Воланда

Воланд смотрел на Мастера, несуразного и меланхоличного в его свите в очередном погроме Москвы или какого-нибудь другого города, погрязшего в квартирном вопросе, и что-то было приятное, великолепное в том, что Мастер был именно в его свите. И, конечно, это было местами просто уморительно, но Воланд никогда не пересекал черту, чтобы Мастеру было комфортно. В конце концов, они же друзья.

Когда-то очень давно Мастер призвал Воланда в минуту кромешного отчаяния. Тогда Мастер горел так, как никогда Воланд не видел больше. С руками, выдирающими волосы, с зубами, готовыми стереться друг об друга, с разумом, дуреющим от безысходности. Когда всё, что ему хотелось, это лежать на дне реки и давать воде обтачивать себя.

Одиночество в мире полном людей убивало Мастера. И, может быть, он бы даже встретил свою Маргариту и любил бы её вечность. Но Мастер в отчаянии воззвал к Дьяволу в тот вечер и вместо жёлтых цветов он увидел древко трости.

— Щ-щ-щ-что вы хотите за свою душу, милейщ-щ-ший? — спросил Воланд, и так зная ответ. Ему и шипеть не было нужды, и всё же он шипел.

— Я хочу избавиться от этого чувства, — тускло ответил Мастер, свернувшись на диване.

— От какого чувства? — допытывался Воланд. Его глаза блеснули в темноте, заставляя Мастера поёжиться под одеялом.

— От одиночества. Я... Не могу так. Ни с кем ничем не могу поделиться, боюсь доносов. Я, наверное, уже сошёл с ума. И вы мне мерещитесь.

Искусственный хохот заполнил подвальную комнатку, словно монетка выпала из кармана и три раза ударилась о пол. Мастер сглотнул и на секунду пожалел о своём решении. Его глаза тревожно забегали по лицу Воланда.

— Конечно, вы сошли с ума! Но почему же я должен вам мерещиться? Есть разные формы сумасшествия. Не потакайте предрассудкам, — заговорил Воланд без акцента, хищно улыбаясь.

Это Мастера ни сколько не смутило.

— И правда, — согласился он, кивая, и продолжил серьёзно: — Что же я раньше Дьявола не видел?

Ещё одна монетка выпала и в этот раз покатилась сразу. Воланд прикрыл глаза в каком-то подобии восторга.

— Вы забавный человек! Настоящий писатель. Я бы даже выразился "Мастер". — Воланд особенно выделил последнее слово, ощетинившись. — Я знаю, как вам избавиться от одиночества.

Мастер с недоверием посмотрел на протянутую ему руку. Его лицо залила бледность, когда дело приобрело серьёзный оборот, однако колебался он недолго.

— Ну, вот, — остро улыбнулся Воланд, пожимая слабую руку Мастера. — Лучше, друг мой?

— Да. Немного лучше, — тихо и растерянно признался он.

"Друг мой," — говорил Воланд, и это наполняло Мастера чем-то тёплым, что вытесняло гнетущую тоску. Он больше не был одинок.

Воланд поначалу просто приезжал с визитами, приносил какие-то гостинцы, справлялся о его здоровье, читал и оценивал работы Мастера, одобрительно кивая. Мастеру даже начало казаться, что Воланду действительно интересно с ним общаться. И это было по-странному успокаивающе.

Затем Мастеру пришлось переехать. Друг Воланда не мог жить в каких-то катакомбах.

— Нет, это непозволительно, — улыбался Воланд одними губами так, словно был в обычно настроении, а на самом деле взбешён плесенью на стене и непрекращающимся кашлем Мастера. — Позвольте мне помочь. Мы же друзья.

Позволять здесь, конечно, было нечего. Воланд просто брал и делал. Не то, чтобы Мастер не верил, но было ощущение, что даже Дьяволу будет не по силам найти хорошее жилище в Москве.

Непонятно каким образом Мастеру на следующий же день выделили хорошую квартиру в центре города, на высоком этаже с приятными соседями. Услышав о плесени, они уговорили его срочно переезжать и помогли ему перевезти вещи. В первый же вечер заявился Воланд, и Мастер зачем-то на свою голову заикнулся:

— Я вам теперь обязан...

— Милейщ-щ-ший друг, — вновь затянул Воланд, сидя на новом диване в просторной гостиной, — мы с вами ещё расквитаемся, поверьте мне. А пока...

Воланд демонстративно поставил ноги на кофейный столик перед ним. В руках у него возникла бутылка.

— Устроим новоселье!

С тех пор в новой квартире Мастера появлялись и возникали разные персонажи под предводительством Воланда. Они никогда не смели мешать Мастеру, всегда жили в комнатах для гостей, а его комнату обходили стороной. При всей неприхотливости гостей порой на утро Мастер находил свою кухню разгромленной. Впрочем, это была маленькая цена, да и Воланд стал являться чаще.

Затем всех, кто когда-либо косо смотрел на Мастера постигла незавидная судьба. Друга Воланда никто не мог обижать.

Один за другим все, на кого хоть раз пожаловался Мастер, исчезали в психушке, поскальзываясь и падали на трамвайные пути или были найдены задохнувшимися от смеха. Поняв, что происходит, Мастер старался быть аккуратным в своих словах, но сами понимаете: алкоголь, тёплые слова, "друг мой", и все проблемы лились из него рекой прямо на Воланда. Мессир с интересом впитывал всё, наблюдая немигающим взглядом.

В целом, слова "друг мой" были каким-то заклятием. После слов "друг мой" Мастер чувствовал, что готов отдать всё и принять всё, что угодно. Надо сказать, отдавал он редко. Разве можно дать что-то тому, у кого всё есть?

— Можно, — провозгласил Воланд, уловив мысли Мастера.

Вздрогнув, Мастер обернулся на появившегося в его кабинете Воланда. Мессир вытянул голову, заглядывая в исписанные листы на рабочем столе. Мастер подвинулся на стуле, чтобы Воланду было лучше видно. Тогда он шагнул ближе к столу и улыбнулся: то ли от содержания, то ли от того, что Мастер заботился о том, чтобы ему было удобно читать.

— Всегда можно дать больше, — произнёс Воланд и положил руки Мастеру на плечи, легонько похлопывая.

Несколько мгновений прошли в тишине, прежде чем он наклонился к уху Мастера и сказал свой вердикт:

— Мне нравится этот новый рассказ. Пишите, Мой Мастер.

И Мастер писал. Отказавшие ему издательства горели — строились новые. Союз писателей горел — появлялся новый. И Мастер горел — рождался новый.

Мастер умер рано для человека в этом веке. Он умер и попал теперь уже полностью и безраздельно к Воланду в руки.

В аду Мастер ожидал вечных страданий. Однако и там его жаловали. Воланд почти всегда брал его с собой, включил в главную свиту, выделил в аду приличное место для жизни, если её можно таковой назвать. Правда, Мастера все боялись как огня, и сблизиться с кем-то у него не получалось. В общем, всё как в человеческом мире. Это тоже играло Воланду на руку.

Свой досуг они проводили чаще всего вместе, обсуждая новости, книги, новые постановки. Могли взять и упорхнуть в любой момент на новый спектакль или оперу в любой театр мира. В свободное время Мастер продолжал писать, он даже нашёл себе способную редакторшу. Воланд же готов был поглощать эти страницы тоннами, всегда ненавязчиво требуя больше и больше и больше.

Работа же у Мастера была непыльная и какая-то странная: перебирать бумаги с непонятным бессмысленным текстом, ставить печати где попало и выслушивать прошения Воланду, на которые всегда требовалось отвечать отказом, каким бы логичным и полезным оно бы ни было. Демонические коллеги, если так можно выразиться, совсем не были рады главенствующему положению Мастера, но все свои обиды проглатывали и жевали, показательно улыбаясь гнилыми и кривыми зубами. Мастер был одним из немногих, кто сохранил человеческий вид, но от этого он чувствовал себя ещё большей белой вороной.

Однажды кто-то подставил его, испортив чернилами все бумаги со странным текстом. Мастер как мог восстановил, что было, но большая часть была потеряна.

— Что вас беспокоит, друг мой? — в какой-то момент спросил Воланд, развалившись на кушетке, пока его голова лежала на коленях Мастера. — Вас обидели? Может, мне убить кого-нибудь?

Воланд обо всём уже знал. Просто ждал отмашки. Он обожал допытываться до Мастера, лезть в душу, хотя ему этого и не требовалось.

— Я случайно испортил документы и теперь понятия не имею, что делать.

Губы Воланда зловеще растянулись в ответ на его ложь. В изгибе его рта было что-то тёмное, то, чего Мастер всегда боялся, несмотря на то, что контракт защищал его от гнева Воланда.

— Не переживайте, мой дорогой Мастер, — с поддельной нежностью сказал Мессир и протянул руку, чтобы погладить щёку Мастера. Он отзывался ложью на ложь. Мастер был уверен — Воланд в бешенстве, просто игрался с ним как кот со своей жертвой перед тем, как вгрызться клыками в шею и сломать её. — Это же была случайность.

— Не злитесь, прошу... — начал Мастер и осёкся. Мольбами от Воланда ничего нельзя было добиться. — Я завтра же всё восстановлю.

Грудь Воланда сотряслась в беззвучном смехе. Он отвёл руку вниз, царапая ногтём подбородок Мастера.

— Что ж, как Сатана я не могу не одобрять вашу ложь, дорогой друг! Но как ваше начальство я крайне недоволен.

Из Мастера вырвался смешок, когда Воланд изобразил наигранную строгость.

Весь следующий день он провёл в бесплодных попытках восстановить документы, пока на стуле перед его столом не возник Воланд. Подобно рептилии, он молча и неподвижно сидел нога на ногу несколько часов, забавляясь попытками Мастера переписать непонятные ему символы.

— Вы так страстно желаете исправить всё это, мой прелестный друг? — наконец спросил он, когда ему надоело.

— Да, желаю. А вы, я так понимаю, желаете наказать виновника?

— Да! Вы как всегда угадываете мои мысли. Страсть как желаю! — воскликнул Воланд, зажмурившись. Затем он придвинулся и заговорчески прошептал через стол: — Вы же знаете, кто это. Вы хорошо знаете своих работников. Расскажите мне. Мы же друзья.

Устало вздохнув, Мастер назвал имена. Воланд щёлкнул пальцами, и все бумаги тотчас отчистились от лишних чернил. Затем он встал, оперевшись на трость, и с довольным видом отправился наказывать провинившихся. Мастер откинулся в своём кресле, закрыл лицо руками и с силой его протёр.

На следующий день внутренности заговорщиков выставили на всеобщее обозрение. Друга Воланда никто не смел подставлять.

Когда собственные новые работы не нравились Мастеру, он жёг их и бранил в присутствии своей редакторши, которая, конечно, не соглашалась с ним. Или из страха перед Воландом, или потому что сама была большая поклонница Мастера. Сам Мастер эту критику держал подальше от языка в разговорах с Воландом, но один раз у него не получилось удержаться.

— Да дерьмо это всё! — в сердцах прикрикнул Мастер и бросил черновик в топку. Он был стельку пьян и доведён до трясучки похвалами Воланда. — Ну что это?! Что это?! И вы смеете это хвалить? Бред, графомания и скука!

Воланд развалился в кресле с бокалом вина и болтал левой ногой, повисшей в воздухе. Он склонил голову вбок, цепким взглядом проходясь по Мастеру, который ходил из стороны в сторону и пинал стопки своих книг.

— Подойдите сюда, друг мой.

Вздохнув, Мастер неохотно подчинился и встал рядом с креслом Воланда, всем своим видом показывая своё несогласие. Он никак не ожидал резкий рывок, притягивающий за шею к лицу Воланда. Оно было одновременно пугающим и лукавым.

— Во-первых, никто не смеет оскорблять мой вкус, — прошептал Воланд. — Во-вторых, никто не смеет оскорблять моего друга. Так что возьмите слова назад, дражайший Мастер, и пишите дальше.

Его дыхание должно было щекотать ухо Мастера, но правда была в том, что Воланд даже не дышал, словно его здесь и не было. И рука не была ни тёплой, ни холодной.

— Я буду ждать.

Рука перестала давить на шею, и Мастер медленно выпрямился, поправляя рубашку. Он редко вызывал недовольство Воланда, но, когда вызывал, ему казалось, что железный статус друга не спасёт его. Впрочем, Мастеру ли думать о спасении? Его бессмертная душа всегда будет принадлежать Воланду. 

Воланд был страшным другом.