лучшая зависимость

1

Сказать, что Никита был удивлен, когда Яна первый раз коснулась его лица, – ничего не сказать. Он никогда не отличался спокойствием и самоконтролем. Драки давно стали неотъемлемой частью его жизни. Иногда бил он, иногда – его. Закон равновесия хули. К постоянным дракам часто добавлялись ещё и побои от отца. Поэтому синяки, царапины, фингалы и прочие атрибуты драк сопровождали его практически всегда и везде. К ним он давно привык. К чему он не привык, так это к тому, чтобы кого-нибудь волновали эти самые последствия драк. Никто и никогда не пытался помочь ему обработать раны или хотя бы спросить, ничего ли не сломано. Всем этим он занимался сам, если, конечно, оставались хоть какие-то силы.

Но только не в тот день. Он как обычно ввязался в драку. Прям посреди олимпиады. Наверное, не самое умное его решение, но уж очень сильно хотелось начистить морду одному уроду-однокласснику. И если во время проведения олимпиады их ещё смогли расцепить без особых последствий, то после олимпиады, когда практически все зрители и судьи разошлись, ничто не могло остановить их от продолжения начатого.

Разборка вышла настолько масштабной, что разнимали их уже менты. Досталось всем, даже Ковалев свои руки замарал. Никите же казалось, что живого места на нем самом не осталось. Единственное, что хоть как-то успокаивало, – мудаки из школы выглядели ни чуть не лучше.

И вот, соскребав себя в кучу со стадиона, Никита, прихрамывая и матерясь на каждом шагу, наконец добрался до раздевалок. Наконец ввалившись в одну из них, он буквально рухнул на ближайшую лавку – так плохо его в тот момент держали ноги. Вероятно, ещё хуже работал мозг, поскольку даже то, что в раздевалке он не один, Никита заметил только тогда, когда этот кто-то подошёл к нему в плотную. Только когда рука со знакомым ободранным лаком аккуратно, даже нежно коснулась его подбородка, приподнимая его голову, он наконец заметил, что перед ним Яна.

— Сильно они тебя, — заключила она, поворачивая его голову в другую сторону.

— Жить буду — прохрипел Никита вслед Яне, уже скрывшейся где-то в глубине раздевалки.

— Конечно, будешь, — раздалось откуда-то из-за выстроенных в ряд шкафчиков. А следом появилась и сама Яна, держа в руках аптечку.

Она присела на корточки перед ним, роясь в аптечке. Никто из них не произнес ни слова. Яна в полной тишине набирала спирт на ватку и, аккуратно придерживая свободной рукой голову Никиты, обрабатывала ему бровь (он уже даже не мог вспомнить, кто его приложил). А Никита, не обращая никакого внимания на жжение в тех местах, куда попадал спирт, внимательно вглядывался в черты лица Яны. Она наклонилась так близко, что, казалось можно сосчитать все ресницы, все веснушки, едва проступающие за слоем тоналки. На ней как всегда был яркий макияж, красиво переливающийся в свете тусклой лампочки. Но даже макияж не мог скрыть последствия слез. Скорее наоборот именно растекшаяся цветная тушь выдавала ее с потрохами.

У Никиты всегда было, мягко говоря, плохо с математикой, но даже он сложил два и два, когда на стадионе начались разговоры про изнасилование. И сейчас он прекрасно понимал причину ее слез. И сейчас он ни сколько не жалел ни об одном синяке на своей коже. Любая боль стоила того, чтобы начистить морду ублюдку, который сделал с ней это.

Прокручивая в своей голове воспоминания о побитом мудаке, Никита не заметил, как расплылся в довольной улыбке.

— Ты чего? — спросила Яна, закончив с бровью и переключившись на побитую скулу.

— Думаю, заживет ли до твоей свадьбы с Дрочером, — произнес Никита и тут же почувствовал на скуле холод, заставивший резко вдохнуть.

— Заткнись или дальше сам будешь все бинтовать, — сказала Яна. Но Никита почему-то был уверен, что никуда она не уйдет.

Они не сказали друг другу больше ни слова, пока Яна неумело бинтовала его побитые костяшки, хотя получилось у нее все равно лучше, чем когда-либо мог сделать Никита.

Каждый из них думал о своем, у каждого из них было слишком много своих собственных проблем, чтобы задумываться ещё и о чужих. Но тем не менее он заслужил себе несколько новых синяков и царапин, пытаясь добраться до того мудака, который угрожал ей сегодня. Тем не менее она осталась обрабатывать его раны. Тем не менее они были здесь, в раздевалке, где Яна впервые коснулась его лица, а он зачем-то пытался запомнить это так, будто это никогда не повторится.

2

Но это повторилось.

Казалось, что второй раз, когда Яна касается его, не должен стать таким удивительным для Никиты. Но каждое новое ее прикосновение заставляло мурашки бегать по его коже.

Никита не спал, когда это случилось. Просто не мог заснуть, когда она лежала рядом на старом истрепанном матрасе, непонятно откуда взявшемся в кладовке центра. Она была совсем рядом: достаточно протянуть руку – и дотронешься до нее. Он бы, наверное, так и сделал, если бы не боялся потревожить ее сон. Они оба лежали одетые и на почтительном расстоянии друг от друга, насколько позволял матрас, конечно (что на самом деле, вряд ли больше полуметра). Но почему-то такая близость казалась даже ценнее, чем если бы они переспали по пьяне.

Она рядом – продолжало стучать в голове. Она выбрала остаться с ним, зная, что он ушел из дома, зная, насколько жалким он стал. Никита терпеть не мог показывать кому-то свои слабости. Но с ней все было по-другому. Она видела его в разных состояниях и до сих пор не отвернулась от него. Эти мысли сидели в голове с того момента, когда она сказала, что знает, где он ночует и все равно хочет остаться с ним. Никита уверен, что даже если бы он захотел избавиться от этих мыслей, у него ни за что не получилось бы.

Но он и не пытался, он просто лежал и наблюдал за ней - лучиком солнца в этой помойке. Он просто наблюдал за ней и думал, насколько слепым надо быть, чтобы не видеть, как она красива. Мозг тут же услужливо подкинул воспоминания о всех поцелуях Яны, которые она разделила не с ним, воспоминания о том, как Яна смотрела на этого мудака Макеева, пока он сосался с другой. Никита тут же постарался выкинуть всю эту хуйню из головы и сосредоточиться на том, что сейчас она спит с ним, а не с Макеевым или ещё каким-нибудь придурком, она рядом.

И только тогда Никита заметил, что Яна сквозь сон потянулась к нему. Она легко, почти невесомо опустила свою руку в то место, где его шея переходила в челюсти. Прикосновение, почти неощутимое, заставило его перехватить дыхание. Он с надеждой забегал глазами по ее лицу в поисках хоть каких-нибудь признаков того, что она не спит. Только для того, чтобы увидеть, что ее глаза были плотно закрыты, а губы шевелились лишь едва. Но вдруг рука сместилась ниже и поразительно сильно сжала его плечо, все черты лица напротив заострились, а невнятное бормотание стало быстрым и каким-то испуганным. Но окончательно Никита пришел в себя только тогда, когда в этом бормотание он уловил едва различимое «Даня».

— Хэй, все в порядке, это просто сон, — успокаивающе произнес Никита, легонько тормоша Яну за плечо.

И она проснулась, резко хватая воздух и тут же принимая сидячее положение. Никита старался задавить странное чувство, возникшее внутри него, когда Яна убрала свою руку. Вместо этого странного чувства он постарался сосредоточиться на вполне объяснимой и понятной злости на Даню за слезы, которые Яна украдкой пыталась вытереть. Кулаки уже давно чесались снова разукрасить лицо этого придурка. А тут вроде как и повод появился. Но даже эти мысли Никита откинул, когда понял, что слезы продолжали литься по лицу Яны, а резкое дыхание превратилось в тихие всхлипы.

— Все хорошо? — спросил Никита и тут же одернул себя: — Бля, конечно, не хорошо. Ты, это... хочешь поговорить?

Нервное мотание головой вместо ответа. Не зная, что ещё можно сделать, Никита мягко положил свою руку Яне на спину и, не встретив никакого сопротивления или каких-либо знаков неприязни, начал медленно поглаживать ее. Казалось, это действительно помогло, потому что через пару минут всхлипы прекратились. Яна неуверенно встала и направилась к выходу.

— Ты вернёшься? — Никита искренне надеялся, что он звучал не так умоляюще и жалко, как ему показалось.

— Да, — тихо, едва слышно произнесла Яна, задержавшись на пороге всего на секунду прежде, чем скрыться в темном коридоре.

Они не говорили об этом случае, когда она вернулась, уже смыв все остатки слез. Они просто легли назад и сделали вид, что этого никогда не было. Никита даже не уверен, смогла ли она ещё раз заснуть. Он вообще старался остаток ночи не смотреть на нее, такую хрупкую и разбитую, потому что совсем не был уверен, что если увидит ещё хоть одну слезу на ее лице, не пойдет разбираться Макеевым прям в тот же момент.

Они не говорили об этом тогда, они не говорили об этом и после. Просто проснулись и притворились, что этого никогда не было, притворились, что Яна не знает, где на самом деле ночует Никита, притворились, что не было никаких прикосновений и слез, притворились, что эта ночь не вызвала в них никаких эмоций и чувств и вообще прошла бесследно.

3

Хотя сначала Никита и думал, что эта ночь должна была что-то изменить между ними. Но единственное, что изменилось, – это его способность отрицать свои чувства к Яне. Она просто исчезла. Никита не был уверен, когда его чувства перестали быть просто дружескими, когда в его желании защитить ее появились нотки ревности, когда он стал чаще искать ее в толпе, когда подколки по поводу таблов превратились в обеспокоенность.

Но абсолютно неважно, что изменилось в нем. Потому что это ничего не меняло между ними. Абсолютно ничего. Разве что, кроме того, что теперь каждое прикосновение к ней было наполнено смыслом, каждое объятие становилось напоминанием о том, что он совсем не тот парень, который интересует Яну. Но несмотря на это, желание ее прикосновений въелось под кожу.

Поэтому в следующий раз, когда она касается его, он одновременно ненавидит и обожает это.

В следующий раз Яна находит Никиту в его укрытии в центре. Честно говоря, Никита до сих пор не уверен для чего изначально было предназначено это помещение. Но продолжает благодарить высшие силы за его существования, потому что даже такая комната как эта все ещё лучше любой лавки и уж тем более лучше квартиры, где его с нетерпением ждёт отец.

Его сердце пропускает удар, когда Яна показывается в проёме двери и пытается пробраться к его матрасу через весь хлам. Возможно, Никита был так удивлен ее появлением здесь, что не сразу заметил, как резко она двигалась, как решительно сжимала сумку на плече, как бегали ее глаза по комнате. Поэтому ее появление начало беспокоить его только тогда, когда она наконец озвучила его причину.

— Никит, можешь дать таблетку? Она у тебя? — быстро произнесла Яна, явно изо всех сил стараясь звучать уверенно, но тон, которым она это произнесла, выдавал ее полностью. Никита знал, что Яна вернётся за ней. Не ожидал ничего другого. Но откуда тогда глухое чувство в груди, будто он надеялся, что она могла тут появиться по другой причине?

— С чего это вдруг?

Закономерный ответ, который, казалось, должен заставить ее успокоиться. Она просила не отдавать таблетку. А он в конце концов был ее другом и просто не мог поступить иначе. Но что бы там она его ни просила, какими бы друзьями они ни были, его ответ явно ее не устраивал. Это читалось и в ее тоне, и в ее выражении лица, когда у нее вырвалось:

— Ну блин, ну просто дай мне таблетку.

— У меня нет ее больше, — настолько уверенно и непринужденно, насколько мог, произнес Никита. Ей будет лучше. Она сама просила об этом. Продолжал повторять он, будто это могло сделать этот диалог хоть каплю проще.

— Как? — ужас отразился на ее лице. Страх потерять таблетку, даже если она изначально не собиралась ее употреблять, был так силен, что ее практически начало трясти. Она продолжала что-то кричать ему о том, что это не его таблетка, чтобы он мог ей распоряжаться. Но единственное, о чем мог думать Никита в этот момент, насколько Яну поглотила зависимость, о том, что ей действительно нужна помощь и он собирается ей помочь, даже если сейчас она разозлится на него так, как не злилась никогда до этого, даже если сейчас сломаются те хрупкие отношения, которые они только начали строить.

Она меньше чем за минуту перевернула все его немногочисленные вещи и всё-таки нашла желанный пакет под матрасом. И как маленький ребенок, потрясла им прямо перед носом Никиты, будто желая позлорадствовать, что несмотря на все его усилия, она все равно получила, что хотела. И прежде, чем он успел подумать об этом, он уже выхватил несчастный пакетик из ее рук и крепко зажал в кулаке. Может, Яна возненавидит его за это, но если (когда, мысленно поправил он себя) она преодолеет свою зависимость, ей станет намного лучше. И это ли не главное, чтобы она выкарабкалась из этого дерьма, чтобы смогла жить нормальную, счастливую жизнь, даже если он сам никогда не сможет так же?

Яна ещё несколько секунд продолжала смотреть на его сжатый кулак. Но когда она наконец встретила его взгляд, ему показалось, что она вот-вот расплачется. Казалось, в ее взгляде не осталось места агрессии и злости, – только невероятная грусть и мольба. И на секунду Никите показалось, что он не выдержит и просто отдаст ей эту таблетку, чтобы увидеть хотя бы каплю радости в этих зелёных колодцах. Но Никита продолжал напоминать себе, что она сама просила его спрятать эти таблетки, чтобы не сорваться. Яна надеялась на него. И он не мог подвести ее. Он отвел глаза, стараясь вообще не смотреть на нее. Но ее рука, мягко обхватившая его щеку и не дававшая ему отвернуться, не оставила ему другого выбора.

— Никит, пожалуйста, — практически прошептала она. И Никита готов был поспорить, что Яна знала, как влияет на него. Потому что одно чёртово прикосновение и всего два слова – и он уже готов забыть обо всем. И даже так он не собирался возвращать ей таблетку. Это убеждение твердо укоренилось в нем. Вот только тело и разум у Никиты не дружили совсем. Потому что под нежным прикосновением Яны, он не заметил, как расслабил кулак и ее свободная рука всё-таки добралась до желанной таблетки.

И вот он опять один стоял посреди своего логова, пытаясь заставить себя думать о чем-нибудь, кроме того, как ощущались ее пальцы на его коже.

+1

— Ты очень нравишься одному моему другу.

Это было последнее, что сказал ей Даня, прежде чем указать взглядом на Никиту, о чем-то радостно разговаривающего с мамой, и исчезнуть.

Яна чувствовала себя странно. Казалось, она должна быть расстроена: ее только что отшил парень, который ей нравился. Но никаких слез не было. Лёгкая грусть – максимум, что она смогла в себе обнаружить. Может быть, дело в том, что она уже отпустила его. Может быть, она уже давно поняла, что ничего из этого не выйдет. Может быть, ещё даже до того, как они переспали. Казалось, она всегда специально выбирала самых отбитых мудаков, которым точно будет на нее похуй, которые точно воспользуются ей и выбросят, заведут новенькую красивую дурочку, которая во всем будет лучше, чем Яна.

Яна никогда не призналась бы в этом кому-нибудь, но внутри она всегда знала, что просто никогда не сможет заслужить любовь, она никогда не будет для кого-то на первом месте: всегда будет какая-нибудь Ленка, какая-нибудь сводная сестра или хер знает кто еще.

Поэтому казалось таким странным, что она может нравится Никите. Никите, который видел насколько отвратительна ее зависимость. Никите, который бросался защищать ее, даже когда она не просила. Никите, который даже после всего, что перенес, все же был хорошим человеком. Никите, который сейчас, будто почувствовав на себе ее взгляд, обернулся и улыбнулся ей кривой, но такой теплой улыбкой.

От одной этой улыбки и от осознания, что так он улыбался только ей, мозги отказывались работать и все, что она могла сделать, это улыбаться в ответ и продолжать тупо пялиться, как он прощался с матерью и приближался к ней.

— Ну что? Можно уже поздравлять? — как-то неуверенно протянул Никита.

— Поздравлять... — тупо повторила Яна, едва начиная приходить в себя. — С чем?

— Ну, Макеев... Вы... — неловко начал Никита, вычерчивая какие-то неопределенные фигуры руками.

— Это ты его заставил? — грозно спросила Яна, уже зная ответ на свой вопрос. Ей не нужно было, чтобы Никита силой заставлял каждого ее парня приходить признаваться ей в любви.

В ответ она получила лишь извиняющееся пожимание плечами, как будто в этом не было ничего такого. Как будто это нормально угрожать Макееву, чтобы он признал, что между ними что-то было. Раздражение незаметно подкатывало к горлу, но что-то подсказывало Яне, что злится она не только из-за того, что Никита говорил с Даней о ней. Но последнее, чего ей хотелось, это разбираться в причинах своей злости. И вместо того, чтобы что-то говорить Никите, она просто развернулась и направилась в сторону раздевалок, подметив, что он идёт за ней, отставая лишь на шаг.

Когда они вошли в раздевалку, Никита приземлился на ближайшую к выходу скамейку, будто пытаясь дать Яне пространство. На самом деле, ей не обязательно быть здесь, ждать его, чтобы вместе пойти домой. Но они делали это настолько часто, что привычка стала практически зависимостью. Поэтому, пока Никита собирал свои вещи, в спешке сброшенные в шкафчик как попало, Яна осматривала раздевалку в попытках отвлечься от своей злости. Ее взгляд скользил по открытым стенам, железным шкафчикам, разрисованных всем, что только могло прийти в голову футболистам в пубертате. Но в конце концов взгляд остановился на раскрытой аптечке, лежащей на одной из скамеек. Все мысли покинули ее мозг. Единственное, что осталось, – воспоминание о том, как год назад Никита сидел на том же самом месте, весь в крови и спокойно наблюдал, как она пытается обработать его раны. Все, чего она хотела сейчас, точно так же, как тогда, коснуться его лица, притянуть его к себе и целовать до потери сознания. Но вместо этого она заставила себя сказать:

— Не с чем поздравлять.

— Что? — Никита отвлекся от своих вещей и удивлённо уставился на нее.

— Мы не встречаемся, — пожала плечами Яна, как будто Никита просто не расслышал. — И не будем.

— Но... Почему? — растерянное выражение его лица определенно стоило этого всего.

— Я ему не нравлюсь, а он не нравится мне. Так бывает, — объяснила Яна, но видя, что Никита все ещё ничего не понимает, продолжила: — Тем более Даня сказал, что я нравлюсь одному его другу.

На одну долгую секунду эти слова повисли между ними. На второй секунде, когда Яна поняла, что только что сказала, она начала мысленно материть себя за то, что опять поверила Макееву, и самого Макеева за его блядский прикол. На третьей секунде Никита одним резким движением поднялся со скамейки, оказавшись в сантиметре перед ней. А дальше секунды потеряли счёт, потому что его рот оказался на ее, и Яна с трудом вспомнила бы свое имя в этот момент, не говоря уже о дурацком счёте времени. Потому что одна его рука разместилась где-то на ее щеке, поворачивая ее так, как ему нужно было, а вторая рука обхватила ее за талию, притягивая как можно ближе, пока он продолжал целовать ее. И это лучшее чувство.

Мог пройти час или секунда, когда они наконец отстранились. Но кого вообще волнует время, когда рука Никиты все ещё лежит на ее щеке, аккуратно поглаживая ее? Его прикосновения лучше любого наркотика и она определенно больше не сможет от них избавиться.