Я не привык играть в хорошего копа, когда речь заходила о семье Медичи. За последние годы они навредили Нью-Меридиану больше, чем все Девы Черепа вместе взятые: игорный бизнес, работорговля и распространение наркотиков — лишь малая часть их незаконных делишек в этой стране. Я хорошо учил историю в школе и знал, как тесно Медичи были связаны с властью до прихода Ренуаров. Глупо считать, что они так просто оборвали все связи у верхов и ушли в подполье, когда сменилась парадигма. Любой член семьи — всё ещё властная фигура, любой гангстер — беспринципный и вооружённый до зубов боевик. Даже самый отважный не мог просто взять, вломиться к ним в казино и наставить на хозяина пистолет.
Но это именно то, что я сделал.
Сержант выделил нам с О'Салливаном самую сложную роль в операции — роль приманки. Мы должны были привлечь их внимание и выманить как можно больше народу прямиком в ловушку — полицейскую засаду в переулке. Весь этот план с самого начала казался абсурдным.
— Почему мы не можем просто оцепить их крысиную нору? — не раз спрашивал я. — Зачем усложнять?
Но Сержант уходил от ответа, юлил, недвусмысленно намекал, чтобы я просто выполнял его приказы и всё. Я не доверял ему ещё тогда, считал, что он хочет отправить меня на суицидальную миссию — крайне примитивный способ законно не выплачивать неудобным сотрудникам раннюю пенсию и освободить место для более лояльного персонала. Себя не жалко, но у Ирвина тогда только родилась дочь. Она не должна лишаться отца просто потому, что так захотел негодяй в мундире.
— Я знаю, к чему всё идёт, брат, но этому не бывать. Мы подготовимся.
Этот дуэт требовал исполнения в вольном ритме. В ночь перед рейдом я вообразил себя героем любимого вестерна: смастерил самодельный бронежилет из крышки от старой печи и нашпиговал гильзы для полицейского дробовика остриями гвоздей. Вопреки уставу на моей голове вместо фирменной фуражки в тот злополучный день красовалась мятая минитменская шляпа моего отца. На Ирвина у меня нашёлся только запылившийся со времён учебки снайперский карабин, поэтому я велел напарнику прикрывать меня снаружи. Впрочем, найди я что посерьёзнее, всё равно не позволил бы ему рисковать. Но моих стараний оказалось недостаточно.
— Оружие на землю! Морды в пол! — выбив дверь с ноги, закричал я и выстрелил холостым.
Перепуганные игроки побросали свои кости и карты и тут же прижались к земле, но охрана, похоже, была другого мнения — никто из них не шелохнулся, даже когда я выстрелил. Их кожа была бледна, как у мертвецов, и натянута на лица, словно плохая маска. Зрачки загорелись красным. Вместо того чтобы схватиться за пистолеты, гангстеры просто стояли и сверлили меня озлобленными взглядами.
Мир вокруг меня вмиг перевернулся — пусть я всегда считал солдат Медичи машинами для убийств, но и подумать не мог, что некоторые из них действительно человекоподобные машины. Тренировки на полигоне не готовили меня к такому. «Что ты такое?» — подумал я тогда. Впервые с академии я по-настоящему растерялся. Мозг в панике начал перебирать все возможные варианты. Рука на автомате передёрнула затвор дробовика. Когда шок отступил, я выстрелил снова, на этот раз прицельнее, и попал в левую грудь. Гвозди пробили искусственный покров — из проделанных дыр полыхнул залп голубых искр. Однако этого не хватило, чтобы уложить робота. Я только больше их разозлил (если они вообще умеют злиться) — и ответный огонь не заставил себя ждать. Три или четыре пули пришлись на самодельный бронежилет, две — мимо. Последняя чуть не сбила отцовскую шляпу с головы и стала командой к бегству.
Шляпу я всё равно потерял, убегая и уворачиваясь в лабиринте подвальных коридоров. О богини, если бы я в тот вечер потерял только её...
Последняя лестница и свет в конце туннеля добавили мне сил на финальный рывок. В груди болело, а голова кружилась: никогда раньше так быстро не бегал. Топот дорогих туфель и механический лязг за спиной не утихали, что только добавило мне скорости. Свет всё сильнее бил в глаза, слепил, создавал причудливые бензиновые пятна. До самого выхода я не видел, куда бегу, и лишь на улице осознал, что виной всему полицейские прожекторы. Наряд спецназа перекрыл переулок автозаком. Боевая группа сидела по укрытиям в полной готовности. Ирвина нигде не было видно. Даже через пелену я разглядел, что на позиции не он. Без колебаний я прыгнул за ближайший мусорный бак и на ощупь перезарядил дробовик — глаза всё ещё болели.
— Теперь вам не несдобровать, консервные банки, — процедил я, протёр лицо и приготовился обороняться.
Вдруг из автозака показалась долговязая фигура и преспокойно зашагала навстречу роботам. Из-за освещения я не сразу разглядел очки и усы Сержанта. Он шёл размеренно, неторопливо, словно у себя дома, а не на боевом задании. Но решающим потрясением стали слова:
— Спасибо, джентльмены. Код «восемь, девять, девятнадцать». Отбой, — громогласно скомандовал он.
Машины тут же опустили руки и головы, переставили искриться, отключились. Во мне вспыхнула небывалая ярость. Я ожидал, что начальство давно продалось с потрохами, но чтобы вот так, всей структурой, главной грозе Нью-Меридиана...
Операция оказалась всего лишь постановкой. Спектаклем ради убийства парочки актёров. Напрочь забыв о спецназе, я вышел из укрытия с криком:
— Сержант, что вы делаете?! — но он даже не обернулся, будто совсем не видел во мне опасности.
— От тебя всегда одни проблемы, Бёрдланд, — шёпотом бросил он, а затем спокойным тоном скомандовал: — кончайте с ним, парни, — после чего скрылся в темноте коридора.
Разгневавшись, я и не заметил, как спецназовцы обступили меня. Все в бронежилетах, у всех на головах каски, в руках дубинки. Те, что остались за баррикадами, взяли меня на прицел «Томпсонов».
— Ничего личного, Бен. Просто работа, — с первым ударом дробовик упал на мокрый от дождя асфальт; офицер Стинкман, мой знакомый, подобрал его, но возвращать не спешил.
Двое крепких ребят заломили мне руки, ещё один сдёрнул пиджак, отвязал броню и начал безостановочно колотить: то в кулаком живот, то дубинкой по лицу. Боль пронзала тело снова и снова. С каждым ударом я всё сильнее стискивал зубы и отпирался, однако попытки вырваться ни к чему хорошему не привели — только больше получил. Удар — со жжением на губах во рту появился металлический привкус. Ещё один — и в левом глазу наступила тьма. Не знаю, как долго это продолжалось: пять минут, десять, полчаса — по ощущениям так целую вечность. Когда меня, наконец, отпустили, я без сил шлёпнулся в лужу, кашляя и харкая собственной кровью. Отражение дополнило ужасную картину: глаз выбили, всё лицо покрылось синяками и кровоточащими ссадинами, разбитая губа опухла. «Лучше бы просто застрелили» — подумал я, прежде чем кто-то из спецназовцев схватил меня за шиворот и снова принялся хлестать дубинкой.
Хороший коп никогда не выстрелит на поражение. Плохой, если он не дурак, тоже — пулю идентифицируют. Куда проще забить насмерть.
Удары не прекращались, а я только и мог прикрываться руками, которые едва чувствовал. Я вправду поверил, что проиграл. Сдался раньше времени, смирился со своей участью.
Раздавшийся выстрел из снайперской винтовки показался слуховой галлюцинацией, но когда офицер Стинкман упал замертво прямо передо мной, я понял, что произошло, и прошептал:
— Ирвин...
Две автоматные очереди просвистели где-то у баррикад, следом ещё один снайперский выстрел. Судя по рухнувшему телу, точно в цель. Оставшиеся спецназовцы в момент забыли обо мне (или решили, что я уже умер, не знаю) и разбежались по позициям. Я остался наедине с трупом офицера и спасительным дробовиком. Превозмогая судороги, я схватил его окровавленной рукой и заполз за мусорный бак.
— Мочи его! — крикнул один из громил и бросился к мне, но после первого же выстрела взвыл от адской боли и рухнул рядом с коллегой, обхватив кровавое месиво, которое мгновение назад было лицом.
Я не мог на это смотреть. Дрожащая рука зарядила дробовик обычным патроном. Через миг мучения спецназовца в отличие от моих закончились.
На шум стрельбы из казино выбежал Сержант:
— Что тут тво... — не успел договорить он, как я выпустил ему в брюхо три оставшиеся пули без гвоздей.
Тело обмякло и с глухим хрипом припало к луже, где не так давно избивали меня.
— Да пошёл ты, подстилка Медичи, — прошипел я и откинул ружьё в сторону.
Когда бой утих, а ко мне вернулись силы, я, опираясь на бак, поднялся с земли и осмотрелся. У самого автозака Ирвин добил последнего спецназовца выстрелом из револьвера, затем со вздохом опустился на колени и упал рядом. Свободная ладонь зажимала рану в животе.
— Ирвин! — истошно крикнул я и что есть силы захромал к нему.
Мой напарник побледнел, изо рта потекла тонкая багровая струйка, но на его лице сияла улыбка.
— Бен... — каждое слово давалось ему через силу, — прошу, позаботься о... К-к...
Он так и не закончил предложение. Я убеждал его, что всё будет хорошо, что я добегу до телеаппарата и вызову скорую, но было слишком поздно. С последним вздохом глаза остекленели, а снайперская винтовка выпала из руки. Я склонился над телом и впервые за тот год заплакал.
— После этого ты пошёл в АЧД? — Валери зарядила один из пистолетов и протянула мне. — Почему не в «Цапли»?
— Я знал Эйвиана, знал, как АЧД помогает людям. В его лаборатории тогда искали убежище все изгои: рабы, бездомные, ветеран войн с Череподевами. К тому же я был уверен: «Цаплям» одноглазый боец не нужен.
Девушка усмехнулась:
— Так это старик Эйвиан сделал тебе синтетический глаз. Любопытно.
От вокзала мы выехали на чёрном минивэне, одной из машин семьи Контьелло. Как выяснилось, под связями подразумевались они, а под убежищем — их башня. Работать с преступниками, чтобы устранить других преступников — до этого дня я бы осудил такое решение.
Место за рулём после долгих пререканий выпросил Беовульф, пообещав ни царапины и обогнуть Нью-Меридиан через кольцевую магистраль. Ехать к «Левиафан Плаза» напрямик Валери опасалась:
— Головорезы Медичи, наверняка, знают, что мы здесь, — объяснила она Вульфу, а затем вдруг резко схватила его за шиворот пальто. — Так что осторожно, без фокусов на дороге, усёк?
— Ладно, успокойся, чего горячиться-то? — северянин спокойно дождался, пока его отпустят, и сел за руль машины. — Нервная ты сегодня...
Валери хотела было напомнить ему про какой-то случай, но я легонько ткнул её в плечо и покачал головой. Женщина закатила единственный глаз, протянула свою дорожную карту и холодным тоном скомандовала:
— Поехали.
Кэрол и Самсон заснули, как только мы выехали на автомагистраль. Снова. Беовульф тоже зевал. Пришлось безостановочно говорить, чтобы он, не приведи богиня, не начал клевать носом. Вспоминать про Ирвина по второму кругу я уже не хотел — рассказывал о буднях в АЧД:
— ...а потом Далия вышибла дверь с ноги и как давай палить из гранатомёта во всё, что движется, — с уст слетел печальный вздох. — Эх, Далия! Как же годы её изменили...
Валери, которая почти всю дорогу хранила молчание, чтобы не будить спящую на её плече девочку, вдруг подняла бровь и оживилась:
— Погоди, Дрэйн рассказал, что с ней стало?
— Оу, не напоминай, — ухмыльнувшись, вставил свои пять копеек Беовульф.
Пришла моя очередь удивляться:
— Нет, он отвёл меня к ней. Ты же пришла, когда мы сражались.
Напарница оторопела. Лёгкое удивление медленно переросло в полное непонимание, а затем в леденящее осознание.
— Послушай, Бен, — её голос дрожал, алый глаз дёргался. — Ты видел Далию Блэк в АЧД, когда пробудился?
— Да, генерал отвёл меня к ней, а потом... — я не успел договорить, как Валери меня перебила:
— Но это же... невозможно. Далия уже год как мертва, — Валери осела на кресло, но тут же сморщилась и аккуратно, чтобы не разбудить Кэрол, повернулась ко мне: — Бен, у тебя были жалобы после пробуждения? Головная боль в затылке? Тошнота? Звон в ушах? Может, галлюцинации?
Я рассказал ей и о приступах, и о том, что мне привиделось на вокзале Кэнополиса, и о загадочном исчезновении Далии после драки. С каждым словом она мрачнела. Свободная рука сжалась в кулак и стукнула по сиденью.
— Чёртов Дрэйн! — сквозь зубы прошипела она. — Я должна была догадаться.
Слова заставили меня остолбенеть — я под контролем у Б. Дрэйна. На лбу проступил пот, дышать стало невозможно – легкие словно наполнились жидким свинцом.
Валери ещё минуты две-три распиналась про уязвимости всевозможные имплантантов, с помощью дедукции перебирала варианты, пока её не осенило:
— «Боун»... Ну конечно! Мозг создаёт иллюзию, а тело считает, что это взаправду. — Железный ублюдок, видимо, нашпиговал им все модули в лаборатории.
Страх сменился негодованием вперемешку с бессилием. Осознание молотом ударило в голову: «Я всё ещё кукла Медичи. Как те роботы в казино». Совсем забыв о Кэрол, я прикрикнул:
— Хочешь сказать, он пускает эту дрянь мне в мозг?
Зубы сжимались и скрипели от досады. Жар полыхал в груди. Ещё никогда мне так не хотелось разорвать собственный затылок и вырвать оттуда имплантант, пока по моей вине кто-нибудь не пострадал. Давно — с того самого рокового дня шестнадцать лет назад — я не ненавидел себя так сильно. Однако я старался держаться, не подавая вида, взять себя в руки, как и положено солдату. Вдалеке сверкнула молния, прогремел гром и уже через миг пошёл дождь — обычное явление для Нью-Меридиана в любое время года.
— Да бред! Ты бы уже кони двинул, — буркнул Беовульф и включил дворники.
— В маленьких дозах не убьёт, — внезапно подала голос проснувшаяся Кэрол, но, поймав недовольный взгляд приёмной матери, потеряла уверенность: — так в отчётах АЧД пишут по крайней мере...
— Во-первых, тебе не следовало их читать, — недовольно проворчала Валери, а затем обратилась ко мне, словно стараясь утешить: — во вторых, если это «Боун», то Дрэйн всё ещё не может тебя контролировать, но может создавать визуальные, тактильные и звуковые иллюзии, когда находится рядом. Вспомни, Далия ведь появилась, когда ты стоял рядом с ним.
— А как же галлюцинация на вокзале?
— Наверняка, побочный эффект. Даже разовое употребление влечёт галлюцинации, агрессию, беспокойство и навязчивые мысли спустя время, когда действие заканчивается. Из-за волны самоубийств лет десять назад «Цапли» целые рейды против дилеров устраивали. Продукцию изъяли, а большинство приговорённых прилюдно обезглавили. — женщина задумалась. — Где же ты достал столько доз, Дрэйн?...
— Как тогда я могу быть уверен, что ты не галлюцинация? — эффекты действовали, я злился; сдерживаться едва хватало сил.
— Галлюцинация не даст тебе это, — она достала аптечку из-под сидения, открыла и вытащила большую плитку тёмного шоколада в целлофане. — Съешь, полегчает.
Я не стал спорить: выдохнул и откусил немного. Валери уже лечила меня — ей виднее.
— Не волнуйся, — медработница незаметно взяла меня за руку. — Я тогда не всерьёз сказала, что больше оперировать не буду, — она вновь улыбнулась. — Когда всё закончится, мы всё исправим. Вместе.
Я в очередной раз не подал вида, но вывод просился сам собой — Валери неровно ко мне дышит. Возможно, в другой обстановке мы бы поговорили об этом. Но, увы, не то место, не то время, не тот настрой.
Всю оставшуюся дорогу молчал и старался не думать ни о нейромодуле, ни о генерале. От горьких какао-бобов гнев быстро отступил. Я чувствовал себя неловко — собственные думы получасовой давности теперь казались дикостью.
Вскоре мы приехали.
— Что за бесцеремонность? — немолодой охранник у входа в «Левиафан Плаза» выглядел раздражённее нас с Валери вместе взятых. — Донна Контьелло сегодня не принимает.
— У нас приглашение лично от неё, — напарница достала из куртки игральную карту с изображением некой певицы, протянула мужчине и добавила: — Дело чрезвычайной важности.
Он поморщился, повертел карту в руках, осмотрел нас (особенно презрительный взгляд достался Беовульфу) и неохотно открыл двери.
Оставалось надеяться, что эта встреча с представительницей клана Контьелло пройдёт лучше предыдущей.